Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

Онъ заслышалъ новые звуки.

— Скажи мнѣ откровенно: неужели ты никогда почувствуешь потребности отдаться чему-нибудь, кромѣ твоего суда, бумагъ и засѣданій?

— Къ чему этотъ вопросъ?

— Ахъ, Alexandre! Вѣдь ты здѣсь не предсѣдательствуешь. Вмѣсто прямыхъ отвѣтовъ, ты мнѣ ставишь какіе-то вопросные пункты. Въ эту минуту я нахожусь въ особомъ настроеніи. Оно не даромъ нашло на меня. Я отъ тебя не скрою, Alexandre, что мнѣ хотѣлось бы видѣть въ твоей жизни больше… какъ это тебѣ сказать… больше содержанія….

— Какъ ты стала книжно выражаться, Catherine, — неребилъ ее Александръ Дмитріевичъ, съ короткимъ, непріятнымъ смѣхомъ.

— Я выражаюсь, какъ умѣю. Если бы ты, Alexandre, предавался твоему дѣлу съ полнѣйшимъ abandon, я была бы за тебя довольнѣе; но мнѣ кажется, что ты исполняешь свою обязанность такъ усердно затѣмъ только, чтобы чѣмъ-нибудь набить твою жизнь. Можетъ быть, я ошибаюсь.

— Будто это тебя такъ безпокоитъ? — перебилъ ее опять Александръ Дмитріевичъ все съ тѣмъ же короткимъ смѣхомъ.

— Какіе странные вопросы! Повѣрь мнѣ, что я не нервничаю. Мнѣ захотѣлось въ эту минуту поговорить съ тобой о цѣлой полосѣ жизни. Вѣдь тебѣ самому было бы непріятно, еслибы ты нашелъ недостатокъ искренности.

— Конечно, конечно, — пробормоталъ Александръ Дмитріевичъ.

— Вотъ я тебѣ и говорю всѣ мои недоумѣнія. Задушевно ты не принадлежишь твоему дѣлу.

— Полно, Catherine, это все такія тонкости, которыя я отказываюсь разбирать.

— Вовсе, не тонкости, Alexandre, — вскричала съ живостью Катерина Николаевна. — Эго очень простая и очень серьезная вещь. Для меня она жизненный вопросъ.

— Какъ громко!

— Не говори со мной такимъ тономъ, Alexandre!

— Я, право, не знаю, мой другъ, чего ты отъ меня добиваешься. Ты мнѣ все толкуешь о томъ, что я не удовлетворяюсь своею дѣятельностью… Право, мой другъ, не слѣдуетъ предаваться такому тонкому анализу. Каждаго изъ насъ вставили въ извѣстныя рамки. И воспитаніе, и служба, все привело къ тому, чтобы…

— Надѣть на себя извѣстный мундиръ? — добавила съ горечью Катерина Николаевна.

— Да, извѣстный мундиръ. Какъ же иначе?

— Я въ первый разъ слышу отъ тебя такую фразу.

— Я, Catherine, никогда не заносился въ своей жизни. На что нибудь очень высокое я не считаю себя призваннымъ. Да и гдѣ у насъ такія поприща? У насъ нужно служить, стараясь дѣйствовать, какъ прилично порядочному человѣку.

— Я совсѣмъ не о томъ говорю. Я не упрекаю тебя въ томъ, что ты служишь. Я хочу только выяснить: вполнѣ-.іи поглощаетъ тебя твое дѣло, отдаешься ли ты ему съ полною искренностью, или ты пользуешься имъ, какъ средствомъ уйти какъ-нибудь отъ скуки и пустоты?

— Да кь чему все это, Catherine? Довольно и того, что человѣкъ не мечется по пустому, не волнуется, не тратитъ своихъ силъ даромъ.

— Пѣтъ, этого недовольно!

— Страдать за все человѣчество я опять таки не призванъ. Ты знаешь, какъ я смотрю на своихъ ближнихъ. Что я могу дѣлать въ моемъ званіи, то я и дѣлаю. Сказать, что выше моихъ обязанностей я ничего не нахожу, что онѣ меня страстно увлекаютъ, это была бы фраза; но, право, довольно и того, что я дѣлаю. А затѣмъ у меня есть другой міръ, свое личное довольство.

Говоря это, Александръ Дмитріевичъ поглядѣлъ па-жену и протянулъ ей руку. Она сидѣла съ опущенною-головой и не обратила вниманія на это движеніе.

— Catherine, — продолжалъ онъ, и голосъ его дрогнулъ: — ты не цѣнишь, какъ нужно, семейнаго счастья, ты слишкомъ волнуешься и рвешься къ какимъ-то идеаламъ. Довольно и тихаго уголка, довольно и взаимной симпатіи, которая держится за такое же взаимное уваженіе.

Катерина Николаевна все еще не поднимала головы, лицо ея хранило выраженіе нервной тревоги.

— Не хочу мѣщанскаго счастья.

— Это все твои книжки и разные новые люди. Если ты не можешь обойтись безъ нихъ, я тебѣ, мой другъ, не препятствую, только я, лично, не большой до нихъ охотникъ.

— Что это, — спросила, быстро поднимая голову, Катерина Николаевна: — намекъ?

— Простое заявленіе.

— Ты хотѣлъ этимъ сказать, что не желаешь знакомиться съ тѣмъ, о комъ я тебѣ говорила?

— Особеннаго желанія не имѣю.

— Но если ты будешь бѣгать дѣйствительно свѣжихъ людей, ты совершенно высохнешь и уйдешь въ бездушную дѣльность. Самъ ты не отдашься другимъ интересамъ. Весь твой день проходитъ вдали отъ живой жизни…

— Перестань, Catherine, — прервалъ съ горечью Александръ Дмитріевичъ: — въ в ту минуту ты заботишься вовсе не обо мнѣ. Тебя увлекаетъ встрѣча съ человѣкомъ, который предается тѣмъ же туманнымъ порывамъ, какъ и ты.

— Ты его совсѣмъ не знаешь!

— Не знаю, но вижу отсюда.

— О немъ нечего теперь говорить, Alexandre, въ такомъ тонѣ.

Съ этими словами Катерина Николаевна сдѣлала движеніе, какъ бы желая встать. Александръ Дмитріевичъ удержалъ ее за руку, присѣлъ къ ней и взялъ ее за талію. Она не отодвинулась, но не глядѣла на него и сидѣла неподвижно, все съ тою же тревожною миной.

— Catherine, — прошепталъ онъ: — ты меня не любишь!

Она молчала.

— Ты не можешь не видѣть, какъ ты мнѣ дорога!

Она продолжала молчать.

— Не обращай вниманія на мою оболочку. Я равнодушенъ ко всему, кромѣ тебя!

Она высвободилась и встала съ дивана.

— Александръ Дмитріевичъ, — сказала опа строгимъ голосомъ: — неужели это правда? Неужели вы равнодушны ко всему, кромѣ меня? — Но ваша любовь мертва. Она не двигаетъ васъ, не побуждаетъ васъ ни къ чему. Это жалкая и эгоистическая страсть.

Мужъ слушалъ ее и глядѣлъ на нее большими, изумленными глазами, блѣднѣя съ каждою минутой все больше и больше.

— Что ты говоришь, Catherine?

— Вы сами произнесли себѣ приговоръ.

— Какой же?

— Наше чувство ко мнѣ мертво.

Опа стояла передъ нимъ выпрямившись. Взглядъ ея былъ быстрый и короткій. Волненіе исчезло съ лица и замѣнилось чѣмъ-то новымъ: смѣсью горечи съ насмѣшкой.

— Catherine, — вскричалъ Александръ Дмитріевичъ, хватая ея за руки и опускаясь на полъ: — ты убиваешь меня! Скажи мнѣ, чего ты хочешь, чего недостаетъ тебѣ?

— Благодарю васъ, — отвѣчала она почти безстрастнымъ голосомъ: — за ваше признаніе. Вамъ ничего больше не нужно!

Она разсмѣялась. Отъ этого смѣха Александръ Дмитріевичъ сталъ еще блѣднѣе.

— Ты больна. — выговорилъ онч, съ усиліемъ н поднялся.

— Да, я больна. На меня блажь нашла! Чего еще мнѣ недостаетъ: у меня есть мужъ, умный, на видномъ мѣстѣ, добродѣтельный, исполняющій свято свои обязанности. Меня онъ любитъ. Только меня и любитъ; а ко всему остальному совершенно равнодушенъ. И я недовольна! Въ самомъ дѣлѣ, я больна!

И она начала ходить скорыми шагами по комнатѣ. Мужъ застылъ на одномъ мѣстѣ и слѣдилъ за нею глазами, въ которыхъ глухая страсть вспыхивала томительною тревогой.

Катерина Николаевна