Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

заключительныя рвчи: все это съ оттѣнкомъ судейскаго благодушія, которое заставило одну изъ его знакомыхъ воскликнуть, говоря о немъ: «c’est un juge angélique!»[8] Серьезность его имѣла въ себѣ что-то отзывающееся исполненіемъ культа. Говорилъ онъ низкимъ голосомъ, нѣсколько протяжно и въ носъ, сь необычайно-отчетливымъ произношеніемъ словъ. Но въ его солидности не было того департаментскаго оттѣнка, который дѣлается обязательнымъ для каждой гражданской особы, прошедшей искусъ канцелярій. Онъ смотрѣлъ гораздо больше молодымъ протестантскимъ пасторомъ, чѣмъ русскимъ дѣйствительнымъ статскимъ совѣтникомъ…

Черезъ двѣ комнаты отъ кабинета Александра Дмитріевича. въ будуарѣ, обитомъ свѣтлымъ фрацузскимъ кретономъ, у письменнаго стола сидѣла молодая женщина и перелистывала тетрадь, переплетенную въ синій сафьянъ. Она дѣлала отмѣтки карандашомъ и безпрестанно задумывалась. Лицо этой женщины кидалось въ глаза свѣжестью и энергіей. Его овалъ былъ нѣсколько полный, особенно въ нижней части. Щеки дышали здоровьемъ. Надъ верхнею губой пробивался чуть-чуть замѣтный пушокъ. Вырѣзъ ноздрей обличалъ несомнѣнную страстность, которая сидѣла и въ выраженіи крупныхъ, сѣрыхъ, чисто-русскихъ глазъ. Густые, блестящіе, каштановые волосы, падающіе двумя локонами но плечамъ, съуживали лобъ, рѣзко отдѣлявшійся своею бѣлизной отъ яркаго румянца щекъ.

Молодая женщина закрыла тетрадь, положила ее въ столъ, слегка отодвинулась и опустила голову. Такъ просидѣла она нѣсколько секундъ, потомъ нервически потянулась и встала. Она прошлась нѣсколько разъ по комнатѣ, подошла къ окну и прислонилась лбомъ къ стеклу. Глаза ея устремились на мерцающій огонекъ фонаря. Дождь стучалъ въ окно. Она начала точно прислушиваться. Нѣсколько минутъ въ комнатѣ не было ничего слышно, кромѣ звуковъ косаго дождя и дыханія молодой женщины. Она приблизилась опять къ столу, посмотрѣла на часы и позвонила.

Вошла горничная.

— У Александра Дмитрича никою нѣтъ? — спросила ова.

— Никого-съ.

— Приготовить мнѣ черное атласное платье.

Горничная вышла. Молодая женщина опять заходила по будуару и опять смотрѣла на улицу. Черезъ четверть часа она отправилась въ кабинетъ Александра Дмитріевича. Онъ продолжалъ работать, и свѣтъ лампы съ зеленымъ абажуромъ обливалъ его сухое, скуластое лицо. На порогѣ кабинета она пріостановилась и уныло поглядѣла на это лицо.

— Ты проработаешь весь вечеръ дома? — спросила она его.

Александръ Дмитріевичъ поднялъ голову и протянулъ, прищуривая слегка глаза:

— Да, мой другъ.

— Я ѣду къ Кучину. Тамъ нынче совѣщаніе.

— И долго пробудешь?

— Нѣтъ, приглашены только les principaux personnages.

— AI — протянулъ Александръ Дмитріевичъ, причемъ нельзя было распознать, что заключалось въ этомъ «а».

— Прощай, Alexandre.

— Прощай, Catherine.

Она беззвучно вышла изъ кабинета, а онъ прозол-жалъ переворачивать листы и дѣлать отмѣтки на поляхъ. Черезъ двѣ минуты карета отъѣхала отъ крыльца, и шумъ ея заставилъ Александра Дмитріевича повернуть слегка голову въ направленіи окна.

Катерина Николаевна Повалишина была замужемъ четвертый годъ. Природа дала ей крѣпкую организацію и пылкій темпераментъ. Воспитаніе повело по пути весьма оригинальнаго развитія. Катерина Николаевна, урожденная Лушина, потеряла мать лѣтъ пяти. Сталъ ее воспитывать отецъ, богатый, степной агрономъ, долго учившійся на Западѣ сельскому хозяйству. Онъ былъ для своего времени необычайно свѣжій, гуманный и оригинальный человѣкъ. Все, что въ послѣдніе годы сдѣлалось достояніемъ русскаго прогресса, все это отецъ Катерины Николаевны предчувствовалъ и носилъ искренно свои упованія и симпатіи, за что и прославленъ былъ сумасбродомъ, полоумнымъ и опаснымъ человѣкомъ. Дочь свою началъ воспитывать самъ, одинъ, не отдавая ее въ руки гувернантокъ. Дѣвочка съ малыхъ лѣтъ выказывала бойкость и юркость, очень рано заговорила, училась шутя и радовала отца смѣлостью и благородствомъ всѣхъ своихъ дѣтскихъ побужденій. Когда ей минуло лѣтъ десять, отецъ увезъ ее за-границу. Тамъ онъ продолжалъ вести ея воспитаніе самъ. Она ходила въ разныя школы, училась весело и воспріимчиво, имѣла много подругъ; но гувернантки при ней никогда не состояло. Дѣвочка не теряла нисколько своей женственности, хотя и находилась подъ преобладающимъ вліяніемъ мужскаго ума и характера. Въ пятнадцать лѣтъ она уже совершенно сформировалась и сдѣлалась другомъ своего отца. Они зажили жизнью неугомонныхъ и любознательныхъ туристовъ. Отецъ перебывалъ съ нею вездѣ, гдѣ онъ въ молодости работалъ, наслаждался природой, наблюдалъ культурное движеніе. Все это было осмотрѣно и изучено за-ново. Катерина Николаевна, точно истая англичанка, лазила по горамъ, бѣгала по музеямъ, заглядывала въ каждый закоулокъ народныхъ кварталовъ большихъ столицъ, посѣщала больницы, школы, фабрики, пріюты, и все записывала въ свою памятную книжку. Цѣлые три года прошло у отца съ дочерью въ такомъ изученіи Европы, и ни воображеніе, ни сердце дѣвушки не имѣли времени заколобродить. Отецъ разстроился здоровьемъ и сталъ очень быстро хирѣть. Девятнадцати лѣтъ дочь его сдѣлалась круглою сиротой. Она должна была вернуться въ Россію. Въ Москвѣ у нея были родственники, и она попробовала сначала пожить у бабушки. Старуха оказалась несноснѣйшимъ созданіемъ. Она была глуха такъ, что каждое слово нужно было писать ей на грифельной доскѣ. Полуразбитая параличемъ, она сидѣла цѣлый день въ своей диванной и вслухъ разсуждала, всегда въ ворчливомъ и даже бранномъ тонѣ. Внучкѣ приходилось выносить то, къ чему она съ дѣтства не была ни малѣйшимъ образомъ пріучена. Потерпѣла она нѣсколько мѣсяцевъ и объявила бабушкѣ, что удаляется въ деревню на житье. Семейный ареопагъ возмутился; но на Катерину Николаевну никто не имѣлъ никакихъ прямыхъ правъ. Она взяла себѣ компаньонку и засѣла въ своей усадьбѣ. Тамъ, въ роли помѣщицы, она предавалась неугомонной дѣятельности. Всего она перепробовала, что только доступно женщинѣ; но, по молодости, не могла сразу найти тѣхъ пріемовъ, какіе нужны въ обращеніи съ народомъ, когда хочешь пробуждать его дремоту или услаждать его скорбную долю. Молодость сказалась также и въ чувствѣ одиночества, охватившемъ пылкую по натурѣ дѣвушку. Ее потянуло хоть на-время вонъ изъ деревенской глуши. Въ Петербургѣ у нея также нашлось родство, и болѣе подходящее, чѣмъ въ Москвѣ. Но она захотѣла и въ Петербургѣ жить сама но себѣ. Въ томъ обществѣ, куда она появлялась, имѣла она видъ и тонъ молодой женщины. Она присматривалась къ нему и очень скоро увидѣла, что между дамами и дѣвицами она не найдетъ отклика на стремленія своей дѣятельной натуры, а съ пожилыми людьми ей было также скучно, и нѣкоторые изъ нихъ то-и-дѣло возмущали ее зрѣлищемъ своей пустоты и ограниченности. Молодые люди тотчасъ замѣтили ее, и ухаживателей въ обыкновенномъ смыслѣ явилось очень много. И умнымъ, и глупымъ она нравилась своею видною наружностью, смѣлостью тона, разнообразнымъ разговоромъ и независимостью своего положенія. Очень немногихъ допустила она до посѣщенія ея гостиной, и въ томъ числѣ Александра Дмитріевича Повалишина. Во-первыхъ, онъ показался ей гораздо больше другихъ европейцемъ. Въ наружности его и въ манерѣ было что-то, напоминающее выдержку и серьезность породистыхъ англичанъ. Во-вторыхъ, онъ былъ гораздо образованнѣе остальной молодежи. Свою дѣльность и