Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

наивенъ; но теперь я ужь больше не страдаю этою болѣзнью. И не хочу, чтобы наши прожектеры загребали жаръ моими руками. Вотъ вы меня спрашиваете о Саламатовѣ. Какой бы онъ ни былъ, мы его будемъ употреблять въ пользу того дѣла, которому сочувствуемъ.

Борщовъ слушалъ и не могъ воздержаться отъ улыбки, глядя на маленькую фигуру Прядильникова, которая какъ-то особенно выпрямлялась, и на его длинный носъ, придающій всему лицу что-то необыкновенно дисгармоническое.

— Такъ вы ужь насъ, дураковъ, обучите уму-разуму, — обратился къ Прядильникову Иванъ Ивановичъ.

— Радъ служить, радъ служить, — повторялъ Петръ Николаевичъ, подталкивая очки на переносицу.

— Вы въ какихъ же отношеніяхъ находитесь съ Саламатовымъ? — спросилъ его Борщовъ.

— Я ему нуженъ.

— Ну, а Малявскій?

— Мнѣ до него дѣла нѣтъ. Это фолликюлеръ.

Борщовъ разсмѣялся.

— Можетъ строчить съ одинаковою легкостью и за, и противъ, — продолжалъ Прядильниковъ. — Если вы его не задобрите, онъ пуститъ какую-нибудь мерзость, но это не особенно важно. Фактъ тотъ, что вамъ безъ такихъ господъ, какъ все тотъ же статскій генералъ Саламатовъ, обойтись нельзя.

— Чувствую это, чувствую, — выговорилъ со вздохомъ Иванъ Ивановичъ.

— Если вамъ угодно, — продолжалъ Прядильниковъ: — я буду всячески дѣйствовать на Саламатова и не дамъ ему возможности вилять направо и налѣво.

Разговоръ продолжался еще добрыхъ полчаса. Борщовъ окончательно убѣдился въ томъ, что Петръ Николаевичъ не только измѣнилъ свой внѣшній видъ, по и выказывалъ совершенно другое отношеніе къ тому міру, который давалъ пищу его нервной неугомонности. Онъ подмѣтилъ даже черты если не самодовольства, то, по крайней мѣрѣ, какого-то «себѣ на умѣ», совершенно неподходящаго къ складу личности Петра Николаевича.

Земецъ остался тоже въ какомъ-то недоумѣніи. Онъ видѣлъ, что Прядильниковъ знаетъ, какъ дѣйствовать, и даже сочувствуетъ самому дѣлу, по земцу хотѣлось-бы видѣть въ немъ болѣе простоты и опредѣленности въ мнѣніяхъ. Борщовъ не былъ на столько близокъ съ Прядильниковымъ, чтобы вдаваться съ нимъ въ интимныя объясненія. Уходя, онъ спросилъ его, гдѣ Карповъ, и узналъ, что Карповъ уѣхалъ недѣли на двѣ въ Москву.

Какъ-же произошла въ Петрѣ Николаевичѣ и наружная и внутренняя перемѣна?

Алеша познакомилъ его со своимъ Рубенсомъ. Петръ Николаевичъ сначала очень дичился и отплевывался, но къ концу лѣта привыкъ къ веселому обществу Авдотьи Степановны. Огъ нея, какъ ему и предсказывалъ Карповъ, узналъ онъ всевозможныя подробности о Саламатовѣ и разныхъ другихъ «гранъ-фезерахъ». Авдотья Степановна съ юморомъ и безпощаднымъ реализмомъ выложила передъ нимъ, какъ на ладонкѣ, всю подноготную про своего бразильянца и заставила очень скоро смѣяться надъ собственною наивностью.

Петръ Николаевичъ сталъ частенько посѣщать ее, а Карповъ тѣмъ временемъ пропадалъ по цѣлымъ днямъ. Преобразованіе Прядильникова началось съ его внѣшности. Онъ самъ замѣтиль, что нельзя быть такимъ неряхой и посѣщать такую роскошную женщину, какъ Авдотья Степановна. И платье, и бѣлье, и прическа — все это поручило нѣкоторое благообразіе. Авдотья Степановна такъ ловко надъ нимъ подсмѣивалась, что и онъ самъ сталъ подтрунивать надъ комизмомъ своей наружности. Такое-же сильное вліяніе возъимѣла она и на душевный складъ Петра Николаевича. Его болѣзненная нервность значительно поулеглась. Петръ Николаевичъ иначе распредѣлялъ свой день, пересталъ работать по ночамъ, вставалъ рано и занимался безъ лихорадочной поспѣшности. Сознаніе того, что его дѣятельность была, въ сущности, орудіемъ въ рукахъ крупныхъ обработывателей своихъ дѣлъ, уязвило Прядильникова, но не отняло у него энергіи. И опягь-такн, онъ этимъ былъ обязанъ Авдотьѣ Степановнѣ. Она-же внушала ему, что, если-бы онъ хотѣлъ, онъ могъ бы играть видную роль въ мірѣ дѣльцовъ и нажить очень скоро большое состояніе. Петръ Николаевичъ не расходился съ содержателемъ Авдотьи Степановны, но уже совершенію иначе поставилъ себя къ нему. Въ немъ зашевелилось неиспытанное еще имъ чувство личности, сознающей, что пора перестать работать только на другихъ.

Петру Николаевичу стало вообще легче жить. Онъ измѣнилъ тонъ своихъ разговоровъ, сдѣлался гораздо менѣе желченъ, меньше сидѣлъ дома и выказывалъ во всемъ большую ровность и мягкость. Его отношенія къ Карпову вошли также въ новый фазисъ. Карповъ прожилъ лѣто около Авдотьи Степановны и къ возвращенію въ городъ началъ уже сильно тяготиться ролью «amant decoeur»[9], которую онъ завоевалъ себѣ съ такою быстротой. По цѣлымъ днямъ пропадалъ онъ изъ Петергофа, и Николаичъ очень хорошо зналъ, что Алеша съ кѣмъ-нибудь кутитъ. Сначала онъ журилъ слегка Карпова за его безпутство и удивлялся, какъ это ему можетъ быть тоскливо съ такою женщиной, какъ Авдотья Степановна, которая не накладываетъ на него никакихъ узъ и способна всякаго смертнаго привести въ веселое настроеніе. Карповъ объяснялъ ему подробно, почему и въ его любовныя отношенія съ Авдотьей Степановной закралась петербургская хандра. Прядильниковъ слушалъ и недоумѣвалъ. Авдотья Степановна вскорѣ сдѣлала его своимъ наперсникомъ и повѣряла ему все, что только касалось Алеши. Сначала ему пріятно было видѣть въ Авдотьѣ Степановнѣ женщину, увлеченную его Алешей. Они вмѣстѣ придумывали средства, какъ остепенить его, какъ придать ему больше сердечнаго довольства. Въ такихъ разговорахъ проходили у нихъ цѣлые вечера. И тутъ-то, около этой красивой, веселой женщины почувствовалъ Прядильниковъ внервые, какъ некрасна была его молодость, какъ безцвѣтно прожилъ онъ лучшіе годы, безъ женской ласки, безъ малѣйшаго проблеска утѣхъ и радости. Мало-по-малу Петръ Николаевичъ такъ втянулся въ общество возлюбленной своего-Алеши, что ему былъ день не въ день, если онъ не заѣдетъ въ Милліонную. Авдотья Степановна не укрывала его отъ Саламатова, который долженъ былъ по необходимости распахнуться передъ тѣмъ, кого онъ долгое время заговаривалъ, считая своею дойной коровой по части технической публицистики.

Вотъ и сегодня, но уходѣ гостей, Петръ Николаевичъ чувствовалъ неудержимое влеченіе взять извощика и поѣхать въ Милліонную, Онъ это и сдѣлалъ.

Авдотью Степановну заставалъ онъ обыкновенно передъ обѣдомъ. Она приняла его на этотъ разъ въ томъ самомъ маленькомъ кабинетикѣ, гдѣ Карповъ слушалъ комическую сцену съ бразильянцемъ. Она лежала на кушеткѣ. Ноги ея были покрыты плэдомъ. Противъ того, какою она была весной, въ наружности Авдотьи Степановны сказывалась большая перемѣна. Она сильно похудѣла и побледнела; сдѣлалась даже прозрачною. Глаза смотрѣли утомленно, носъ заострился, губы потеряли прежнюю яркость. И въ туалетѣ, и въ прическѣ замѣчалась небрежность.

— Что съ вами? — проговорилъ съ безпокойствомъ Прядильниковъ, беря ее за руку, которую и поцѣловалъ.

— Расхворалась, Петръ Николаевичъ. Отъ погоды, должно быть.

— Пожалуй, и отъ погоды…

— Если не отъ другихъ причинъ, — прибавила она съ горькою усмѣшкой.

Тутъ только Прядильниковъ замѣтилъ, что у нея красны глаза.

— А что такое?

Авдотья Степановна приподнялась немного и достала изъ столика письмо.

— На-те, полюбуйтесь, — сказала она, подавая его Прядильникову.

Онъ торопливо развернулъ и вскричалъ:

— Отъ Алешки!

— Да, отъ Алешки. Прочтите, прочтите.

Прядильниковъ прочелъ слѣдующее:

«Милый