Дельцы.Том I. Книги I-III - Петр Дмитриевич Боборыкин

ходите, а все, я думаю, могли-бы мнѣ указать на честнаго человѣка, который-бы мнѣ всю механику распуталъ.

Борщовъ сдѣлалъ движеніе рукой, какъ-бы желая показать, что онъ что-то такое нашелъ.

— Погодите, — заговорилъ онъ: — я вамъ такого человѣка подыщу.

— Будьте отецъ-благодѣтель.

— Давно я оъ нимъ не видался, но онъ для васъ будетъ самый подходящій человѣкъ.

— Кто такой?

— Онъ водился съ тѣмъ-же генераломъ Саламатовымъ.

— Значитъ, того-же поля ягода?

— Ну нѣтъ, совсѣмъ не того. Онъ чудакъ, человѣкъ безкорыстный, только больно ужь наивенъ.

— Не понимаетъ, что его руками жаръ загребаютъ?

— Именно.

— Такъ вотъ вы меня, батюшка, къ нему и препроводите. Ужь если ничего изъ нашего дѣла не выгоритъ, такъ я, покрайности, не желаю въ дуракахъ остаться. Признаться сказать, мнѣ и теперь сдается, что ничего не вытанцуется, я-бы радъ во-своясп убраться, претитъ мнѣ здѣсь, въ этой Чухляндіи, да нельзя-же, надо міру послужить, очень ужь мы тамъ размечтались, просто зазорно будетъ сейчасъ-же спасовать и явиться съ пустыми руками. И долженъ всѣ завѣсы приподнять и убѣдитьихъ тамъ, что дѣйствительно имѣлъ хожденіе по всякимъ трущобамъ.

— А противно вамъ здѣсь? — спросилъ Борщовъ.

— Ужь и не говорите. Такъ измошенничался народъ, что просто удержу нѣтъ. Сидишь тамъ у себя въ губерніи, читаешь ваши газеты, передовыя статьи всякія, и думаешь, что вамъ здѣсь до всего есть дѣло, что все-то вы принимаете къ сердцу, за всѣхъ насъ ратуете не на животъ, а на смерть. Даже совѣстно сдѣлается, глядя на собственную спячку. Ну и встрепенешься маленько. Начнешь другихъ увѣщевать: что-де сидите сложа руки, посмотрите, что въ газетахъ пишутъ; всѣ-де на насъ смотрятъ и ждутъ отъ насъ дружной, горячей работы. И этакъ долго звонишь, а самъ кинешься во всякую возню: матеріалы собирать, проекты писать, чего-чего не наплетешь. Во всемъ тѣлѣ зудъ какой-то. И голова работаетъ не по-русски, а по-иностранному, по-аглицки. Подготовишься къ съѣзду. Загалдимъ мы тоже. Начнешь читать и свое писаніе защищать всячески, точно на тебя вся Европа смотритъ, и все въ головѣ держишь, что ваши петербургскія газеты очень ужь объ насъ скорбятъ и за-каждую нашу доблесть будутъ насъ по головкѣ гладить. А тутъ пріѣдешь и восчувствуешь: въ чемъ состоитъ все это питерское радѣніе. И восчувствуешь, какъ мы тамъ у себя глупы. Никому здѣсь до насъ никакого дѣла нѣтъ, а расписывать всѣ горазды потому только, что надо-же о чемъ-нибудь гуторить и себя благодѣтелями отечества выставлять. Вѣдь вотъ этотъ хлыщъ, господинъ-то Малявскій, дѣло говоритъ, что рацеями-то нечего насъ морочить. Наши кровныя нужды надобно разбирать и стоять за нихъ. Только онъ самъ-то за нихъ стоитъ облыжно. Это онъ себѣ мундиръ такой построилъ и выгодно ему около тузовъ тереться. А случись по другому, ему все единственно. И онъ еще помоложе! Все еще есть какое-нибудь зазрѣніе. А кто въ воротилы попалъ. тотъ, кромѣ собственной утробы, ничего и знать не хочетъ. Куда ни оглянешься — мертвечина!

Борщовъ слушалъ земца и грустно улыбался. Онъ сочувствовалъ тому, что говорилъ Ерофѣевъ, но не находилъ въ себѣ въ эту минуту настоящаго отзыва. Онъ думалъ о другомъ. И ему даже стало совѣстно, что Иванъ Иванычъ изливаетъ передъ нимъ такъ искренно свою гражданскую скорбь, а онъ внутренно поглощенъ совсѣмъ другимъ.

— Правду-ли я говорю? — спросилъ Ерофѣевъ, беря его за руку.

— Правду и нѣтъ.

— Какъ, нѣтъ? Помилуйте, батюшка. Вы развѣ хуже мевя знаете здѣшній-то Вавилонъ? Вѣдь это зараза какая-то! Очумѣли всѣ! Всѣ хватаютъ, только лѣнивые не кидаются на куши. Такъ гдѣ-же имъ заниматься нами грѣшными? Ихъ точно огнемъ палитъ алчность.

— Но въ томъ-же Петербургѣ, — возразилъ Борщовъ: — только и найдете вы какое-нибудь движеніе мысли.

— Не хочу вамъ противорѣчить, батюшка Павелъ Михайловичъ, а говорю только по душѣ то, что самъ чувствую. Да вотъ и васъ я давненько не видалъ и нахожу, что вы сильно перемѣнились.

— Въ чемъ-же? — живо спросилъ Борщовъ.

— Замѣчаю въ васъ какую-то задумчивость. Затуманены что-то. Видно, и на васъ Питеръ-то наложилъ свою печать.

Борщовъ немножко потупился. Онъ чувствовалъ на себѣ взглядъ Ивана Иваныча, и ему сдѣлалось жутко.

— На одной ножкѣ нельзя все прыгать, — отвѣтилъ онъ.

— Извѣстное дѣло. Только мекаю я, что и вы начинаете глядѣть на Питеръ моими глазами. Пли не зазноба-ли какая?

— Гдѣ намъ этимъ заниматься! — вскричалъ Борщовъ и поднялся. — Я думалъ о томъ, слушая васъ, что вамъ какъ можно поскорѣе нужно познакомиться съ Прядильниковымъ.

— Съ кѣмъ это, батюшка?

— Сь тѣмъ самымъ господиномъ, который разскажетъ вамъ всякую штуку.

— Да вѣдь вы говорили, что онъ придурковат.

— Ну, нѣтъ. Онъ наивенъ и довѣрчивъ; но я надѣюсь, что теперь его наивности насталъ колецъ. Хотите къ нему ѣхать сеіічасъ-же?

— Не поздно-ли будетъ?

— Самое время. Онъ по ночамъ не спитъ. Онъ теперь только всталъ.

— Этакъ-то у васъ дѣльцы прохлаждаются?

— Онъ какой-же дѣлецъ!

— Ну, ужь, батюшка, я васъ и въ толкъ не возьму. А везти везите. Хоть на одного честнаго человѣка поглядѣть. все будетъ полегче.

— Только вы у генерала не говорите, что знакомы со мною, это вамъ очень повредитъ. Впрочемъ, его адъютантъ доложитъ.

— Шутъ съ ними, совсѣмъ! — заключилъ Иванъ Ивановичъ, и оба они вышли изъ нумера.

V.

Борщовъ зналъ, что Прядильниковъ, попрежнему, живетъ въ Коломнѣ; но онъ очень давно, съ самой весны, не видалъ его. Привезъ онъ земца часу во второмъ. Оказалось, что Прядильниковъ измѣнилъ родъ жизни и вставалъ рано. Онъ уже собирался куда-то ѣхать. Борщовъ нашелъ въ немъ большую перемѣну. Прежде всего бросилась ему въ глаза опрятность и даже нѣкоторая чопорность туалета Петра Николаевича. Па немъ былъ весьма приличный сюртукъ, хорошо вычищенный. Воротнички и манжеты — чистые. Голова не представляла, какъ прежде птичьяго гнѣзда, ногти знакомы уже были со щеткой. Онъ весь какъ-то подобрался, и на его пыльномъ лицѣ замѣтно было что-то похожее на румянецъ.

Своихъ гостей Петръ Николаевичъ начала усаживать съ обычною, но менѣе нервною суетливостью.

— Привезъ къ вамъ земскаго дѣятеля, — началъ Борщовъ, отрекомендовывая Ивана Ивановича.

Когда Прядильниковъ услыхалъ фамилію Ерофѣева, онъ подсѣлъ къ нему съ особеннымъ интересомъ и началъ его-разспрашивать весьма подробно и заявлять сожалѣніе, что теперь уже потеряно иного времени.

— Да скажите мнѣ, батюшка, — прервалъ его Иванъ Ивановичъ: — какъ вы сами-то разумѣете хоть бы того же-Саламатова?

— Какъ я разумѣю? — спросилъ нахмурившись Прядильниковъ.

— Ну, да. Вѣрите-ли вы всѣмъ этимъ господамъ?

— И нахожу, — отвѣтилъ Прядильниковъ: — что надо всѣхъ этихъ людей эксплуатировать.

— Что? Вы ли это говорите? — прервалъ изумленно Борщовъ.

— Да, я.

— Полноте, Петръ Николаевичъ, мнѣ что-то не вѣрится.

— До сихъ поръ, — перебилъ Прядильниковъ: — я былъ очень