Куйбышев - Илья Моисеевич Дубинский-Мухадзе

арестованных этим карательным отрядом клали вниз лицом на специально разостланный для этой цели брезент и «вкладывали» 20–25 ударов нагайкой. Били казаки, и били так, что некоторые из наказанных после этого не могли встать, а встав, шли, качаясь, как пьяные. Били молодых парней, били пожилых рабочих и крестьян, года которых еще не призваны, и били женщин, которые уже, кажется, не могли бы иметь какого бы то ни было отношения к призыву новобранцев…

22 отряд был в селе Утевке, где по постановлению военно-полевого при отряде суда порол плетьми граждан и расстреливал… Способ расстрела отличается небывалой жестокостью. Так, например, труп Василия Пудовкина был изуродован: голова разбита, с вытекшими глазами, спина, бока носят явные следы ударов прикладами, руки до плеч буквально представляли куски мяса с ободранной или отбитой кожей. Кроме того, на спине имелись две-три штыковые раны…»

Чистоплюи, министерскими портфелями не обремененные, ставят Комуч в положение героя украинской присказки. Дядька тонет, пытается выплыть, ему с берега кричат: «Не тратьте, куме, силы та спускайтеся на дно…» Отменить карательные экспедиции, запретить экзекуции, расстрелы, когда из одной Самарской стрелковой дивизии «Народной армии» с десятого по семнадцатое сентября сбежало 995 солдат. Насильственно мобилизованных крестьянских парней.

Ангел-хранитель Комуча — генерал Чечек, теперь он командующий Поволжским фронтом — берет все на себя. В газетах, на стенах домов, на пристанях, вокзалах — отеческое предупреждение: «Учреждается чрезвычайный суд из лиц, назначенных чешским военным командованием… Виновные в чрезмерных требованиях об освобождении комиссаров, нарушении спокойствия общественной жизни, распространении ложных слухов непременно подлежат наказанью расстрелянием».

Трое непременно подлежащих наказанию «расстрелянием» внимательно читают, перечитывают послание Чечека. Комиссары 4-й армии Куйбышев, Линдов, уполномоченный Самарского подпольного комитета большевиков Звейнек. Перед рассветом Звейнек перешел линию фронта, благополучно добрался до Покровска — небольшого городка на берегу Волги, наискосок от Саратова.

«Своей» самарской территории, «своего» населения нет. А Куйбышев упрямо сохраняет Самарский ревком, Самарский губернский комитет партии, губернскую газету. Надо ли? Уцелевших работников совсем немного — остро требуются фронту. Еще довод, далеко не последний. Кто даст денег для содержания людей, на газету, что отстаивает Валериан Владимирович? Дела, заботы гражданские после победы…

В половине августа телеграмма Якова Свердлова, ответ на все сомнения. «Самарский ревком должен существовать отдельно с прежними функциями…» Открыт кредит. Доставлена бумага для «Приволжской правды». Съезжаются ветераны, самарские большевики — Галактионов, Мяги, Тронин, Бирн, Сперанский, Коган, Струппе. В Покровске и комиссар 4-й армии Куйбышев.

Покровск как плато в горах, где перед штурмом вершин многоопытные инструкторы разбивают тренировочный лагерь. Сходство тем более близкое, что в Покровске надо накрепко сбить дивизии 4-й армии. Из партизанской вольницы Николаевского, Новоузенского, Саратовского уездов, Валериану Куйбышеву вдвоем с Гавриилом Линдовым. Человеком интереснейшим.

В полном согласии Куйбышев с Линдовым составляют первый во всей Красной Армии кодекс обязанностей комиссаров дивизий, полков, отдельных частей. Правила, ими давно установленные для себя.

«Политический комиссар должен быть для всех красноармейцев образцом революционной и боевой доблести, дисциплины, первым в наступлении, последним в отступлении. Словом, духовным отцом полка… Стремиться как можно быть ближе к красноармейской массе и внушать полное доверие и уважение к себе, а потому отношения с красноармейцами должны быть простыми, товарищескими».

Пора. Время идти на штурм.

«Перед вами Самара, — зовет Куйбышев, — еще один удар — и над столицей контрреволюции будет гордо развеваться Красное знамя социализма. Еще один удар — и Волга, от истоков до впадения, будет открыта для пароходов с хлебом, нефтью и другими продуктами, столь необходимыми Советской России… Дайте хлеба вашим голодным детям, голодающему Северу. Защитите свое социалистическое Отечество!»

Взяты Вольск, Хвалынск. Рвутся к Самаре дивизии 4-й армии по левому берегу Волги. Наступают на Сызрань — Батраки по правобережью части Первой. Две армии нависают над противником.

Дороги разбиты, залиты черной слякотью. Алексей Галактионов отстаивает перед другом Куйбышевым требование командиров остановиться, переждать. «Грязь непролазная, поэтому трудно передвигать артиллерию, лошади выбиваются из сил… Нужного количества подвод для пехоты не имеется, люди должны пешком пройти 20 верст и затем, измученные, вступить в бой».

Валериан Владимирович отклоняет подчеркнуто резко: «Аргументы малоубедительны. Грязь будет вплоть до зимы, откладывать до этого времени операцию невозможно. К тому же к противнику подходят подкрепления. Скоро будет, поздно.

Необходимо использовать всевозможные комбинации… где смелым налетом в тыл неприятеля, где переброской войск на автомобилях, а где и ударить в лоб. В этом и состоит умение командовать и проявлять инициативу.

В заключение скажу… если мы будем медлить, то дождемся такого позора, что, пользуясь нашей медлительностью, противник с нашего фронта оторвет часть сил и опрокинет войска, окружившие Сызрань. Таким образом…все силы на выполнение приказа».

Полдень пятого октября. Осенний порывистый ветер приносит в Самару из заволжских степей крепкий настой умирающих, пожелтевших трав. Вместе с грохотом орудийной пальбы. На Дворянской улице из подвалов казенного банка продолжают увозить небольшие аккуратные ящики. Толпящиеся вокруг обыватели твердо заключают: «Золото повезли, ну, значит, учредиловке конец приходит!»

Пугачевский, Разинский, 4-й стрелковый полки взяли разъезды Томылово, Липяги. Головные дозоры у станции Кряж. До Самары рукой подать. Куйбышев доверительно говорит командующему авангардом Кутякову, волгарю кряжистому-, смекалистому:

— Только что, Иван Семенович, получил известие. Дивизия Гая опрокинула чехов у поселка Иващенково. Не дает опомниться… Грозит наш друг седьмого отобедать в Самаре!

— Успеет к обеду, так приветим по русскому хлебосольству. Не сомневайтесь, Валериан Владимирович, — обнадеживает не по годам серьезный Кутяков. Ему двадцать первый. Гая он ставит высоко. Симпатии свои делит между ним и Чапаевым. Охотно перенимает их манеру держаться, управлять боем, презирать опасность. Для полного самоутверждения ему необходимо, чтобы первой в город ворвалась его бригада. Давно обещано комиссару…

В последний час взлетает к небу — сегодня оно подчеркнуто высокое, голубое, будто не было трех недель, переполненных дождями, — взлетает мост через реку Самарку. Куйбышеву кажется, надежды Кутякова перечеркнуты. Выручают саперы вместе с рабочими-железнодорожниками. Со скоростью необычайной наводят понтоны. Гай со своими появляется несколько часов спустя.

Весь вечер, большую часть долгой октябрьской ночи в городе демонстрации, факельные шествия. Куйбышев не уходит с балкона третьего этажа «Гранд-отеля». Возбужденный, счастливый.

Вскоре в «Приволжской правде» появится письмо в редакцию Гавриила Линдова:

«С особым удовольствием считаю своим долгом через посредство вашей газеты исполнить возложенное на меня председателем Совнаркома тов. В. И. Лениным поручение — передать его самый горячий привет самарскому пролетариату.

Ознакомившись с тем, как самарский пролетариат встретил освобождение от белогвардейского ига, как быстро и энергично самарские товарищи коммунисты приступили к налаживанию советской работы, тов. Ленин увидел в этом еще раз подтверждение той мысли,