Этот странный мир. Сборник - Борис Евгеньевич Штейман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вот это по-нашему, папаня! – радостно заорал Санька, за что и схлопотал сразу леща. – Ну, вот ты опять! – обиделся он. – Демократия! А ты – драться!
– Не реви! Дура! – вдруг неожиданно для окружающих пресекла сноху манюськинская бабка. – У нас все в роду занимались политикой. Пущай датируется!
– Интересно узнать, кто же это из вашей родни занимался политикой? – перестав причитать, не без ехидства поинтересовалась Манюськина.
Но спору разгореться не дал сам Манюськин.
– Цыть! – сказал он. – Буду независимым кандидатом! – и ушел на предвыборное собрание.
Целыми днями пропадал где-то Манюськин, все занимался политикой. Иногда ночью вскрикивал:
– Вся власть советам! – и снова моментально засыпал. Тревожные сны мучили Манюськина.
Да и было чего волноваться. Против Манюськина выдвинули ни много ни мало, а какого-то генерала. Но Манюськин не стушевался, а начал ходить с козырей.
– Основным пунктом моей предвыборной программы является жилищный вопрос! – заявил он. – Предлагаю всем нуждающимся в жилье разрешить селиться в ушах больших начальников! Причем выбирать каждый может по своему вкусу и разрешения ни у кого не спрашивать! Тем самым в кратчайший срок удастся решить жилищную проблему!
Аплодировали ему ужасно.
– Второе! Пора решить вопрос с мылом! – продолжил Манюськин. – Мыла, товарищи, дешевого нет и неясно, когда оно будет! Необходимо, товарищи, закупить у англичан каустическую соду и использовать ее для помывки. Мы на пароходах во время войны таким образом очищали котлы. Отличная, доложу я вам, штука!
Ну тут его, естественно, малость занесло. Всем известно, что ни на какой войне он не был. Видимо, услышал от кого-то, ну и взял на вооружение.
Перед выборами Манюськина плакала и уговаривала Манюськина взять самоотвод:
– Вот увидишь! Засадит тебя этот генерал снова в тюрьму! Сидел бы да не высовывался. А он – нет!
Прошел Манюськин с большим перевесом. Но… окружная комиссия выборы признала недействительными, многие наверно уже догадались, в чем дело. Совершенно верно! Ведь Манюськин-то жил в чужих ушах без всякой прописки. Ну а может ли, спрашивается, депутат жить без прописки? Да еще в ушах? Разумеется, нет.
– Крепостники! – гневно заявил на это Манюськин и слег на две недели в сильнейшей лихорадке.
Потом, конечно, организм взял свое. Долго сидел бледный, осунувшийся за время болезни Манюськин около наковаленки. Думал… И придумал!
– Ничего страшного! – заявил он. – Демократии надо учиться! К следующим выборам обзаведусь пропиской, и уж тогда посмотрим, кто кого!
ДОБЕРМАН
Манюськин прочел на столбе объявление: "Пропала собачка, белая, маленькая, мордочка остренькая, ушки стоят, хвост колечком. Сообщившего место нахождение ждет вознаграждение!" В угоду рифме составитель пошел на некоторые грамматические издержки. Равнодушным послание не оставляло. "Уж не про моего ли добермана речь? – обеспокоенно подумал Манюськин про своего кота. – Я его тоже нашел, можно сказать, на помойке. Правда, считай, уже год как прошел… Ну и что? Ведь и объявление, по всему видно, несвежее… Эх, горе-то какое! Не отдам и все!" – сгоряча решил Манюськин.
То, что манюськинский кот напоминал собаку, было бесспорно. Куда бы Манюськин ни прятал от него еду, кот, тщательно обнюхивая каждый ушной закоулок, всегда ее находил. "Правда, хвост у моего не совсем… как бы это поточнее выразиться… колечком. Только когда спит, свернется клубком…" – продолжали мучить сомнения Манюськина. Кот любил точить когти о стены, вызывая жуткий рев и законное негодование Иван Иваныча. Манюськин этой привычке котика не препятствовал, памятуя о том, как Иван Иваныч пытался с ним бороться, затыкая ухо ватой.
Дома Манюськин долго и горестно смотрел на ничего не подозревающего "добермана", тщательно вылизывавшего свою шерстку. "Чистоплотный… скотина… – подумал уважительно Манюськин. – Ладно, зайдем, будто бы прогуливались, ну и заскочили, мол, узнать, нашелся ли песик… А если признают? Тогда что? Что ж, пусть сам выбирает, с кем ему жить. Надо уважать права животного на самоопределение! Ничего не поделаешь!" – постановил он. Сделал из бельевой веревки ошейник с поводком и потащил своего упирающегося меньшого брата по указанному адресу.
Их встретила крупная женщина бальзаковского возраста.
– Мы, видите ли, шли мимо, ну и заглянули… м-м-м… на огонек. Тьфу, черт! Что это я такое говорю! Мы по объяв… – не успел закончить Манюськин.
– Мой! – закричала дама так, что слегка задрожали стены. Схватила кота и с силой прижала к пышной груди. Тот стал мяукать, вырываться и царапаться.
"Не признал!" – констатировал с торжеством Манюськин.
– Позвольте, уважаемая! Мы, собственно, зашли узнать, не нашелся ли ваш… э-э… пуделек? Как его, пардон, кстати, величали?
– Пампусик! Пампос де Кавельярди! Сейчас, сейчас я вас отблагодарю! – в сильнейшей экзальтации произнесла женщина.
– А к каковской породе принадлежал ваш… м-м-м… Пампусик? – допытывался Манюськин.
– Какой же вы, право, непонятливый! К кавельярдской, разумеется! – нетерпеливо пояснила дама, на мгновение отпустила кота, достала из декольте пухлую пачку долларов и отсчитала несколько бумажек. – Держите, любезный! Пятьсот баксиков, держите!
Кот в испуге жался к манюськинским ногам.
– Извините! – отодвинул Манюськин протянутую руку. – Здесь какое-то недоразумение! Мой-то ведь – чистокровный доберман! Извините-с, мы пойдем! Нам некогда!
Подхватив кота, он стал пятиться к выходу. Открыл спиной дверь и бросился вниз по лестнице.
– Подождите! Куда же вы?! Конечно, этого мало! Я дам больше! Я дам, сколько надо! – донесся до него отчаянный вопль.
"Знаю я таких бабенок! Пропала! Хвост колечком! Небось затискала бедное животное до смерти! Вот и вся ихняя любовь! – попытался заглушить уже на улице Манюськин невесть откуда возникшую жалость. – Ведь для них животное – лишь игрушка!"
ПИСЬМО
Манюськин отдыхал у телевизора. В последнее время его стал сильно интересовать большой теннис. И он старался не пропускать ни одного мало-мальски значительного турнира. Конечно, сначала сильно раздражали многие названия. Ко всяким там тай-брейкам, геймам и сетам он постепенно привык и даже иногда щеголял ими перед домашними и Епиходом. Но почему не сказать все это нормально, по-русски, было все же непонятно… И еще вот этот, Большой шлем? С какой, спрашивается, стати? И главное, спросить-то не у кого… Сам он в молодые годы недурно играл в пинг-понг да и в футбол, бывало, гоняли от души! Эх, времечко было… и куда все подевалось?
Санька так резко ворвался, что Манюськин от неожиданности вздрогнул.
– Папаня! Тебе письмо! – заорал сын возбужденно с порога.
– Ты же видишь, я занят! Турнир "Луис… – задумался Манюськин: "А может, все же Ролан?" и осторожно добавил: – Гаррос". – С Санькой всегда надо быть начеку. – Третий сет, пять шесть на тай-брейке! Упорный такой аргентинец!
На самом деле ему стоило большого труда сохранять показное равнодушие. Последний раз он получал письмо пятнадцать лет