Твоими глазами - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Это была проверка. Сам не знаю как, но я понял, что это проверка.
— Я бы никогда не смог простить.
Она наклонилась вперёд.
— Даже это, — прошептала она, — то, что мы пережили сегодня, мы не можем никому рассказать.
— Я даже самому себе не расскажу. Может быть, в будущем, очень скоро, покажется, что этого вообще не было.
Она испытующе посмотрела на меня. Лицо её всё ещё лучилось сдерживаемым смехом.
— Следующее открытие мы сделали, — сказал я, — когда фрекен Кристиансен уехала и мы спасли Симона. Мы выяснили, что можно изменить прошлое.
Она больше не смеялась.
— Кажется, кто-то заболел, — сказала она.
— Сын экономки. Из летнего детского сада. У него был менингит.
* * *
Когда в то утро нас привели в детский сад, в воздухе витал приятный запах — фрёкен Йонна натирала льняным маслом линолеум.
Дети встречают день с открытой душой. Мы всегда еле сдерживали нетерпение, когда нас везли по Южному бульвару к детскому саду. И неважно, какая была погода и температура воздуха, нам казалось, что красные кирпичные дома пылают. Что вечнозелёные кусты у лестницы, ведущей к входу, становятся всё пышнее и пышнее. Что предстоящий день таит в себе множество всяких возможностей.
И весь этот день мы будем вместе.
Это был мой день рождения. Мне исполнилось семь, папа с мамой подарили мне перочинный ножик. Лизе с Симоном семь лет исполнилось на несколько месяцев раньше.
Мы с Симоном знали, что Лизу уже привезли, ещё До того как мама заглушила двигатель. Мы это знали.
В то утро, попрощавшись с моей мамой, мы поднялись по лестнице на второй этаж, где была ясельная группа. С каждым шагом запах льняного масла чувствовался всё сильнее. И мы всё лучше слышали то, что Лиза хотела нам сообщить.
Она стояла, глядя в конец коридора. Приставленная к стене швабра обозначала, что коридор закрыт. Как и всегда, когда фрёкен Йонна натирала маслом пол.
Йонна стояла на коленях, на некотором расстоянии от нас, и тёрла пол тряпкой. Лица её мы не видели.
Но глядя на её спину, мы поняли, что она очень сильно из-за чего-то переживает.
Дети по спине человека могут увидеть его горести. И по спине фрёкен Йонны это было особенно хорошо видно.
Мы остановились.
Она почувствовала наше присутствие. Конечно же, она его почувствовала. Через какое-то время она встала и подошла к нам.
— Клаус, из усадьбы «Карлсберга», очень болен, — сказала она.
Клаус был сын экономки. Он был на четыре года старше нас, но, несмотря на это, играл с нами.
Он научил нас играть в футбол. И Лизу тоже научил.
Однажды, когда мы вместе играли и мимо проходили его одноклассники, он махнул рукой в нашу сторону и сказал: «Это Симон, Лиза и Питер. Они мои друзья».
Его одноклассники слегка оторопели. Они видели, что мы совсем малышня. На целых четыре года младше.
Они уже собрались было что-то ответить.
А потом посмотрели на Клауса. И промолчали.
Уж не знаю, как всё это можно объяснить. Может, и вообще никак. Но такой вот он был. Лицо у него было всё в веснушках, и однажды Симон сказал мне: «Наверное, Бог похож на Клауса».
Таким он и был для нас. Богом с веснушками.
Конечно, он был красавец — и внутренне, и внешне. Десятилетний мальчик, который добродушно и весело представляет своим одноклассникам своих маленьких друзей, которым всего по шесть лет.
И вот этот бог заболел.
Мы застыли на месте.
В те времена с детьми не принято было говорить о болезнях. Но у фрёкен Йонны было на этот счёт другое мнение.
— У него менингит, — сказала она. — Очень высокая температура. Он купался в канализационном стоке.
Мы никогда прежде не слышали о менингите. Фрёкен Йонна нам ничего не объяснила. Такой уж она была. Говорила одинаково, что со взрослыми, что с детьми, и ничего не объясняла.
А вот что такое канализация, мы знали.
В то время во многих местах в Дании канализационные трубы выходили прямо в море. Канализационный сток, о котором шла речь, представлял собой большую бетонную трубу, метра полтора в диаметре, которая к югу от усадьбы «Карлсберга» посреди пляжа выводила сточные воды из Нюкёпинга прямо в Каттегат.
Купаться на расстоянии меньше ста метров по обе стороны от трубы запрещалось.
И тем не менее Клаус там искупался. Такой уж он был. Правил для него не существовало.
Но болезнь-то существовала.
— Он умрёт?
Вопрос задала Лиза.
— Надеюсь, что нет.
Вид у фрёкен Йонны был очень расстроенный. Тогда мы поняли, насколько серьёзным может оказаться менингит.
В тот день мы попросили родителей разрешить нам переночевать у Лизы — и нам разрешили.
Когда нас забирали, моя мама и мама Лизы оказались в детском саду одновременно. Мы, четверо детей, стояли рядом. Симон держал Марию за руку.
— Можно мы все сегодня пойдём к нам? — спросила Лиза.
Это была совершенно необычная ситуация. Все дети и их родители, находившиеся в тот момент в раздевалке, замолчали. В те времена семьи вели более замкнутую жизнь. Если люди не жили в соседних квартирах или домах, то обычно о посещениях договаривались за много дней.
А в будние дни это, как правило, вообще было исключено.
— Я не против, — сказала мама Лизы.
Моя мама кивнула.
В обычных обстоятельствах мы бы запрыгали от радости. Но тут мы молчали. Не такой был день. Клаус заболел.
В эту минуту я увидел, что дверь в кабинет медсестры открыта. Там на коленях стояла фрёкен Йонна и тёрла пол. Она выпрямилась и посмотрела на нас.
Мы встретились с ней глазами.
* * *
Лиза жила во дворце.
Её отец заведовал химической лабораторией «Карлсберга».
В «Карлсберге» было две лаборатории — химическая и физиологическая.
Мы не знали, что все эти слова означают, но мы уже умели их произносить — ещё до того, как услышали их от взрослых.
Мама Лизы разговаривала с детьми так же, как фрёкен Йонна, она не подбирала для нас какие-то особенные слова, у неё не было, в отличие от других взрослых, одних слов для взрослых, а других для детей. Она всегда говорила одинаково, очень спокойно и с каким-то уважением.
Таким уж она была человеком.
Но дело было ещё и в том, что Лиза была приёмным ребёнком. Казалось, её мать всё время помнила, что Лиза, давным-давно, потеряла то, что нельзя возместить, — своих биологических