Твоими глазами - Питер Хёг
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Лаборатории находились на Гаммель Карлсбергвай, здание окружала чугунная ограда с гранитными колоннами. Миновав ворота, мы объезжали круглую клумбу по дорожке, посыпанной гравием, повсюду были разбиты клумбы с розами и стояли высокие статуи, в том числе копия «Мыслителя» Родена.
Подъехав к дому, мы поднимались по лестнице, к тяжёлым дверям, за которыми открывался просторный холл с облицованными мрамором стенами, колоннами, огромной бронзовой люстрой, широкой лестницей на второй этаж, где на стенах висели метровые портреты всех прежних руководителей лабораторий.
Учёные мужи среди пробирок и колб с разноцветными жидкостями.
Физиологическая лаборатория помещалась на втором этаже справа, химическая — на первом и в левой части подвала.
Руководителю каждой из них предоставлялся свой особняк — служебное жильё. Семья Лизы жила в доме слева от въезда.
Мы считали, что это дворец.
Дом был трёхэтажный, со множеством лестниц, длинными балконами и тремя туалетами. Он весь был наполнен светом, повсюду — современная мебель, лампы дизайна Поуля Хеннингсена, вазы и пледы, которые, как мы знали, покупались в дорогом магазине «Форма и цвет», потому что мы несколько раз ездили туда с Лизиной мамой.
В большой и светлой кухне нам обычно давали серый хлеб с тмином, с сыром и красным перцем и имбирное печенье «Перч», и мама Лизы никогда никуда не спешила, она сидела с нами за столом и всегда смеялась над тем, что мы говорили. Но очень серьёзно выслушивала то, к чему надо было относиться серьёзно.
У Лизы была собака, щенок немецкой овчарки, он почти не отходил от Лизы.
Её комната была на верхнем этаже, рядом со спальней родителей, и в комнате висела картина Шерфига.
На ней были джунгли. Похожие на те, что были в детском саду, но всё-таки немного другие.
На переднем плане были не слоны, а тигры.
За тиграми были деревья, лес, густые заросли, можно было забраться глубоко в чащу, и в том самом месте, где деревья начинали сливаться с голубой дымкой, на одном из деревьев сидела сиреневая ящерица.
Она сидела на ветке, обернув хвост вокруг себя. И смотрела на нас маленькими, снисходительными жёлтыми глазками.
Позади виллы тянулись теплицы и огромная опытная плантация. Она была бескрайней, как и заросли на картине, только тут заросли были настоящими.
Там мы обычно и играли.
Сначала мы сидели с мамой Лизы на кухне, пили чай, там я впервые попробовал зелёный чай, а потом шли в сад — это был такой ритуал.
Но в тот день всё было иначе.
Лиза спросила, не можем ли мы взять чай с собой наверх в её комнату, и её мама согласилась, мне кажется, я никогда не слышал, чтобы она кому-нибудь возражала.
Но когда она принесла нам поднос с чаем, она как-то по-особенному посмотрела на нас.
Мы ели и пили в молчании.
И тут Лиза сказала: «Нам надо постараться помочь Клаусу».
Слово «помочь» приобрело тогда для нас особое значение. Оно стало означать «войти в мир другого человека и быть там с ним».
Сегодня многие бы сказали, что можно позвонить этому человеку по телефону. Поговорить с ним по скайпу. Связаться по фейстайму. Или за пару минут доехать До него.
Тогда всё было иначе. Клаус лежал в больнице в Нюкёпинге. До неё было далеко.
Никто из нас ничего не сказал. Мы решили, что Лиза имеет в виду ближайшую ночь. Что сегодня ночью мы должны попробовать пройти через джунгли, проникнуть оттуда в сон Клауса, объяснить ему, что мы знаем о его болезни и нам от этого очень плохо. И что если ему суждено умереть, мы проводим его до самого входа в тоннель.
Но Лиза не это имела в виду.
— Давайте прямо сейчас, — сказала она.
*
Сначала у нас ничего не получалось. А потом получилось.
У Лизы в комнате были и кровать, и диван. Она сидела на диване. Варга, её собака, лежала рядом с ней. Мы с Симоном забрались на кровать.
Мария сидела на полу.
Мы трое смотрели на картину Шерфига. На сиреневую ящерицу.
Потом закрыли глаза.
И погрузились в себя.
Возможно, кто-то сказал бы, что мы задремали. Возможно, какой-нибудь взрослый, посмотрев на нас, так бы и сказал.
Но нам так совсем не казалось.
Нам казалось, что мы вместе что-то построили.
Как будто мы проложили путь в сознание и прошли по этому пути так много раз, что нам уже не нужно было спать, чтобы попасть в сны.
Мы откинулись назад и позабыли обо всём.
Глядя на сиреневую ящерицу.
Она шевельнулась и стала расти. Её жёлтые глаза увеличились. Потом они слились и образовали тоннель.
И мы вместе вошли в этот тоннель.
Мы были совершенно спокойны.
У детей что-то необычное не вызывает беспокойства. Для них это нормально. Для детей мир всегда полон странностей.
Сквозь тоннель жёлтых глаз ящерицы мы попали в лес — в полной уверенности, что оттуда попадём в сон нашего конопатого бога, больного менингитом.
Ничего не получилось.
Всё оказалось иначе.
Мы попали на площадь в Кристиансхауне.
*
Эта площадь всем нам была хорошо знакома. Окна моей комнаты на пятом этаже в доме номер пятнадцать по улице, называвшейся «Набережная Нижнего города», выходили окнами прямо на неё.
Мы с Симоном почти каждый день ходили через эту площадь, когда мама забирала нас из детского сада, и мы отправлялись за покупками.
Сначала показалось, что всё происходит на самом деле и мы действительно стоим на площади.
Потом стало ясно, что это сон. Свет был желтее, чем обычно. Ещё казалось, будто кто-то прикрутил звук, ветерок почти не ощущался, ноги как-то беззвучно ступали по мостовой.
И люди, которые толпились на площади, нас не видели.
Значит, мы были внутри сна.
Мы только не знали, чей это сон. Впервые мы оказались во сне, не понимая, кому этот сон снится.
Нам не было страшно. Мы ведь были вместе, стояли, держась друг за друга.
Но мы совсем не ожидали увидеть такое.
Непривычно было ещё и то, что на площади полно людей. Гораздо больше, чем обычно в это время дня.
И людей, и машин было как в часы пик. Поток пешеходов, велосипедистов, мопедов и автомобилей — в этом не было ничего необычного.
Но поток этот почти не двигался.
В этом-то и была странность, и ещё в том, что все люди были чем-то напуганы. Это бросалось в глаза. Всем было страшно.
Картина была очень
