Никто не выйдет отсюда живым - Хопкинс Джерри

Группа начала “Празднование Ящерицы”. Резкое, зловещее вступление приглашало публику принять в нём участие, но этого никто не делал. Как только музыканты добрались до основной части этой песни, публика стала внимательнее. Представление было безупречно слова усиливались и доносились с непривычным проявлением страсти. Джим не танцевал. Он даже не прыгал. И ни разу не вскрикнул. Закончив с маракасами, он положил их обратно на барабанную установку. Песня длилась около 40 минут, и, когда она закончилась, публика сидела неподвижно. Не было восстания… не было овации… Немного аплодисментов. Музыканты на прощание не поклонились и не помахали руками – они молча ушли со сцены прямо в раздевалку. А толпа сидела оглушённая. Затем зрители по одному стали медленно выходить из огромного зала в ночной Лос -Анджелес.

После этого Джима и Памелу не пустили на пресс-конференцию, потому что секьюрити их не узнали, а их имён не было в списке гостей. Джим, однако, не разозлился, как этого ожидала Памела. Вместо этого он повернул дело в шутку.

Но у меня есть друзья в высоких сферах, – сказал он охране.

Это ещё ничего не значит, войти нельзя.

Вскоре Джима узнали и проводили внутрь. Толпа окружила его и Памелу.

После вечера он, его брат и Памела играли пивными банками в футбол на огромной тихой и пустой автостоянке у “Forum”.

Несколько месяцев Билл Грэхэм уговаривал “Doors” вернуться в “Fillmore East” в Нью-Йорк, но Билл Сиддонз постоянно говорил “нет”. Когда “Doors” в следующий раз отправятся на восток, говорил он, они будут играть в “Madison Square Garden”, в зале, название которого и двадцатитысячная вместимость сделали его самым престижным и доходным концертным залом в городе. Грэхэм заметил:

Это было ещё до тебя, Билл, я был единственным, кто пригласил “Doors” в “Fillmore” в СанФранциско, ещё до того, как у них появился хит, я дал им первый шанс.

Да, верно, Билл, – парировал Сиддонз. – Я думаю, ты заплатил им 350 долларов.

– Слушай, а ты дерьмо…

Очевидно, беседа ничем не закончилась, и Сиддонз начал переговоры об организации шоу в “Garden” с другим продюсером, не с Грэхэмом. “Doors” будет первой группой, которая перешла из “Fillmore” в “Garden”, и Сиддонз подумал, что Грэхэму это должно понравиться.

Ты ничем не можешь поделиться с публикой на большой площадке, – сказал на прощание Грэхэм. – Ты не можешь ничего сказать о чувствах на кладбище. Я счастлив за ребят, что они так хорошо делают своё дело, но скажи им, что, по моему мнению, играть на больших площадках – плохо для бизнеса.

В середине января 1969-го года “Doors” действительно хорошо делали своё дело. Они действительно были “американскими “Beatles””, Главной Группой Америки. Они перестали играть в залах вместимостью менее 10 тысяч фанов, и их концерт стоил теперь 35 тысяч долларов за вечер или 60% выручки, если так выходило больше. Их последней записи, удивительно традиционной любовной песенке, написанной Робби – “Дотронься до меня” предстояло вскоре стать ещё одним синглом, проданным в количестве миллиона экземпляров, а для разнообразия звучания они взяли с собой в Нью-Йорк бас-гитариста и джазового саксофониста и наняли несколько скрипачей из нью -йоркской филармонии. По результатам читательского опроса журнала “Eye” в этом месяце “Doors” были названы первой группой, а Джим – “самым сексуальным человеком в рок-н-ролле”.

На следующий день после триумфального концерта в “Garden” Джим устроил приём в своём люксе гостиницы “Plaza”. Его усатый помощник из “Elektra” в Лос-Анджелесе, Дэйвид Эндерль, представил его девушке, знакомству с которой, как он думал, Джим будет рад маленькой миловидной блондинке из их нью-йоркского офиса Дайане Гардинер, которая была новой штатной журналисткой. Дайана была привлекательной и общительной девушкой двадцати одного года, бросившей колледж в Калифорнии, которая помогала рекламировать успешные концерты (“Cream”, “Bee Gees”, “Jefferson Airplane”, в частности), но “Doors” и особенно сам Джим Моррисон притягивали её больше всего. Он напился и шутил; она слушала.

Какая разница, – спросил Джим, – между умным карликом и венерической болезнью?

Все присутствующие уставились в пол.

Ну, во-первых, это хитрый карлик…

Дайана попросила Джима выйти в спальню – позвонить одному человеку.

И в комнате:

Слушай, Джим, ты классный парень для прессы и всех остальных, но сейчас ты… чёрт возьми, ты падаешь, а… а мне поручено сделать эту работу, поэтому… Я выйду к ним и скажу, что мы позвонили этому человеку, ты договорился с ним о встрече и должен уйти. Потом ты уйдёшь, а я останусь здесь и извинюсь перед ними. – Дайана взглянула на Джима, который всё это время молчал. – Чёрт возьми, я хочу помочь тебе, ответь мне… пожалуйста, Джим.

Джим был в той же одежде, что и на вчерашнем концерте в “Garden”: неотбеленной льняной рубашке из Мексики, чёрных кожаных джинсах и чёрных ботинках. Он стоял около двери в спальню, опираясь одной рукой о косяк, другая нога чувственно приподнимается, в правой руке виски. Он ответил ей кривой мальчишеской гримасой и боком рухнул на кровать. Джим глянул в тревожное лицо Дайаны.

Я хочу трахнуть тебя, – сказал он, держа одну руку за головой, а другую, с виски – на промежности.

– Конечно, Джим, конечно. – Дайана нервно вышла из комнаты.

В Нью-Йорке рассвело. Было выпито огромное количество алкоголя и съедено шоколадное жареное печенье с гашишем, принесённое Эллен Сэндер – робкой, но весёлой брюнеткой, которая в своей колонке в “Saturday Review” назвала Джима “Микки Маус де Сад”. Было странное ощущение, что все присутствующие так здесь и родились, и уходить никто не собирался. Вдруг Джим рухнул на пол и на коленях пополз к кушетке, на которой сидела Эллен. Он начал раскачиваться взад и вперёд, приближая своё лицо к лицу Эллен.

Спой нам песню, Эллен.

Эллен сжала ноги под кушеткой.

Я не пою, Джим. Моя профессия – быть публикой.

Давай, Эллен, – упрашивал Джим, – пожалуйста, спой нам песню.

В самом деле, Джим, я журналистка, а не певица.

Джим повысил голос и взревел:

Я сказал – пой!

Эллен по-прежнему отказывалась.

Я не пою, это ты поёшь, ты певец, лучше ты спой нам что-нибудь, Джим. – Её голос звучал слабо, умоляюще. – Я всего лишь критик.

Джим продолжал устрашающе раскачиваться взад и вперёд, свирепо и устрашающе глядя на Эллен. В конце концов она запела слабым запуганным голосом первые строчки из битловской “Хей, Джуди”. Всего четыре строчки. Потом все зааплодировали, и снова всё было в порядке. Джим ушёл в спальню и увеличил громкость телевизора – шёл художественный фильм.

Микки Маус де Сад, – фыркнул он сам себе.

Все выходные Джим был в плохом настроении. Выступления в “Garden” прошли хорошо, и вообще поездка была удачной во всех отношениях, но что-то его беспокоило, и он не разговаривал в те выходные в Нью-Йорке с остальными “Doors”. Оказалось, что, когда Джим был в Лондоне с Майклом МакКлюром и Памелой, одно рекламное агентство попросило Джека Холзмана, который всё ещё управлял аудиозаписями “Doors”, разрешить “Buick” использовать в коммерческом ролике “Зажги мой огонь” за 50.000 долларов. Джек сказал, что должен посоветоваться с ребятами. Робби, Джон, Рэй и Билл Сиддонз, не сумев найти Джима, проголосовали без него. Джим услышал “Давай, Buick, зажги мой огонь”, когда вернулся в Соединённые Штаты, и сразу же отправился к Джеку Холзману, зажав его в угол во внутреннем дворике офиса Дэйвида Эндерля, сказав, что он считал песню неприкосновенной, даже если ему надоело исполнять её на публике.

Я хочу тебе объяснить, Джек, я повторяю, я хочу объяснить: не вздумай сделать это ещё раз. Эта песня дорога мне, и я не хочу, чтобы кто-то её использовал.

Песня так никогда и не была продана. Но Джим наказал их молчанием, даже не сказав никому, кроме Джека, что он был очень расстроен всем этим.

Но не только это расстраивало Джима.

Будучи в Нью-Йорке, Джим завёл нового друга – красноречивого и обаятельного Фреда Майроу, который в свои 28 лет был помощником Леонарда Бернштайна, композитором из Нью-Йоркской филармонии. Дэйвид Эндерль специально привёл Фреда в “Plaza”, чтобы познакомить с Джимом.