Никто не выйдет отсюда живым - Хопкинс Джерри

Концерты в Милуоки и Коламбасе 1-го и 2-го были вполне обычными. Единственным заслуживающим внимания отличием было то, что Джим больше пел блюзового материала и меньше – ранних песен, так же, как он делал на некоторых концертах в Европе. Но за восемь последующих дней произошли столкновения, нарушения общественного порядка и аресты в Чикаго, Кливленде, Сент-Луисе и Фониксе.

Заголовок на первой странице “Phoenix Gazette” гласил: “В Колизее извергается полувосстание ”, и ниже следовала статья: “Прошлой ночью “State Fire” поверг Колизей в состояние войны между подростками и полицией. Скажите за это спасибо “Doors”, вероятно, самой спорной группе в мире. Лидер-певец Джим Моррисон вышел на сцену в поношенной одежде и вёл себя воинственно. Толпа радостно поглощала шалости Моррисона, которые включали в себя бросание предметов со сцены в зал, ругань и оскорбительные жесты”. Было свыше двадцати арестов.

Когда его спрашивали, как он чувствует себя в случаях насилия в концертном зале, Джим отвечал неопределённо. В этом было “просто много смешного, приятного, весёлого, – говорил он одному журналисту. – Мы смеёмся, ребята смеются, полицейские смеются. Это такой фатальный треугольник. [Но] посмотрите на это логически. Если бы здесь не было полиции, разве кто-то попытался бы лезть на сцену? Потому что – ну, залезут они туда, и что дальше? Когда они залезут на сцену, они станут очень мирными. Они не собираются там ничего делать. Есть только один стимул атаковать сцену – потому что это барьер. Я твёрдо в этом уверен. Это интересно хотя бы потому, что ребята имеют шанс испытать на прочность полицию. Вы видите, что сегодня полиция приходит на концерт с оружием и в униформе, и, естественно, всем интересно, что произойдёт, если вы бросите им вызов. Я думаю, это хорошо, потому что это даёт ребятам шанс испытать власть на прочность”.

В другом интервью он говорил так: “Я пытался стимулировать несколько маленьких бунтов, вы знаете, и после нескольких раз я понял, что это такая шутка. Всё это быстро достигло такого уровня, на котором никто уже не думает, удачный ли был концерт, если все не попрыгают и не походят по лезвию. Это шутка, потому что это никуда не ведёт. Я думаю, что лучше было бы играть концерт и заставить всех чувствовать себя погружёнными, так, чтобы после концерта они вынесли эту энергию на улицуи взяли её с собой домой ”.

К этому времени публика стала осознавать, чего можно ждать на концерте “Doors”: восстания и трансцедентности. Не получая этого, зрители шли, чтобы, по крайней мере, посмотреть, как Король Ящериц делает то, чего никто бы другой сделать не смог или не захотел. Застыв, он споткнётся на сцене – как пьяный, вскричит криком вместо забытых стихов – сдвинет усилители, затем упадёт на сцену, не в силах подняться. “Doors” показывали шоу – шоу, не похожее ни на что другое, что вы когда-либораньше видели, необычное шоу.

“Doors” упорно работали, чтобы оправдать их ожидания. Они были самой драматичной группой в официозе, и они апеллировали к андеграунду, как и подростки. Моррисон был способен одновременно двигаться мимо простого зрителя в царство прямого опыта и благоговения.

Но чем больше Джим понимал, что на слова и музыку не обращают внимания, тем больше его разочарование отражалось на сцене и вне её. Он также всё больше уставал от бремени ожиданий толпы. Раньше ему не требовалось усилий, чтобы приводить толпу в восторг, потому что она приходила на концерт с чистым интересом. Теперь же толпа будет удовлетворена не менее, чем тем, что она об этом слышала, почувствовав не меньше, чем было обещано. И как с этим быть?

“Doors” стали больше, чем жизнь. Их отношения с публикой становились с каждым шоу всё менее реалистичными. Джим не только чувствовал себя недостойным восхищения, но он всё больше и больше ломал голову над тем, что делать в такой ситуации. Презрение просто стало “дополнительным к главному действию номером”. Возможно, он считал, выходом из тупика было бы – перестать подчиняться своему разрекламированному образу. Это не было немедленным решением, но, возможно, он мог бы постепенно этого достигнуть, уменьшая требования аудитории и в концеконцов, может быть, даже радикально изменить и улучшить отношение публики к себе.

На первой неделе декабря, после того, как группа записала своё первое, больше, чем за год, телевизионное шоу, “The Smothers Brothers Show”, Джим зашёл в бар “Troubadour”; напившись довольно пьяным, так, что ему трудно было идти, он уговорил одну из официанток уйти с ним. По пути к машине, прозванной “Голубой Леди”, к нему пристали двое голубых.

Слушайте, это не ко мне, – отрывисто и грубо сказал он. Но те продолжали следовать за ним и сели в его машину. Джим быстро завёл машину, нажал на педаль газа и двинулся на Дохени Драйв. Он ехал по встречной полосе и на скорости. Дерево. Крики, визг шин, гудки – и машина остановилась, натолкнувшись на бордюрный камень. Двери открылись, пассажиры, не пострадав, вывалились на землю, а Джим снова рванул в ночь. Официантка вернулась в бар, чтобы по телефону вызвать такси. Джим снова появился здесь, прокричав, что она должна сесть в его машину. Она отказалась, так как, по её словам, он был совершенно ненормален, и Джим уехал, закончив свой кутёж менее, чем через милю, где он вписал Голубую Леди в дерево на бульваре Сансет. Его привезли в комнату мотеля без сознания, но совершенно невредимого во всех остальных отношениях.

Через полчаса позвонила официантка, и он просил её немедленно к нему приехать. Она примчалась в мотель, и Джим начал рыдать.

Я не хочу никого обидеть, – говорил он, – я не хочу никого обидеть.

Она спросила, что он имеет в виду. Но он только плакал:

Я не хочу никого обидеть, я не хочу…

Никто не был обижен, а через несколько дней машину отбуксировали в ремонтную мастерскую на Беверли Хиллз.

На следующей неделе, в пятницу 13 декабря “Doors” впервые со времён “Hollywood Bowl” выступили дома, первым номером в 18-тысячном “Forum”. Днём группа записывала первые песни для своего четвёртого альбома, и Джим покинул студию “Elektra” за пару часов до того, как за ним должен был приехать лимузин. Со своим братом Энди, которому было теперь девятнадцать лет и который приехал из Сан-Диего, он прошёл квартал до винного магазина, где купил шесть бутылок пива и поллитра водки; всё это он выпил по возвращении на автостоянку “Elektra”, причём, допивая каждую бутылку, он разбивал её о стену.

Концертный менеджер прекрасно сделал свою работу по подготовке шоу. Местное телевидение показывало Моррисона в блестящей коже, рекламируя концерты на несколько недель вперёд, афиши покрыли весь Лос-Анджелес от пляжного сообщества до Западного Голливуда, где городские радиостанции прожужжали все уши: “Doors” вернулись! Арена была готова, надежды – радужны.

Публика не обратила внимания на начало концерта, выступление китайского фолк-музыканта, которого ввёл в программу Рэй (приглашение Рэем статиста вызвало больше аплодисментов, чем целое отделение, показанное музыкантом), улюлюкала под Джерри Ли Льюиса каждый раз, когда игралась песня в стиле кантри, а когда вышли “Doors”, требовала при каждой возможности “Зажги мой огонь”. Кто-то бросил на сцену бенгальский огонь, едва не попав в

Джима. Джим подошёл к краю сцены.

Эй, парень, – крикнул он в толпу, и его голос прогремел через тридцать два гигантских новых усилителя, сделанные Винсом, – убери это траханное дерьмо. – Публика была на взводе. – Заткни себе задницу. – Это была микстура страстного желания, смеха и нарушенного “всё в порядке”.

Что вы здесь делаете? – спросил Джим. – Зачем вы сегодня сюда пришли? – Ответа не было. Это было не то, чего ожидала публика, и Джим это знал.

Ну да, мы можем всю ночь играть музыку, но это ведь не то, чего вы на самом деле хотите, не правда ли? Вы хотите чего-то ещё, чего-то большего, чего-то более великого, чем то, что вы видели раньше, верно?

Публика ревела.

Ну, чёрт с вами. Мы пришли играть музыку.