Звезда Одессы - Герман Кох

Чрезвычайно довольный этой последней находкой, я, не дожидаясь ответа, прошествовал к двери своего дома. Там я оглянулся: блондинка тащила собачонок за собой с такой скоростью, что они не поспевали за ней, перебирая лапками, и было слышно, как они скребут коготками по плиткам тротуара. Совсем потеряв голову, женщина спасалась бегством между машинами, припаркованными на другой стороне улицы.

Только вставив ключ в замок, я спохватился, что забыл купить селедку.

7

Несколько дней происходило очень мало событий, заслуживающих внимания, — во всяком случае, меньше, чем я ожидал. Я рассчитывал по крайней мере на повторный приход тех двоих сыщиков или появление отвратительной дочери госпожи Де Билде — возможно, с кастрюлькой супа в пластиковом мешке из супермаркета «Алди».

На следующий день после нашего возвращения я написал ее имя на бумажке, а потом спустил бумажку в унитаз. Ти-ция… Увидев буквы ее имени в визуальном представлении, я был уверен, что уже никогда его не забуду. Дело в том, что я намеревался как можно чаще обращаться к ней по имени, если она наконец появится: большинство людей легко дают себя охмурить, когда их часто называют по имени. Такое обращение внушает доверие, хоть и ни на чем не основанное.

Больше всего восприимчивы к обращению по имени женщины, а некрасивые женщины — в особенности. Когда их называют по имени, они сначала не могут поверить своим ушам: они к этому не привыкли, в их ближайшем окружении с самого раннего детства все старались не обращаться к ним по имени. Повсюду вокруг домашних животных — собак, кошек и даже коров, свиней и кур — звали по имени, а их собственное имя было окутано странным молчанием, отрезанным от свежего воздуха вакуумом, и тот в обозримый срок заполнялся кличками, которые уже давно топтались за кулисами. Эта толстуха… эта косая… или просто эта уродина…

Так или иначе, имя Тиция звучало странно применительно к дочери госпожи Де Билде: оно больше подходило цветочку, чем чахлому растению, пахнувшему воспаленными деснами и утратившему почти все мясистые листья, которое она напоминала в действительности. «Тиция, — скажу я, когда она наконец предстанет передо мной с сумкой из „Алди“. — Тиция, мне очень неприятно, что так случилось, проходи, садись, пока поставь суп сюда, твоя мать… — Да, вот что я скажу. — Мы с твоей матерью расходились во мнениях, но это… нет, Тиция, садись, заварить тебе кофе? Или, может быть, хочешь выпить рюмочку? У меня где-то стоит замечательный „Джек Дэниелс“…»

На этом разговор обрывался; пока Макс не вернулся из Одессы и, соответственно, я не знал, что произошло на первом этаже, невозможно было двигаться дальше. Если госпожа Де Билде умерла — не важно, естественной смертью или нет — и ее нужно только похоронить или кремировать, это не представило бы неразрешимой проблемы… «Я никого не хочу торопить, Тиция, особенно в столь трагических обстоятельствах, но когда примерно ты собираешься начать освобождение первого этажа?» Но при нынешнем положении вещей мать Тиции только безвестно отсутствовала, ее фотографию показали в программе «Помощь в розыске», загробный закадровый голос вопрошал: «Кто в последнее время видел эту женщину?» Об освобождении пока не могло быть и речи, ведь теоретически госпожа Де Билде еще могла вернуться; само собой, я был одним из немногих, знавших, что ее возвращение практически исключено.

Тиция… Я не знал, что мне предстоит сделать в этой неопределенной ситуации, и поэтому ее имя внушало мне все большее отвращение; не было ли ошибкой то, что я оставил этой мерзкой свинье возможность впоследствии задавать лишние вопросы? Может быть, не потребовалось бы особых усилий для того, чтобы вместе с матерью в толще земли исчез и ее выродок? По моим предположениям, скорбящие родственники ожидались в небольшом количестве; если бы пришлось давать точную оценку — например, заключая пари, — я выбрал бы вариант «ни единого».

В ту первую неделю не случилось ничего, достойного упоминания, а потом вдруг случилось все сразу.

Это было в субботу утром. Давид рано ушел на футбольную тренировку, а Кристина осталась наверху, лежа в постели с газетой, и тут зазвонил телефон.

— Это Петер, — раздался мрачный голос.

Петер Брюггинк! Мой самый старый друг. Он оставил сообщение на автоответчике, но до сих пор у меня не было времени — или желания — ему позвонить.

— Петер! — воскликнул я. — Как дела?

На мне были только трусы и футболка; прижимая беспроводной телефон к уху, я пошел к окну, выходящему на улицу, приоткрыл жалюзи — и успел увидеть, как Тиция Де Билде заводит свой велосипед на тротуар и ставит его к заборчику палисадника. Я уставился на ее зад, которым она повернулась ко мне, нагибаясь, чтобы закрыть замок на велосипеде. На руле действительно висел пластиковый мешок, и, хотя его оранжевый цвет не сразу вызвал в памяти название сети супермаркетов, мне показалось, что через двойное остекление окна гостиной до меня мгновенно донесся запах овощного супа.

— Не лучшим образом, — ответил Петер. — Почему ты не позвонил?

Раньше зад соседкиной дочери напоминал мне паркующийся грузовик, но в это ясное субботнее утро, когда на коричневую ткань туго натянутых брюк падали солнечные лучи, он больше походил на неудавшийся десерт, которого не было в меню: любой здравомыслящий посетитель ресторана отправил бы такой десерт обратно на кухню.

— Я… — начал я, но именно в этот момент Тиция Де Билде сняла оранжевый пластиковый мешок с руля и посмотрела наверх, в сторону окна, за которым стоял я в трусах и футболке.

Я невольно сделал шаг назад. Одновременно я посмотрел вниз, на собственное туловище, и попытался прикинуть, какую часть трусов она могла увидеть с тротуара; только после этого я плотно закрыл жалюзи.

— С неделю назад ты мне звонил, — сказал мне в ухо голос Петера Брюггинка. — У меня есть определитель. Я видел, что ты звонил по мобильному, и подумал, что ты еще в отпуске. Но не успел я ответить, как ты оборвал соединение.

Нелепо было закрывать жалюзи, подумал я, особенно с учетом того, что она меня, наверное, уже увидела; нелепо было также закрывать жалюзи у нее перед носом, как будто я не хотел ее видеть, а ведь мне нечего скрывать, в трусах я или без трусов.

Постаравшись встать на таком расстоянии от окна, чтобы с улицы не было видно никаких трусов, я малодушно приоткрыл жалюзи.

— Фред?.. Алло?.. — раздался голос Петера.

Я не мог вспомнить, задал ли он вопрос, на который я должен был ответить, или просто сказал что-то, требующее моей реакции. Алло, алло, может быть, ты меня еще слышишь, но я тебя больше не слышу… На несколько секунд я отвел руку с телефоном от уха и задумался о том, что мне предстояло сделать; внизу голова Тиции Де Билде только что скрылась из виду, но мне не удалось определить, к какой двери та направилась.

— Да? — сказал я.

Это был скорее случайно вырвавшийся звук, чем настоящий вопрос или подтверждение моего присутствия.

— Фред, я должен кое-что тебе рассказать, — сказал Петер. — Я уже давно чувствовал себя очень усталым, помнишь? Недавно я проверился, и это, значит, сидит у меня в печени. Оно, наверное, слишком велико, чтобы его оперировать, но в понедельник у меня начинается химиотерапия…

Внизу зазвонил звонок; слышал ли его Петер? Разумеется, не нужно открывать сразу, ведь еще слишком рано. К тому же сейчас субботнее утро, это довольно бесцеремонно в выходной день беспокоить людей пустым нытьем; между тем я, все еще держа телефон у уха, стараясь бесшумно наступать на ступеньки, поднимался наверх, чтобы взять в ванной махровый халат.

Вообще-то, во мне зрело огромное желание пойти открыть дверь прямо в трусах — соблазн, который почти невозможно преодолеть. По статистическим данным, этот бегемот отродясь не видел мужских трусов. Трусы появлялись только в первые годы ее жизни: они нависали над краем ее колыбели и принадлежали «отцу», который через ткань штанов осторожно почесывал свои влажные волосатые яйца, неспособный понять, как из этих самых яиц мог вылупиться такой детеныш бегемота.

Я снял халат с крючка и сунул руку в рукав — так как в другой руке я держал телефон, это оказалось непросто.

— …никогда не приходит в голову, что и с тобой может стрястись такое, — продолжал Петер Брюггинк говорить мне в ухо. — Мне казалось, это случается только с другими. Ну да, еще две недели назад мне так казалось. Очень странно, но, когда слышишь такое, думаешь, что речь идет не о тебе, а о ком-то другом…

Переложив телефон к другому уху, я сумел всунуть вторую руку в рукав халата, не рухнув при этом с лестницы.

— …все эти россказни о том, что ты начинаешь всем наслаждаться, когда тебе объявлен смертный приговор, — полная чепуха…