Рыцари морских глубин - Геннадий Гусаченко

В лодке всё холоднее, всё заметнее плачут–мокреют заклёпки и сальники. В отсеке тишина могильная. Плафоны излучают тусклый свет. Освещение сокращено в целях экономии электроэнергии — идём на аккумуляторах.

Наш боевой пост «60» ниже всех в лодке. Саня Емцов, Петя Молчанов и я сидим молча, притихли как мыши. На стенки прочного корпуса смотрим с опаской. Страшновато, но вида не подаём. А старшему матросу Тарантину, что погружение, что всплытие — до одного места! Разматывает кабель переносной лампы, включает в сеть, подаёт нам.

— Что приуныли, салаги? Очко не железное, да? Не писайте гидравликой! Положитесь на командира. Кэп знает, что делает. А пока проверьте трюмные выгородки, нет ли воды. Протрите насухо.

Подействовало… Оторопь, оцепенение, скованность ожиданием чего–то страшного, овладевшие нами в первые минуты погружения, прошли после этих будничных, немного насмешливых слов Тарантина.

Старший матрос извлёк из инструментального ящика полировочную пасту, бархатную тряпицу и принялся «драить медяшку». Казалось, ему совсем нет дела до нас, до погружения. А мы подняли поёлы — дюралевые настилы палубы между ракетными шахтами. Выгородки трюмов оказались сухими.

— Осмотреться в отсеках! — голосом старпома рявкнула «Нерпа».

И всё как в первый раз:

— Десятый — замечаний нет.

— Есть, десятый!

— Двадцатый — замечаний нет…

Доложили. На всех боевых постах порядок. У Тушина палец на тангенте. Ждёт. Но вот и его очередь.

— В четвёртом замечаний нет.

— Есть четвёртый…

Вдруг тусклый аварийный свет погас совсем. В кромешной чёрной темноте бледно–зеленоватым фосфором замерцали шкалы и стрелки манометров, приборов управления подъёмными столами ракет, рукоятки механизмов, вентили, кнопки, тумблеры.

Мы ещё ничего не успели сообразить, как звонко, с частотой пулемётной очереди, зазвонил колокол громкого боя: «бим, бим, бим, бим, бим…».

И оглашенно–суматошный голос по трансляции:

— Учебно–аварийная тревога! Пробоина по правому борту в районе мидель–шпангоута! Пожар в шестом отсеке! Загазованность сероводородом аккумуляторной ямы номер два! Горит установка регенерации воздуха в первом отсеке! Пожар на камбузе!

Мидель–шпангоут — средний из поперечных стальных поясов корпуса. Это у нас, в четвёртом. А если пробоина, не приведи Бог, настоящая — вода неудержимым напором зальёт лодку. И не просто зальёт, а под давлением поступит внутрь отсека распылённой струёй. Толща воды в десять метров — одна атмосфера. Рабочая глубина погружения лодки нашего проекта — 260 метров. Делим на десять: двадцать шесть атмосфер получается. Да плюс ещё одна — воздушная. Итого: двадцать семь килограмм на квадратный сантиметр! Ничего себе давленьице! Пропащее дело на такой глубине дырку заделывать. К пробоине не подойти — струёй убьёт, проткнёт как шилом. Чтобы ослабить напор воды, необходимо сжатый воздух в отсек подать, создать противодавление забортному. А как дышать? Кессонку или отравление азотом неминуемо получишь. В изолирующем дыхательном снаряжении работать приходится. В том самом, в котором в «учебке» в бассейн ныряли, через торпедный аппарат из башни выходили. В легко–водолазных костюмах, неуклюжие, неповоротливые, в полной темноте, подсвечивая аварийным фонарём, подводники должны наложить пластырь на пробоину, прижать его раздвижным упором.

Какое счастье, что «пробоина» условная, а тревога аварийная — учебная! Для заштатников изолирующих дыхательных аппаратов — сокращённо: «ИДА‑59» на лодке не имеется.

Считается, что лишних людей на лодке во время выхода в море как бы нет. Но строгое количество подводников, предусмотренное боевым расписанием, никогда не соблюдается.

Вместе с экипажем в поход идут разведчики особой службы наблюдения и связи — «осназовцы». Они перехватывают иностранные радиограммы, расшифровывают их, подслушивают радиоразговоры.

В море идут представители заводов, научно–исследовательских институтов, настройщики и регулировщики электронной аппаратуры, штабное начальство и, само собой, молодые матросы–заштатники. Случись что — лишних спасательных аппаратов на всю ораву «пассажиров» взять негде — их просто нет.

Старослужащие подводники — «годки», опытные моряки, в мечтах своих уже находящиеся дома, в объятиях любимых девушек, не испытывают ни малейшего желания во время учебной аварийной тревоги надевать на себя спасательное снаряжение. Тем более, возиться с какими–то там пластырями, раздвижными упорами…

Луч фонаря главстаршины Голычева выхватил из тьмы испуганных, оробевших салаг, столпившихся в проходе на верхней палубе отсека.

— Всем заштатникам надеть аппараты «ИДА‑59»! Живо! Включиться в дыхательную систему! — командует Голычев. Всё делаем в темноте, сшибаясь лбами, натыкаясь на выступы механизмов и всякого оборудования. На минуту Голычев включал вонарь, и свет чуть брезжил, проявляя смутные, размытые сквозь стекла масок фантастические, мятущиеся фигуры.

— Взять раздвижной упор, пластырь, заделать пробоину! Даю воздух в отсек для создания противодавления, — объявляет Голычев. Высвечивает на подволоке большой красный вентиль и выключает фонарь, чтобы не мешал открывать клапан. Тишина и мрак снова окутывают нас. И тут, честно признаюсь, я чуть не обделался со страху: с таким оглушительным грохотом и рёвом ворвался в отсек сжатый воздух, что у меня всё оборвалось внутри. Как будто сотня истребителей разом включили форсаж над моим ухом. Если бы не загубник во рту, наверно я бы дико заорал — столь ужасающе громким в кромешной тьме наглухо закупоренной железной цистерны — каковой, по существу, является отсек, был тот чудовищный рёв. Не знаю, как долго длилось это сумасшествие — мне оно показалось вечностью, но рёв стал стихать, и посвистев, прекратился совсем. Голычев, закрыл вентиль, изобразив противодавление. Так, для проформы… Тревога учебная и сами–то «годки и подгодошники» без аппаратов оставались. Да и Тушин с Конашковым без аппаратов находились у своих конторок, уверенные, что на жилой палубе с «пробоиной» без них управятся.

— Приступить к заделке «пробоины»!

Мешая друг другу, толкаясь в темноте, почти на ощупь кое–как приладили куски войлока, резины и обрезок доски к мнимой пробоине между подвесными койками, придавили нашлёпки раздвижным упором. Другой конец громозкого приспособления упёрли в стенку ракетной шахты. В районе миделя мы наложили пластырь или нет — остаётся гадать. Приложили там, где удобнее. А в другом месте, случись дыра в корпусе, вообще лучше не пытаться её заделывать. В межшахтное пространство — в пустоту — раздвижной упор не приткнёшь. Тем более, борта внутри отсека сплошь заняты приборами, аппаратурой, трубопроводами, кабелями и прочим оборудованием. Появится течь за механизмами — ни при каком желании не подлезть под них, не подсунуть пластырь, не прижать раздвижным упором. Водопроводную трубу прорвёт — попробуйте остановить воду, не перекрыв систему. А тут дикое давление… В темноте, в аппаратах, в теснотище, где не повернуться… Дохлый номер! Потому все на лодке понимают — заделка условной пробоины — фигня самая настоящая. Из года в год она «заделывается» всегда в одном и том же месте — на мидель–шпангоуте! Требует начальство, положено по инструкции играть такие учебно–аварийные тревоги — сыграем! Заткнём дыру хоть подушкой, хоть валенком!