Адский поезд для Красного Ангела - Франк Тилье

На сей раз мне не удалось вызвать милый образ жены. Повсюду запах смерти… Я положил «глок» на ночной столик и с трудом заснул, вздрагивая и заливаясь по́том…

Глава восьмая

Передо мной будто бурлящая Марони. Стена воды, пенясь, с грохотом разбивается о скалы. На другом берегу лежит в грязи истекающая кровью обнаженная женщина. Кровь, смешиваясь с речной водой, окрашивает ее в красный цвет. Женщина обращает ко мне исполненный грусти взгляд, тянет руки, шевелит пальцами, словно для того, чтобы притянуть меня к себе. Оторванная грудь плавает рядом в лужице, тоже ставшей красной. Кожу и мышцы живота рассекает разрез, в котором видна прозрачная пленка матки. Небо надо мной темнеет, воздух наливается влажным жаром, ветер гонит облака; тропическая гроза вот-вот сотрясет землю. Вдали борется с волнами надувная лодка, ревет мотор, преодолевая течение в направлении противоположного берега. Смутный силуэт на ее борту машет руками, изо всех сил кричит что-то по-креольски, но я не различаю слов. Суденышко пристает своим резиновым боком поблизости от лежащей женщины, и лоцман выскакивает на берег, бросив лодчонку на волю волн, чтобы стремительно скрыться в ближайшем кустарнике. В поле моего зрения, рассекая воду, выскакивают два окаймленных черным желтых отверстия, трепещут, исследуют поверхность, улавливают человеческое тепло. Веко ритмично падает на глаз и внезапно исчезает. Напоминающие жерло вулкана широкие ноздри вихрем взметают воду и держат направление на безудержно истекающую кровью девушку. В предвкушении восхитительной трапезы обнажаются клыки, лязгают челюсти, трепещут, втягивая сладковатые запахи, ноздри. Там, в Гвиане, меня научили мысленно определять размер каймана по расстоянию между его глазами. Значит, в этом около трех метров жестокости, силы, совершенного коварства. Девушка кричит, в тщетном усилии откатывается в сторону. Каждый раз, когда она пытается шевельнуться, собственные ребра пронзают ей кожу. Я должен действовать и, хотя течение может унести меня, бросаюсь в объятия Марони. Вытянутый, как стрела, кайман устремляется к девушке и, словно испытывая удовольствие от беспомощности жертвы, с изысканной медлительностью поднимается на берег, неторопливо переставляя лапы и обнажив острые зубы.

При соприкосновении с моим телом вода взрывается яростными брызгами. Безумный гнев волны тянет меня вниз по течению, но я двигаюсь вперед, цепляюсь за скальные уступы и ветви мангровых деревьев, при каждом порыве ветра хлещущие по окровавленной поверхности воды. Женщина надрывается в крике, стонет, и ее жалобный голос внезапно превращается в голос Сюзанны. Ее лицо приобретает черты моей жены. И она кричит, кричит, разрывая мне барабанные перепонки. Раздаются выстрелы, и в небо взмывает стая туканов. Трапециевидный череп каймана лопается, зверь заваливается набок, скатывается по склону, и его, как мертвое дерево, уносит река. На опушке джунглей появляется размытый силуэт, некто окутанный черным плащом с красным исподом. На нем капюшон, но головы у него нет, лица нет, только капюшон, прикрывающий какие-то несуществующие изгибы. Передо мной возникает Человек без лица…

Он склоняется к Сюзанне, выпрастывает из рукава острый мачете, подхватывает оставшуюся грудь за сосок и точным движением отсекает ее у самого основания.

Я всего в нескольких метрах от них, но течение швыряет меня грудью на скалу в виде черепа, у меня перехватывает дыхание. Стоит шевельнуться, бурные волны унесут меня на каменные уступы, и я разобьюсь.

В тот момент, когда водяной смерч обрушивается на деревья, срывая с них листву, человек разражается хохотом. Он толкает Сюзанну ногой, и изувеченное тело моей жены по прибрежному склону скатывается к воде, река подхватывает его и бьет о скалы. Сюзанна приближается, глотая грязь и кровь, которые тут же выливаются обратно, идет ко дну и вновь возникает передо мной…

Я протягиваю к ней руку, ее ногти обдирают мне кожу. Захлебываясь, она цепляется за меня, но разъяренная Марони вырывает ее, в опьянении злобой увлекает за собой и швыряет в пучину водоворотов.

Человек все хохочет. Как ему удается смеяться без лица? Откуда исходят звуки? Его голос обжигает меня.

Я перестаю держаться за скалу и позволяю бушующим волнам отнести меня в объятия моей Сюзанны…

Будильник звенел уже около четверти часа, когда я наконец выплыл из своего сна в луже пота, с лязгающими от ужаса зубами. Мне было нестерпимо горько, и я понимал, что добавил к обширной коллекции моих кошмаров еще один, самый страшный.

Обычно, даже в глубоком сне, я был способен услышать муху, уловить близкое дыхание Сюзанны в моих объятиях. Пятнадцать минут под пронзительный звон будильника я бредил и ничего не слышал… Неужели кошмар до такой степени завладел мною? Странно, но я помнил каждую деталь, будто эта сцена только что произошла у меня на глазах… Я еще ощущал отвратительные испарения реки, этот теплый дождь, различал эти черные облака в форме животных. Видел струи воды из ноздрей каймана, чувствовал на губах вкус крови Сюзанны… Все… все казалось таким реальным!

Я взглянул на Куколку, утонувшую в смеси воды и масла. И для нее тоже ночь оказалась тяжелой. Видя ее в таком состоянии, я чувствовал себя виноватым, был подавлен. Ее безжизненный металл был окружен теплой аурой, она трогала мое сердце, каким-то необъяснимым образом приближала меня к Сюзанне. Я пообещал себе, что вечером попробую починить паровозик.

За кофе я пробежал глазами список студентов медицинского факультета 1994–1996 годов.

Как я и предполагал, их имена ничего мне не говорили.

Наскоро просмотрев в компьютере касающееся расшифрованных фотографий сообщение от инженера из Экюлли, я направился в ванную. Там валялась груда белья. Сорочки, которые я не успел погладить; свисающие с бортика ванны языки галстуков; мятые, а то и рваные брюки. Я перенес все барахло в нашу спальню и, прежде чем заняться своим туалетом, прибрал в душевой… Фамилии студентов крутились у меня в голове, как бесконечная кассета… Мальчики, девочки, французы или иностранцы, разлетевшиеся во все концы света…

Как вычленить тех, кто был близок с Мартиной Приёр? Настолько близок, чтобы знать ее мрачную тайну?

Меня осенила внезапная догадка, и я, уже почти раздевшись, схватил свой сотовый.

После долгого ожидания секретарша переключила меня на профессора Ланоо. Горячая кровь уже приливала к моим вискам.

— Мсье Клеман Ланоо? Это комиссар Шарко…

— Мсье Шарко?! Я же вам сказал…

— Я очень коротко, мсье Ланоо. Мартина Приёр все три года прожила в общежитии факультета?

— Э-э-э… Ну да… А что?

— Там комнаты на двоих, так ведь?

— Да, в частности, из материальных соображений.

— Скажите, с кем она жила эти три года?

— Минутку, взгляну в компьютере…

Ожидание было бесконечным.

Его уверенный голос прервал тишину:

— Единственное имя, Жасмина Мариваль. Девушки не расставались в течение трех лет…

— Черт побери! Вы не могли сказать мне это вчера?

— С чего бы это могло прийти мне в голову? Вы спросили меня, известно ли мне что-нибудь о личной жизни моих учеников. Я ответил, что нет. Не понимаю…

— Она закончила университет?

— Э-э-э… Нет… После ухода Приёр она проучилась еще год, а потом бросила. Оценки стали катастрофическими…

— Спасибо, господин профессор.

Я связался с конторой на набережной Орфевр, и спустя десять минут — я едва успел надеть костюм — мне перезвонил лейтенант Кромбе:

— Комиссар, у нас есть адрес Жасмины Мариваль! Очень странно, девушка живет в какой-то развалюхе посреди Компьенского леса!

— А чем она занимается?

— Что-то вроде лесничего.

— Была…

— Простите, что?

— Она БЫЛА лесничим. Потому что очень вероятно, что она и девушка с бойни — одно и то же лицо… Куда запропастился лейтенант Сиберски?

— Наверное, в родильном доме. Он предупреждал, что придет попозже…

Компьенский лес. Более пятнадцати тысяч гектаров тянущихся к небу дубов, буков и грабов. Легкие природы, прорезанные водными артериями, испещренные озерами, приукрашенными охристыми тонами наступающей осени… За деревней Сен-Жан-о-Буа дороги становились все ýже, асфальт сменился землей, а земля — грязью.

Лейтенант Кромбе поставил машину на боковой аллее. Я тут же опустил ногу в новом кожаном ботинке в топкую лужу и завопил, нарушив тишину леса. Вдали от привычных катакомб из стекла и бетона лейтенант Кромбе потерянно озирался по сторонам:

— Обожаю лес. Но не до такой степени, чтобы в нем поселиться. У меня по коже аж мурашки бегут при одной мысли о том, чтобы жить вот так, посреди ничего…

— Ты уверен, что это здесь?

— Судя по карте, хибара находится в четырехстах метрах к западу.