Повестка дня — Икар - Роберт Ладлэм

наружу, и тогда снова начнутся казни. И во всем снова обвинят евреев. «Опять эти убийцы Христа!»

— Вношу поправку, — прервал коллегу Бен-Ами. — Вашингтон и не думает сваливать все на нас, хотя бы потому, что о нашем рейде Вашингтону неизвестно. Если мы выполним нашу работу четко, то уличены не будем, а помощь окажем существенную, если это будет необходимо.

— Но вы не ответили по существу! — горячился Яков. — Почему?

— Да я ответил, юный друг, только ты не услышал. У тебя другое на уме. Я сказал, что мы сделаем только то, что сможем сделать. Никто не может дать никаких гарантий. Есть двести тридцать шесть человеческих существ в том ужасном месте; они страдают так, как только может страдать человек. Среди них и твой отец, его значение для Израиля трудно переоценить. Если у этого человека, этого конгрессмена, появится хоть тень надежды на успех, мы должны выложиться. Но прежде следует найти его.

— Кто он? — не без презрения поинтересовался водитель Моссада.

— Его зовут Кендрик.

После этих слов машина дернулась, такова была реакция водителя на слова Бен-Ами. Автомобиль чуть не сошел с дороги.

— Эван Кендрик! — проговорил он, вцепившись в руль, и глаза его расширились от изумления.

— Да.

— Группа Кендрика.

— Что такое? — спросил Яков, с интересом вглядываясь в лицо водителя.

— Он основал здесь такую компанию.

— Его досье выслали сегодня вечером, получим утром, — сказал Бен-Ами.

— Вы не нуждаетесь в этом, — почти выкрикнул агент Моссада. — Мы имеем на него материалов видимо-невидимо. Надо лишь только доставить Эммануэля Уэйнграсса. Он есть, но как часто нам хотелось, чтобы его не было.

— Короче!

— Его можно доставить сюда. Все, что необходимо для этого, — несколько часов времени и порядочное количество вина. А уж этот чертов Уэйнграсс сделает все, что необходимо.

— Выражайтесь яснее, пожалуйста.

— Короче — не всегда яснее. Если Кендрик вернулся, он, вне сомнения, желает отомстить за преступление четырехлетней давности — убийство семидесяти мужчин, женщин, детей. Их взорвали. Это была его семья. Вы должны понять это.

— Вы знали его? — спросил Бен-Ами, наклонившись. — Вы его знаете!

— Не так, чтобы очень, хотя достаточно, чтобы понимать его. Но есть человек, который знает его лучше. Этот человек — отец вралей, любитель застолья, лжедуховник и консул, гений и, главное, лучший друг Эвана Эммануэль Уэйнграсс.

Яков хмыкнул.

— Вы явно не в восторге от этого человека.

— Нравится он мне или нет, не в этом дело, — заметил офицер израильской секретной службы. — Но он представляет для нас определенную ценность. Хотелось бы, чтобы он был здесь, однако…

— Ценность для Моссада? — уточнил Бен-Ами.

Казалось, что агент за рулем почувствовал внезапное смущение. Даже голос его стал тише.

— Мы использовали его в Париже, — сказал он медленно. — Он устанавливал контакты с нужными нам людьми. Действовал довольно эффективно. Через него мы добрались до террористов, которые забросали гранатами один ресторан. Мы решили наши проблемы, но впутали его в дело с каким-то убийством. Глупо, очень глупо. К его чести, он передавал нам в Тель-Авив сообщения, которые помогли предотвратить пять подобных же эксцессов.

— Он спас много жизней, — сказал Яков. — Еврейских жизней. И все же вы недолюбливаете его.

— Да вы его не знаете! Это же семидесятивосьмилетний бонвиван, который проматывает полученные от нас и группы Кендрика деньги с одной, а иногда с двумя сразу «моделями».

— Так это умаляет его достоинства? — усмехнулся Бен-Ами.

— Он выбивает из нас деньги на обед в «Ла-Тур Д’Аргент». Это три, а то и четыре тысячи шекелей! А отказать мы не можем. Он оказался как-то свидетелем одной истории… Словом, если мы задерживаем платежи, этот кадр может и напомнить нам об этом.

— Он агент Моссада со всеми вытекающими отсюда последствиями, — изрек Бен-Ами.

— Если кто-нибудь и может найти Кендрика в Омане, так это Эммануэль Уэйнграсс. Когда мы прибудем в нашу штаб-квартиру в Маскате, тут же перезвоню в Париж.

* * *

— Сожалею, — произнес привратник отеля «Понт Рояль» в Париже. — Месье Уэйнграсс уже несколько дней как уехал. Однако он оставил номер, по которому его можно найти в Монте-Карло.

— Простите, — сообщил оператор в Монте-Карло. — Месье Уэйнграсс не в номере. Но этим вечером он будет ужинать в отеле через дорогу от казино.

— Вы можете дать номер телефона отеля?

— О да, — ответил мелодичный женский голос. — Месье Уэйнграсс — само обаяние!

— Увы, — вежливо отвечал оператор отеля. — Зал для обедов закрыт. Но приятели месье Уэйнграсса сообщили, что он будет у одиннадцатого стола по крайней мере часа два. Звоните Арманду в казино. Номер телефона…

— Простите, — ответствовал Арманд из казино «Де Пари» в Монте-Карло. — Уважаемого месье Уэйнграсса и его очаровательную даму в этот вечер постигла неудача в рулетке, и они направились в игральный зал Луи. Там очень квалифицированный крупье, естественно, француз, не итальянец. Попросите Луиджи, он найдет месье Уэйнграсса для вас. Передайте месье мои наилучшие пожелания и надежду, что завтра мы снова увидим его у нас. Может быть, завтра счастье ему улыбнется. Номер телефона…

— Всенепременно! — радостно проревел неизвестный Луиджи. — Синьор Уэйнграсс — дражайший друг мой! А как мой еврейский друг говорит на диалектах итальянского языка! Лучше, чем уроженцы тех мест. Вот он здесь, прямо перед моими глазами.

— Вас не затруднит пригласить его к телефону? Пожалуйста.

— Он очень занят, синьор. Его леди выиграла кучу денег.

— Скажи этому фанфарону, чтобы он немедленно шел к телефону, иначе я кастрирую его!

— Не понял…

— Делай, что велено. И скажи ему одно только имя — Моссад.

— Иду, — только и сказал итальянец, положив трубку и осторожно подходя к игровому столу.

У Эммануэля Уэйнграсса были шикарные усы под орлиным носом, его седые волнистые волосы красиво обрамляли лоб, словно вылепленный рукой скульптора. Уэйнграсс красовался в канареечно-желтом пиджаке и красном галстуке. Он поглядывал по сторонам, больше интересуясь азартными игроками, чем самой игрой. Но в то же время Эммануэль понимал, что кто-нибудь из игроков или болельщиков может наблюдать за ним самим. И вот теперь ему казалось, что кое-кто слишком внимательно изучает его лицо, не потерявшее еще привлекательных черт. Годы относительно щадили его, вдобавок молодил экстравагантный наряд. Те, кто знал старого бонвивана, сумели бы рассмотреть не столь явные особенности. Глаза — зеленые, живые; глаза наблюдателя и интеллектуала, никогда не удовлетворенные, всегда беспокойные.

Многие замечали, что Эммануэль эксцентричен, но не знали причины этой эксцентричности. Он являлся и актером, и бизнесменом. Но прежде всего он был самим собой. Его архитектурный гений считали частью непрерывной глупой игры; да и он сам считал жизнь игрой, которая закончится