Урок анатомии. Пражская оргия - Филип Рот
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Начало занятий в восемь тридцать, пять раз в неделю, с биологии 310/311. С девяти тридцати до полудня – практические занятия в клинике 300 и 390. Час на обед, а затем с часу до пяти ежедневно – анатомия 301. Вечером – домашние задания. Дни и ночи, заполненные не им и тем немногим, что он знает, а ими и тем, чего он не знает. Он перешел к описанию занятий в клинике, 390.
Pнакомство с пациентом. Это курс первого года обучения… Каждый студент в присутствии группы проведет беседу с пациентом, сосредоточившись на текущем состоянии и жалобах, начале заболевания, реакции на болезнь и госпитализацию, переменах в жизни, личностных особенностях, способах преодоления болезненных состояний и т. д.
Звучит знакомо. Похоже на сочинительство, только способы преодоления и личностные особенности относятся к пациенту с улицы. Другие люди. Кому-то давно нужно было мне об этом рассказать.
360. Gеринатология. Студент будет работать полный рабочий день в предродовом и родильном отделении. От него потребуется перечитать литературу по методам записи физиологических параметров матери и плода во время схваток и родов…
361. акушерство: родильные палаты. Данный факультативный курс касается родовспоможения в стационаре, прежде всего в палатах для рожениц. Продолжать оказывать медицинскую помощь можно, ведя наблюдение за избранными пациентами после родов…
Только в Мичигане Цукерман обнаружил, что, если выбираешь специальностью акушерство, специализируешься также и по гинекологии. Образование опухолей. Инфекции репродуктивных органов. Что ж, это могло бы дать старому наваждению новый поворот. Более того, после “Карновского” это был его долг перед женщинами. Судя по отзывам в феминистской прессе, его фото вполне могут повесить в почтовых отделениях, рядом с портретом маркиза де Сада в профиль и анфас – как только бунтующие возьмут Вашингтон и решат отправить на гильотину тысячу главных женоненавистников из сферы искусства. Тут у него была репутация не лучше, чем у не одобрявших его писаний евреев. Даже хуже. Они поместили его на обложку одного из своих журналов: почему этот мужчина так ненавидит женщин? Девицы были настроены серьезно – жаждали крови. Что ж, он перехватит инициативу и будет разбираться с их отклонениями. Бороться с нарушениями менструального цикла по любой шкале ценностей занятие серьезнее, чем он сказал – она сказала – я сказала – ты сказал. В память о матери, которую он никогда не хотел обидеть. Во имя бывших жен, которые сделали все, что могли. За его отзывчивый гарем. Где я прелюбодействовал, там я буду ставить диагнозы, прописывать лекарства, оперировать и излечивать. Да здравствует вагиноскопия, долой Карновского!
Идти в медицинскую школу – полное безумие, иллюзия больного человека, надеющегося вылечить себя. И Дженни это предчувствовала: надо мне было ехать в Беарсвилль.
Но он не больной – он противится представлению о себе как о больном. Все мысли и чувства пронизаны эгоистичностью боли, боль зациклена на себе самой, отрицает все, кроме себя: сначала боль опустошает мир вокруг, а затем все усилия направляются на то, чтобы ее преодолеть. Он больше ни дня не желает так жить.
Другие. Когда ставишь диагнозы всем остальным, нет времени ставить диагнозы самому себе. Жить, не обследуя себя, вот к чему надо стремиться.
Мужчина, сидевший рядом с ним, у прохода, убирал в дипломат бумаги, которые внимательно изучал с самого начала полета. Когда самолет пошел на снижение, он повернулся к Цукерману и по-соседски спросил:
– Летите по делам?
– Да, по делам.
– А чем вы занимаетесь?
– Порнографией, – ответил Цукерман.
Неожиданный ответ позабавил соседа.
– Продаете или покупаете?
– Издаю. Лечу в Чикаго на встречу с Хефнером. Хью Хефнером. Из “Плейбоя”.
– Кто же не знает Хефнера! Я на днях прочитал в “Уолл-стрит джорнал”, что он зарабатывает сто пятьдесят миллионов в год.
– Не наступайте на больную мозоль! – ответил Цукерман.
Мужчина по-дружески усмехнулся и, похоже, готов был на этом и остановиться. Но любопытство взяло верх.
– А что именно вы издаете?
– “Давай по-быстрому”, – сказал Цукерман.
– Так называется журнал?
– Вы никогда не видели “Давай по-быстрому” в киосках?
– Увы, нет.
– Но “Плейбой”-то видите?
– Иногда.
– Открываете посмотреть картинки?
– Время от времени.
– Ну, лично мне “Плейбой” кажется скучным. Поэтому я не зарабатываю сто пятьдесят миллионов – мой журнал не такой скучный. Ну ладно, признаю: я чудовищно завидую богатству Хефнера. Он куда респектабельнее, он в широком доступе, распространяют его по всей стране, а “Давай по-быстрому” все еще где-то в порно-гетто, и я не удивлен, что вы его никогда не видели. “Давай по-быстрому” не распространяют массово, потому что он слишком уж непристоен. В нем не печатают Жан-Поля Сартра, чтобы такому человеку, как вы, было кошерно купить его в киоске, принести домой и подрочить на сиськи. Я в такие штуки не верю. Хефнер по сути своей бизнесмен. Но ко мне такое определение неприменимо. Да, конечно, это высокодоходный бизнес, но для меня деньги – не самое важное.
Непонятно было, насколько “человек вроде вас” был оскорблен сравнением. Высокий, подтянутый седовласый мужчина за пятьдесят, в сером двубортном костюме в полоску и бордовом шелковом галстуке – он, может, и не привык, чтобы его вот так, походя, оскорбляли, но не намерен был всерьез реагировать на провокации человека ниже его на социальной лестнице. Цукерман решил, что отец Дайаны выглядит примерно так же.
– Позвольте спросить, сэр, как ваше имя? – сказал он Цукерману.
– Милтон Аппель. А-п-п-е-ль. Ударение на второй слог. Je m’appelle Appel[37].
– Что ж, непременно поищу ваш журнал.
Он меня запомнил.
– Непременно, – сказал Цукерман.
Шею жгла боль, поэтому он отправился в туалет – добить косяк.
Когда он вернулся на место, они летели над озером, еще достаточно высоко над серой рябью воды и плавающими в ней кусками льда. Местами озеро замерзло совсем, и осколки льда сверкали, как миллионы матовых лампочек, которые пошвыряли с неба. Он рассчитывал, что они уже где-то над Золотым берегом и его башнями, вот-вот велят пристегнуть ремни. Быть может, не самолет пошел на снижение, а что-то у него в голове. Стоило, наверное, перетерпеть очередной приступ боли, а не глушить себя травой после таблеток и водки. Но после приземления он не собирался лежать на спинке и отдыхать. Пролистывая в буклете медицинской школы список сотрудников, он наткнулся на имя старинного друга, Бобби Фрейтага. На первом курсе они были соседями по комнате – в Бертон-Джадсон-холле, напротив парка Мидуэй. Теперь Бобби был профессором анестезиологии в Медицинской школе, а также работал в больнице “Биллингз”. То, что он знаком с Бобби, все ускорит. Первая удача за полтора года! Теперь его ничто не остановит. Он оставит Нью-Йорк и переедет в Чикаго. С выпуска прошло больше двадцати лет. Как ему там нравилось тогда!
