Всегда настороже. Партизанская хроника - Олдржих Шулерж

Доктор остановился пораженный, мрачным взглядом окинул сырые глиняные стены, покачал головой, потом беспомощно пригладил падающие на лоб волосы.

— Черт побери! Ему нельзя тут оставаться! — произнес он.

Он опустился на колени и склонился над Мишей, приоткрыл одеяло, расстегнул рубашку. Кожа на правой стороне груди была ярко-фиолетового цвета. Миша тяжело застонал.

Врач приготовил шприц для инъекции и кивнул Горнянчину:

— Присматривайтесь, как это делается. Это подкрепляющие инъекции… хотя не знаю, есть ли в них смысл.

В обратный путь Горнянчин и доктор отправились вместе.

Шли они молча. Вдруг доктор остановился и горячо заговорил:

— Больше я ничего сделать не мог. Поймите, я же не волшебник!

— Мы все понимаем, пан доктор.

— Это сквозное ранение. Сколько таких раненых я уже поднял на ноги! Но этот запущен до крайности, у него гангрена. Почему вы меня не позвали раньше?

Когда они прощались у шоссе, врач дал Горнянчину шприц и несколько ампул.

— Пока вам этого должно хватить, берегите… Если только от уколов ему станет хоть немного лучше, привезу вам еще…

— Спасибо, пан доктор!

— Постарайтесь переместить куда-нибудь раненого.

Единственное, что можно было сделать, — это переправить Мишу в главную землянку под сараем Юращака, уход за ним там будет лучше, только бы он не кричал в бреду, не выдал себя.

Таня Павлиштикова уже давно не виделась с Бельтцем. По правде говоря, это не было ей безразлично. Против своей воли она думала о нем. Пока была в школе — еще куда ни шло. Но дома, в своей пустой квартире, особенно вечером, когда она готовилась ко сну, она снова и снова вспоминала его жадные ласки, грубую мужскую силу.

Бельтц не давал о себе знать. Тогда Таня отправилась к нему сама. Подошла к дому, позвонила. Никто не открывал. Позвонила второй раз, третий — напрасно. Бельтца не было дома. Она бродила по всетинским улицам, прошла несколько раз вокруг управления гестапо, однако у нее не хватило смелости войти туда. Она снова вернулась к дому Бельтца и опять позвонила. Ей было стыдно, очень стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Потом она сидела в темном автобусе на заднем сиденье, делала вид, что спит, только чтобы никто с ней не заговорил. Она не знала, куда деваться от стыда.

Однажды почтальон вручил ей официальное заказное письмо. Ее вызывали во всетинское управление гестапо. Указывался день, час, номер комнаты. Хотя она всячески успокаивала себя, все же вызов ее встревожил. Возможно, это связано с арестом ее мужа. А может, Бельтц таким образом вызывал ее к себе, чтобы увидеться с ней? Она не знала. Ей хотелось скрыть от всех этот вызов, но пришлось просить освобождения от занятий, и поэтому о вызове узнала вся учительская.

Постучав в дверь комнаты, она никак не могла припомнить, это ли кабинет Бельтца. Все внешние детали ее первого посещения, казалось, кто-то просто вычеркнул из ее памяти. На стук никто не отозвался, и Таня вошла. Увидела открытую дверь в следующую комнату и в ней Бельтца — на этот раз в мундире, разговаривающего с какой-то женщиной, очевидно секретаршей. Бельтц заметил Таню, но только закончив разговор, пригласил ее войти и сделал знак, чтобы она села.

Он смотрел на нее с усмешкой.

— Неужели вы не могли придумать лучшего способа?.. — не выдержав томительной паузы, спросила Таня.

— То есть как это? — удивился Бельтц. Он повернулся к картотеке, вынул из нее досье, положил на стол и только потом заговорил.

— Ты находишься здесь вполне официально.

Он, безусловно, обращался с нею иначе, чем с Другими лицами, вызванными на допрос, — она это чувствовала. И все же насмешливо-высокомерный тон, то, как показывал он ей анонимный донос, ставящий в известность, что учительница Павлиштикова поддерживает связь с партизанами, — все это говорило, что его отношение к ней изменилось. Таню охватил ужас.

— Это чепуха! Я понятия не имею ни о каких партизанах!

Руки Бельтца с раскрытым письмом опустились на стол.

— Я тоже так думаю, — согласился он и положил письмо в досье. — Но ведь письмо существует, и с ним надо что-то делать.

— Но что тут можно сделать? На анонимки не отвечают.

— Не знаю. Но… я рекомендовал бы тебе тоже написать письмо.

— Мне? Письмо?

— Да. Что ты предлагаешь гестапо свои услуги. Правда, оно будет несколько запоздалым. Я как-то позабыл об этом.

Он положил перед нею бумагу и ручку.

— Но разве в этом… в этом действительно есть необходимость?!

— Да, есть, — подтвердил Бельтц.

Таня взялась за ручку.

— Что я должна написать?

Она ждала, что он будет ей диктовать.

— О, нет, — сказал Бельтц. — Смысл тебе известен, а остальное — твое личное дело.

Он взял со стола пачку сигарет и вышел в соседнюю комнату. Таня слышала, как там он снова заговорил о чем-то с секретаршей.

Таня сидела над чистым листом бумаги, в голове у нее была путаница. Она знала, что нужно все быстро успеть обдумать, и от этого нервничала еще больше. Вдруг Таня услышала громкий смех Бельтца и почувствовала прилив лютой ненависти к этому человеку. Но она понимала, что у нее все равно нет другого выхода — писать придется. Она взяла себя в руки и сразу же написала то, что от нее требовалось, и подписалась.

Как раз вовремя. Бельтц вошел, прочитал ее письмо и с удовлетворением положил его в картотеку, в то же досье, в котором лежала анонимка. На досье рядом-с номером и шифром стояла жирная надпись: «Дело Тани Павлиштиковой».

Когда она поднялась, чтобы уйти, он равнодушно кивнул ей.

— Мы не увидимся?.. — с надеждой спросила она.

— У меня сейчас нет времени, Таня.

— Таня! — вскрикнула учительница Навратилова, когда на следующий день встретилась с нею в учительской. — Я о тебе так тревожилась. Трижды за ночь звонили мы к тебе с коллегой Гаеком, но тебя все не было дома.

«Навратиловой было важно прогуляться с Гаеком», — подумала Таня. И все же она не удержалась, и слезы брызнули у нее из глаз.

— Успокойся, Таня, — унимала ее Навратилова. — Теперь ведь уже все позади.

Как же это могло произойти?

Командир Иван Степанов быстро сошелся с людьми из горных валашских хуторов и выселок и всячески заботился, чтобы ничем их не обидеть. Но он не прощал никому, кто ронял партизанскую честь. И сейчас Иван сурово глядел на Герыка.

Тот смущенно пожимал плечами.

— Сам не знаю… перепуталось все как-то… В такой темноте…

Степанов держал в руке удостоверение и нетерпеливо похлопывал им по ладони.

— Это вы там нашли?

— Да, у убитого.

— Кто же это был?

— Да разве я знаю! И этот убитый, и тот второй какие-то подозрительные люди. Мне о них и раньше говорили.

— На лесопильне ты их узнал?

— Узнал. Сразу же, как вошел.

— Почему ты не предупредил капитана Викторко?

— Но… ведь об этом и речи не могло быть при них. Викторко послал меня за моими людьми, они ждали неподалеку в лесу, я решил предупредить его, когда вернусь. Думал, что тогда улучу подходящий момент…

— А потом уже было поздно?

— Да, потом уже было поздно.

Иван Степанов испытующе смотрел на Герыка и молчал. Он спустился с несколькими ребятами с вершины, чтобы расследовать ратиборжский несчастный случай.

Он знал, что «партизанский капитан» — так называл себя Герык — замышлял объединить в единый мощный партизанский отряд, разумеется под своим командованием, лесные группы, действующие в округе. Успеха, однако, он не имел: сотрудничество у него не клеилось ни с вартовнинским отрядом, ни с местными группами в Гоштялковой и Ратиборже. Связь с гражданской подпольной организацией во Всетине прервалась, инженер Горак долго не появлялся, оружие достать не удалось. А тут пришел капитан Викторко и создал из ребят Яроша и своих парней крепкий отряд, к которому сразу же присоединились бежавшие из лагерей военнопленные красноармейцы, даже чешские жандармы просились в отряд, приходили поодиночке и целыми группами. Партизаны Герыка тоже должны были стать под начало Викторко. Именно в тот октябрьский вечер Герык должен был прибыть со своими ребятами на лесопильню в Ратиборже, чтобы договориться с Викторко обо всех деталях.

— Продолжай. Как же все происходило на лесопильне? Ты пошел за своими людьми, а потом вы все вернулись…

— Я выслал вперед дозорного, Опавака. Вдруг где-то у лесопильни крикнули «Хальт!», затем слышим чешскую брань и выстрел из пистолета. Потом начал строчить автомат и взорвалась граната. Мы залегли, а когда все окончательно утихло, подползли к лесопилке.

— Кто стрелял?

— Трудно сказать! Стрелял, видно, Опавак, потому что его в темноте кто-то остановил — спросил по-немецки… Гранату бросил Павка, адъютант Викторко. Несколько поодаль от него лежал один из тех двоих… у него при себе было это удостоверение… А у двери конторы лежал Викторко… с простреленной головой…