Тайный советник вождя - Владимир Успенский

Конечно, и дорогая мне женщина Анна Ивановна, и дочь-десятиклассница с удовольствием побывали бы на спектакле. И сам тоже. Я, правда, не горячий поклонник «Ивана Сусанина», предпочитаю слушать и смотреть «Лебединое озеро», «Евгения Онегина», «Князя Игоря», но дело-то было не в том, что на сцене, а когда и где. Присутствовать на военном возрождении Большого было бы и славно, и памятно. Однако я подумал, что есть много людей, для которых это важнее и нужнее, чем для моей семьи. К тому же не нравился мне ажиотаж нового «света» и «полусвета», кои все явственнее вырисовывались в Москве. Это было еще не очень заметно, но я-то видел. Целой свитой обросла, например, «рыбная дама» Полина Семеновна Карп-Жемчужина-Молотова, ведавшая некоторое время рыбной промышленностью. Рауты для избранных устраивала под прикрытием отца своего Самуила Борисовича Карпа, руководящего работника Госплана. Голда Меир, кстати, первый посол Израиля в СССР, а затем премьер-министр того же Израиля, была самым желанным гостем в салоне Полины Семеновны, супруги «второго лица» в государстве. Не знаю, сколько дипломатов, скажем, удостоилось чести побывать на открытии театра, но всех своих приближенных Жемчужина-Молотова приглашениями обеспечила. Просочились, вездесущие. Противно, когда к хорошему святому делу на завершающем этапе примазывается дрянь по принципу: вы трудитесь, а мы вместе с вами порадуемся успеху.

Дочь и Анна Ивановна поняли меня, особенно после того, как поделился с ними задумкой, которую вынашивал уже давно. Рассказывая в этой книге о первых месяцах войны, я довольно много внимания уделил славным защитникам московского неба, воинам 193-го зенитного артиллерийского полка (с ноября 1942 года 72-й гвардейский зенитный артиллерийский полк) и его бравому командиру майору Кикнадзе Михаилу Геронтьевичу — мы с ним сошлись на короткой ноге. К этим зенитчикам возил я Александра Сергеевича Щербакова, затем своего давнего знакомца графа и генерал-лейтенанта Игнатьева Алексея Алексеевича, занимавшегося программами военных училищ и разработкой новых уставов. И того, и другого особенно интересовала работа новейшей техники — радиолокационной станции. Игнатьев даже «засек» самолет, чем остался очень доволен. А командир батареи и командир полка оказались достаточно тактичными, чтобы не разочаровывать пожилого генерала, «освоившего» сложную аппаратуру. Самолет-то был наш, зенитчиков предупредили заранее.

Предполагаю, что различное начальство охотно навещало этот полк не только потому, что дела в нем шли хорошо, не только потому, что дислоцировался он близко от города и добраться не составляло трудностей, но еще, как ни странно, отдохнуть там можно было, расслабиться, пользуясь гостеприимством майора Кикнадзе. Он был не только отличным артиллеристом, заботливым командиром-воспитателем, но и радушным человеком, хорошим хозяином, смекалистым и предприимчивым. В полку имелась различная техника: автомашины и трактора. Майор попросил местное руководство выделить 120 гектаров пустовавшей земли. Днем свободные от дежурств зенитчики, особенно из крестьян, охотно работали в поле, на огородах, построили несколько ферм. К осени сорок второго года полк перешел на собственное довольствие, собрав богатый урожай картофеля, моркови, капусты, имея в достатке говядину и свинину, молоко и яйца, запас фуража на предстоящую зиму. Что греха таить, многие представители, в том числе и я, грешный, ездили к Кикнадзе гораздо охотнее, чем в другие части, чтобы посидеть за хорошим столом, разнообразя казенный паек, пропустить стопку-другую, закусывая солеными огурчиками, маринованными грибами, домашним салом.

Такой вот был полк: и себя, и других кормил. Но меня опять в сторону занесло. Главной-то являлась боевая слава полка, доставшаяся ему тяжелой ценой. Опасна была служба зенитчиков и трудна, особенно для девушек, для женщин, которых все больше становилось на батареях. Изматывали частые тревоги, дежурства у орудий и в дождь, и в жару, и в лютый мороз. Да что там говорить, 125 боев провел полк, обороняя столицу! Не прорвавшись сквозь завесу зенитного огня, вражеские самолеты сбрасывали свой груз на позиции артиллеристов. Более 800 фугасных авиабомб от 50 килограммов до тонны и 9000 бомб зажигательных, предназначавшихся для Москвы, «принял» на свои позиции полк. А осколки собственных снарядов, железным дождем сыпавшиеся на головы зенитчиков?! Мужчинам трудно, а каково же девушкам-девчонкам, чуть старше моей дочери, которые по ночам оказывались в грохочущем аду?! Особенно молоденьким актрисам, которые после московского уюта очутились возле изрыгавших пламя и смерть орудий!

Я уже писал о том, что еще до войны над 193-м зенитным артиллерийским полком шефствовала оперно-драматическая студия Станиславского. Связь была тесная. Естественно, что в сорок первом году актеры и работники студии, как подлежавшие призыву, так и добровольцы, попросили направить их в «свой» полк. Напомню несколько фамилий. Артисты Лифанов, Леонидов, Глебов, Беспалов, Кругляк, Головко после короткой подготовки стали командирами зенитных орудий, огневых взводов. Актрисы Давиденко и Веселова — санитарными инструкторами на батареях. Режиссер — старший лейтенант Муромцев, — командуя взводом управления, «по совместительству» создал и возглавил самодеятельный полковой ансамбль песни и пляски. В перерывах между боями актеры отправлялись по точкам, разбросанным на значительном расстоянии. Сколько радости, когда ансамбль прибудет на батарею, где неделями, месяцами одни и те же лица, однообразные боевые будни!

Перечислил я фамилии достаточно известные, но кроме них немало было «станиславцев» совсем еще молодых, ничем не выделявшихся, служивших на рядовых должностях. По Москве, по театру скучали они, мечтая хоть на часок вырваться в город, побывать в своей студии, узнать новости. Однако такое счастье улыбалось редко. До столицы рукой подать, но за два года лишь нескольким актерам-зенитчикам удалось съездить в Москву. Ну и, конечно, верхом мечтаний было для них не только отправиться в город, но и попасть в Большой театр, да еще и на его открытие после ремонта. В мирное-то время на открытие сезона не попадешь, а в военной обстановке это было вообще за пределами воображения.

Короче говоря, написал я Михаилу Геронтьевичу Кикнадзе коротенькое письмецо, приглашая на «Ивана Сусанина» его и двух актеров-зенитчиков по его усмотрению, желательно из женщин: пусть порадуются. Запечатал письмо в конверт с билетами и отправил с офицером-порученцем по назначению. Об исполнении он доложил лишь на следующий день, в полной мере воспользовавшись гостеприимством зенитчиков. В ответной записке майор Кикнадзе извинялся за то, что по техническим причинам не смог сразу отправить порученца обратно и горячо благодарил меня за приглашение, за бесценный подарок, который «навсегда останется в сердцах трех отважных и прекрасных женщин-артиллеристов».

Все правильно: Михаил Геронтьевич был настоящим рыцарем: не только в бою, но и по образу жизни. А какой рыцарь не воспользуется возможностью уступить место даме!

Великая Отечественная война полностью опрокинула давно сложившееся убеждение: когда говорят пушки — музы молчат. Удивительно, что произошло это на самой огромной войне, когда грохотало больше пушек, чем во всех предыдущих войнах, взятых вместе. Музы что ли стали закаленней, выносливей, звончей?! Или дело не только в количестве пушек и громкоголосии муз, но еще и в характере самой войны, которая, в зависимости от своей сути, подавляет или, наоборот, вдохновляет творцов-певцов, отражающих жизненные реалии?! Великая Отечественная была для нашего народа войной освободительной, ради жизни на земле. Высочайший духовный подъем, рожденный справедливой борьбой, не мог не повлиять на все виды искусства. Музы трудились. А мне по долгу службы доводилось в то время общаться если не с самими музами, то с некоторыми их избранниками. Не последнего десятка.

Сразу же и стремительно ринулась в бой легкая кавалерия искусств — поэзия, имея в авангарде ударный передовой отряд — лирику. И чем жестче, чем беспощадней становилась действительность, огрублявшая души, заставлявшая черстветь людей, тем сильнее тянулись они (в противовес, что ли?!) к чистым источникам, омывавшим сердца живой водой, помогавшим сохранить лучшие человеческие качества: доброту, нежность, любовь, верность светлым идеалам, а главное — преданность своему народу, своему Отечеству. До самопожертвования.

Едва прозвучали на западных рубежах первые залпы, возникла и стремительно разнеслась повсюду песня, зовущая на справедливую битву:

Вставай, страна огромная,Вставай на смертный бой,С фашистской силой темною,С проклятою ордой!Пусть ярость благороднаяВскипает, как волна,Идет война народная,Священная война!

Сквозь все сражения от Москвы до Берлина прошли мы с этим вдохновляющим гимном. Это произведение, о котором поэт сказал: