Лабиринт - Яэко Ногами

и думаю, что, наверно, Сёдзо погиб. Но если даже так, то смерть на фронте почетна и нечего делать из этого тайну. А может быть, он просто заботится о Марико и не хочет ее тревожить до официального извещения. Однако, как пишут старики, отправляясь на фронт, Сёдзо обещал Марико непременно вернуться, и она верит, что он когда-нибудь обязательно вернется. Верить в такое время! Беда с ней просто! Вы ведь знаете, она у нас странная.

— В самом деле?

— Я же с ней мучилась, когда она еще была ребенком. Думала, выйдет замуж, хоть тогда станет похожей на других людей, а что получилось? Она и мужа себе подобрала такого же. Уж вам-то я скажу, Масуи хотел устроить его в свою фирму, чтобы оставить в тылу, так он выдумал какие-то причины и отказался. Сказать, что у него не хватило здравого смысла, было бы слишком мягко — это просто сумасбродство какое-то. Ведь он такой же неблагодарностью ответил и на ваши заботы. Вы к нему так хорошо относились, а он вдруг самовольно бросил службу. Даже сейчас, когда вспоминаешь об этом, становится неудобно перед вами.

— Не будем вспоминать о том, что прошло,— великодушно запротестовала Миоко.

Ни имя Сёдзо, ни предположение Мацуко о его гибели на фронте не вызвали в ее душе никакого отклика. Она отвечала спокойно, словно речь шла о ком-то постороннем, а не о человеке, с которым она была близка. Все отошло в прошлое, не оставив в душе никакого следа. Подобно тому, как раскаленный докрасна электрический камин моментально снова превращается в холодный металл, как только щелкнешь выключателем, так и от этого чисто физического увлечения не осталось ни капли того тепла, которое обычно оставляет любовь. Сколько бы они ни говорили о Сёдзо, Миоко могла сохранять непритворное спокойствие и не испытывать никакого стыда или раскаяния. Но ей надоел этот разговор и она перевела его на другую тему, как переключают радио, когда наскучит передача. Может быть, на какие-то мысли ее навело и то, что она в этот момент увидела в окно автомобиля.

— Вы знаете историю с эвакуацией господина Умэва-ка?—спросила она, повернувшись к Мацуко, после того как проводила глазами проезжавший мимо большой грузовик, нагруженный шкафами, постельными принадлежностями и разной утварью, перевозимой, видимо, в более безопасное место.

— А куда же он едет?

— Говорят, что в Кикко — бывшее владение графов Эдзима.

— Так далеко?

— Кажется, это было решено внезапно, по указанию сомэйского старца.

— Значит, и сам он туда переезжает?

— Нет, он говорит, что эвакуироваться не собирается. Но он не дает покоя Мандзабуро, требует, чтобы тот поскорее переехал. Граф Хидэмити страшно досадует на старика за отказ эвакуироваться, считая, что это его обычное упрямство. Тем более, что все хлопоты по перевозке в их старое родовое имение не только самого Мандзабуро, но и всего реквизита и декораций старик в конечном счете взвалил на плечи Хидэмити. А Таэко, жена графа, недавно жаловалась, что из-за старца, который не хочет сдвинуться с места, они живут в постоянной тревоге, ведь их район очень опасен, его часто бомбят.

Автомобиль мчался в районе Фудзимитё, в направлении императорского дворца. Косые лучи заходящего солнца золотили мост Иида и стоячую воду во рве и ярко пламенели на стеклах окон всех этажей больницы министерства связи, высившейся над обрывом. Особняк Хидэмити Эдзима стоял напротив больницы, на середине склона, по которому дорога поворачивала к храму Ясукуни. С высокого балкона дома Эдзима, выстроенного в европейском стиле, открывался вид на район Усигомэ, спускающийся с возвышенности. Особенно живописным и совсем негородским был пейзаж в западной стороне благодаря роще Офицерского училища. Однако, как только раздавался вой сирены, из зарослей этой рощи начинало бить спрятанное там зенитное орудие. Конечно, этот объект представлял собой заманчивую цель для вражеских самолетов. Но всегда ли будут бомбы попадать точно в этот район.

Машина приближалась к месту, которого боялась не только Таэко, но и все хозяева особняков, расположенных неподалеку от рощи. Часовой в полном вооружении у ворот. Широкий отлогий склон. Старые густые деревья, не сбрасывающие листвы даже зимой, как будто для того, чтобы укрыть от посторонних глаз то, что находится на холме, и даже крышу училища. Дочь генерала Камада — Мацуко, оба брата которой, а также двоюродные и троюродные братья были тесно связаны с училищем, питала особое доверие к этому холму.

— А как же вы сами решили с эвакуацией?

В своем ответе Мацуко выразила это доверие:

— Так легко нас нельзя победить. Пусть нам сейчас и приходится терпеть воздушные налеты, но, если мы будем стойко держаться до конца, мы непременно победим. В этом уверена вся наша молодежь, и мой отец тоже говорит, что, если мы не потеряем решимости погибнуть всем до единого, но не сдаться, то мы найдем способ одолеть врага.

— Ну, если так, то конечно!

— Однако Масуи заявляет, что в любом случае от меня никакой пользы нет. Он говорит, можешь ехать в Каруидзава или в любое другое место, куда тебе заблагорассудится. Можно подумать, что он просто гонит меня. У него одно на уме — работа да работа, а я для него только помеха.

Однако, несмотря на свое недовольство мужем, настаивающим на ее эвакуации, и решимость «погибнуть всем до единого», Мацуко уже подготовилась к эвакуации, и все необходимое было отправлено на место. Со стороны Мацуко это не было ни хитростью, ни обманом. Будучи довольно ограниченной женщиной, она просто не чувствовала в этом никакого противоречия. Ее удивительное недомыслие было чем-то похоже на недомыслие Миоко, которая просто не понимала, что в отношениях с мужчиной может быть что-то другое, кроме животной страсти.

Миоко весьма рассеянно слушала то, что говорила ее соседка Мацуко. Ей было абсолютно безразлично, упадут ли вражеские бомбы, как боялась Таэко, на район Фудзи-митё или будут сброшены безошибочно, прямо на военное училище. Ни то, ни другое не могло помешать ее сегодняшнему свиданию. В ней поднималась горячая волна страсти. Именно в такие минуты в ее благородном и удивительно край сивом лице внезапно появлялось что-то наглое и развратное.

— Как теперь рано темнеет! —словно про себя сказала Миоко, приблизив чуть порозовевшее лицо к окну. С одной стороны горизонта наползала серая холодная туча, оттенявшая яркую лазурь другой половины неба. Зимой по вечерам всегда так: только что было совсем светло, и вдруг внезапно наступает ночь. Улицы темные, нет света и в