Лабиринт - Яэко Ногами

большую чашку с чаем, но словно забыл о ней и смотрел на металлический чайник с литым узором, стоявший на жаровне. Он вспомнил о собственных сыновьях. Однако в Северном Китае находился только один из них — младший, а старший оставался в Японии. Это само по себе огромное счастье — помог генерал, любитель Но и поклонник школы Умэвака. И когда Старый актер подумал о том, что всем, буквально всем он обязан искусству, которому посвятила свою жизнь вся его семья, ему вдруг нестерпимо захотелось еще раз увидеть сыновей на сцене, и лишь об этом он горячо молился богам. Именно поэтому он и послал своего ученика в маленький храм, где во дворе, прямо под открытым небом, стояла старая потемневшая бронзовая статуя Дзидзо — целителя всех печалей. С начала войны распространилось верование, что талисманы этого божества оберегают от всяких бед, и Мандзабуро решил перед отъездом из Токио запастись надежным талисманом.

В эту минуту послышался голос Томи и открылась раздвижная дверь с фамильным гербом Эдзима: на белом фоне три синих дубовых листа.

— О, как я рад вас видеть!

— Что вы, что вы! Не вставайте, пожалуйста!—попыталась Томи остановить Мандзабуро, который изящным, как на сцене, движением приподнялся с подушки, намереваясь отвесить ей поклон. Томи сказала, что о его приходе ей сразу же сообщили, но она не могла выйти к гостю, так как возилась в убежище. Пришлось приводить все в порядок после монтеров, которые провели в убежище электричество.

— О, это, вероятно, получится комфортабельное убежище, с электрическим освещением!

— С Фудзимитё нам сообщили, что с фирмой уже все договорено, но я боялась, что монтеры не придут, и вдруг сегодня они появились. Вот и пришлось в спешке все оттуда забирать, потом переносить обратно — хлопот полон рот.

— Ну, теперь все! — вставил Хирано и потер сложенные на коленях руки. С убежищем наконец-то покончено, теперь уже хозяин не посмеет отвечать как всегда: «Потом, потом». Убежище строилось по инициативе графа и под присмотром его людей, сам Мунэмити с этим не спешил. Но когда Хидэмити, которому было как-то неловко, что он выстроил убежище для себя, предложил свои услуги и сказал, что пришлет рабочих, Мунэмити не стал отказываться. Место было выбрано у края искусственной горки в саду, откуда тянулись вплоть до окон спальни заросли низкорослого бамбука. В вырытой у подножия горки глубокой пещере сделали простые дощатые стены и пол и застлали его четырьмя матами, которые обычно лежали свернутые. Вход закрывала массивная железная дверь.

—= Ого! Залезешь сюда, да как начнут тебя поджаривать со всех сторон — и могилы не нужно! — пошутил Мунэмити, когда впервые пришел сюда взглянуть на сооружение, и с улыбкой оглянулся на сопровождавших его Томи и Хирано. Для этой недалекой экскурсии он надел садовые гэта с ремешками.— Во время оно владыка древнеегипетского царства, взойдя на престол, одновременно начинал сооружать себе усыпальницу. Строил он ее всю жизнь и ухлопывал на это сооружение все богатства страны. А тут собственная могила уже готова: хочешь забирайся в нее сейчас, хочешь потом. Такой роскоши не мог себе позволить даже фараон!

Слова эти были ярким выражением позиции Мунэмити в отношении войны. Он занял ее с первых дней и продолжал, видимо, занимать ее и сейчас, считая, что война к нему лично никакого отношения не имеет. Но когда речь зашла об электропроводке, он согласился, что так действительно будет удобнее, и дело было решено. Кто знает, может быть, вдруг удастся получить его согласие и на эвакуацию драгоценного реквизита, хранящегося в подвалах, если, конечно, разговор поднимет Мандзабуро.

Хирано передал Томи свой разговор с Мандзабуро. И как бы прощупывая почву, добавил:

— Как вы считаете, госпожа? Хозяин с Фудзимитё говорит, что если он даже вмешается, все равно толку не будет. По-моему, лучше всего было бы, если бы мы попросили учителя поговорить об этом.

- Да-

Из ответа Томи трудно было понять, согласна ли она с Хирано или нет. Она знала, что Мунэмити ни за что не согласится на эвакуацию, кто бы ни пытался его уговорить— будь то сам Мандзабуро. Причины упорства она не знала. Никогда Мунэмити не объяснял ей мотивов своих поступков. Она следовала за ним, не думая, как руки, не дожидаясь особого приказания головы, берут то, что нужно взять, как ноги движутся туда, куда им нужно двигаться. Так и Томи никогда не пыталась добиваться объяснений или спрашивать о причинах тех или иных поступков. Просто в этом не было необходимости. Так обстояло и с эвакуацией: ни он ей ничего не сказал, ни она его ни о чем не спросила.

Почему же все-таки Томи ответила сейчас так неопределенно? Ведь могла же она прямо сказать, что, мол, из этой затеи вряд ли что получится. Возможно, она постеснялась отклонить совет Хирано и заранее обескуражить Мандзабуро? Возможно, но дело было не только в этом. В глубине души Томи втайне желала эвакуации. И это случилось с ней внезапно, после той ночи, когда районы Токио — Канда и Нихомбаси подверглись бомбардировке. Прожив десятки лет подле Мунэмити, она как бы переняла его невозмутимое спокойствие и хладнокровие и сама стала спокойно относиться ко всему на свете. Это было своего рода мимикрией — сходством бабочки с листом. Но оставался в ее душе и какой-то свой уголок; она с детским простодушием всерьез принимала рассказы о привидениях в родовом замке Эдзима в Кикко и, конечно, очень боялась и воздушных налетов. Напуганная бомбардировками, она так же, как Хирано, уповала на то, что вопрос с эвакуацией вдруг разрешится сам собой, как со строительством убежища. Поэтому-то она и решила не препятствовать попытке Мандзабуро, хотя и понимала, что все напрасно.

Когда в начале третьего Мандзабуро провели в парадную гостиную Мунэмити, он уже успел сменить свои брюки военного времени на хакама из плотного немнущегося шелка. Хакама он принес с собой в брезентовом рюкзаке.

— Билетов с Фудзимитё прислали достаточное количество? На всех хватит? —первым делом спросил Мунэмити.

— Да. Вчера я получил точно шесть билетов.

— Гм! А кто с тобой едет?

— Обе невестки, внук, служанка, и еще провожает нас до места ученик Симидзу — целая труппа набралась.

— Оказывается, не так уж скучно ехать в деревенскую глушь, зря ты ее так боялся,— Мунэмити сухо, отрывисто засмеялся, раскрыв рот, неестественно широкий на этом узком лице. Мунэмити умел и сильно ненавидеть и сильно любить, и