Музейный артефакт - Данил Корецкий

– Слышу голос не мальчика, но мужа, – согласно кивнул Александр Исаакович. – А где ты достал столь красивые бутылки, Феликс? В «Березке» таких нет, только «Белая лошадь». Это что, тоже виски?

– Конечно. Причем очень хороший. Мой прапрадед, князь Юздовский, говаривал: «Лучше трезвым ходить, чем абы что пить…» И я полностью с ним согласен. У меня в крови вообще сохранилось немало фамильных привычек…

– Многие из них вредны в советской России, – сказал Бернштейн. – Например, контакты с иностранцами. А ведь если виски не из «Березки», то его привез кто-то из знакомых англичан или, что еще хуже, американцев… Кстати, я хотел вам рассказать про Косого с Червончиком…

– Да знаем мы все! – досадливо махнул рукой Охотников. – По восьмерику ребятам дали, а потом на пересуд дернули, да по пятнашке влепили. Они же во все газеты попали как злостные валютчики! Жаль Димыча, он к ним случайно прилепился и теперь идет в одной связке. Так бы получил лет шесть, как обычно, уже бы треть отсидел! Давайте за ребят! Ах, хороша экспортная «Столичная»! Чистая…

– Ты бы лучше виски пил. Под икорку очень здорово, – посоветовал хозяин, обнюхивая с видом знатока хрустальный стакан, наполненный до половины золотистым напитком.

Снова рюмки издали мелодичный звон, мужчины выпили. Тоненький, почти прозрачный ломтик балыка повис на вилке альбиноса. Он полюбовался им и отправил в рот.

– Ладно, балык, шпроты, буженину – все это можно в «Березке» взять. Откуда у тебя столько осетровой икры? – он кивнул на фарфоровую супницу, с горкой наполненную серыми блестящими зернами.

– Это севрюжья, – скромно поправил хозяин. – Из Ростова привезли. Да и потом – достать все можно. Были бы деньги. Особенно зелененькие…

Бернштейн закусил водку бутербродом с икрой и многозначительно поднял палец.

– Кстати о «зелененьких»… Вы вот меня перебили, досказать не дали… Хотя за ребят мы и выпили, только это им не поможет.

– Почему? – вскинулся Сухомлинов.

– Да потому, что их под Указ расстрельный подвести хотят! Его, можно сказать, под них и принимали! Это дело у самого Хруща на контроле!

– Не может такого быть, – веско проговорил Сухомлинов, который в своей легальной жизни был адвокатом. – Закон, отягчающий наказание, обратной силы не имеет! Это один из основных принципов советского уголовного права! Косой, Червончик и Дим Димыч уже осуждены и свои срока отбывают…

– Брось! – Бернштейн презрительно отмахнулся. – А то ты не знаешь этих принципов! Когда им надо, они один принцип другим заменят, вместо одного закона по другому судить станут! Расшлепают ребят, попомните мое слово! И в газетах пропечатают, чтобы другим неповадно было!

От жестких слов потянуло холодком смерти. И уставленный деликатесами стол, и диковинные напитки вмиг утратили свою притягательность. Наступила тревожная тишина.

– А откуда ты такие тонкости знаешь, а, Александр Исаакович? – вдруг спросил Феликс.

Три пары глаз с напряженным интересом уставились на Бернштейна.

– От верблюда, – остроумно ответил тот.

– С васильковыми петлицами? – безразлично поинтересовался Охотников.

– На что ты намекаешь?! – возмутился Александр Исаакович.

– Да ни на что я не намекаю, помилуй! Просто всем известно, что незаконные валютные операции передали из компетенции ОБХСС в КГБ. Поэтому Косой и сгорел. Иначе до сих пор спал бы до полудня, а потом в «Палкин» ехал обедать…

Косого действительно упорно подозревали в работе на ОБХСС и именно с этим связывали его многолетнее благоденствие и безнаказанность.

– А я-то здесь при чем?! – продолжал возмущаться Бернштейн. Дело в том, что его тоже подозревали в связях с КГБ – обычное дело, сомнения возникают в отношении любого преуспевающего фарцовщика как объяснение его процветания и затянувшегося пребывания на свободе. Такие догадки касались и других присутствующих, нельзя считать, чтобы они были безосновательными. Но говорить об этом вслух или даже тонко намекать на столь «толстые» обстоятельства было не принято.

– Никто не говорит, что ты «при чем»! – вмешался хозяин. – Успокойся, дорогой Александр Исаакович!

– Что-то мы вообще не на ту тему съехали! – Охотников демонстративно налил очередную рюмку. – Зачем ты нас собрал, Граф? Думаю, не обсуждать чужие проблемы?

– Сегодня чужие, завтра – свои, – недовольно буркнул Александр Исаакович и стал толсто намазывать масло и икру на свежайший батон. Рассыпчатая икра норовила соскользнуть, надо было держать ухо востро. По мере того как сложная работа подходила к концу, лицо его разглаживалось и неудовольствие исчезало.

– Вот именно, – поддержал Охотникова адвокат. – Такой стол предназначен не для того, чтобы портить настроение. А для того, чтобы вместе радоваться хорошему событию!

– Неужели нашел Грааль, а, Фелюксишка? – спросил Бернштейн. Он уже откусил половину бутерброда, выпил коньяку и пришел в свое обычное, уравновешенное состояние. – Или Копье Судьбы?

– А может, хрустальный череп? – поинтересовался Сухомлинов.

Все были заинтригованы и ждали разъяснений.

– Да нет, друзья, сегодня мы отмечаем не деловое событие, а личное!

Жестом фокусника Граф бросил на стол советский паспорт в блестящем, без единой царапины, пахнущем клеем коленкоровом переплете.

– Сегодня день рождения Феликса Юздовского. Я восстановил свое настоящее имя и получил новый паспорт. Передовик Пятилетки исчез. А князь Юздовский занял его место. Точнее, свое законное место в жизни! За это давайте и выпьем!

Но, кроме самого хозяина, рюмки никто не поднял. Бернштейн надел пенсне, раскрыл паспорт и читал настолько внимательно, что даже губы шевелились. Сидящий рядом Петр Лукич наклонился так, что чуть не упал со стула, и тоже зачарованно всматривался в самый обычный документ гражданина СССР. А Охотников даже вскочил со своего места, обежал стол и жадно заглядывал через плечо Александра Исааковича.

– Феликс Жоржевич Юздовский! – по слогам прочел Бернштейн и поверх пенсне удивленно посмотрел на именинника. Охотников и Сухомлинов многозначительно переглянулись.

– Так это все правда?! Ты действительно княжеского рода?!

– Ну, конечно! Только большевики взялись всех князей, графов да баронов под корень изводить… Дед Збигнев после революции себе быстренько биографию поменял и документы новые выправил, стал Захаром Объедковым… Гнусная фамилия, плебейская, но тогда это любили… Чем более ты примитивный, малокультурный и бестолковый – тем лучше! А когда я в тридцатом году родился, отец мне другую сделал – вроде покрасивше и идеологически выдержанную, хотя и смешную. Но не такую гадкую, от которой кухней пахнет. Это вроде реверанс был советской власти – Передовик Пятилетки, тогда мода на такие имена была… Он и сам все поменял: и имя, и фамилию, и происхождение… Так что в сорок четвертом пал смертью храбрых не потомок княжеского рода Жорж Збигневич Юздовский, а рядовой стрелкового батальона, слесарь Петр Петрович Пятилетка. Только кому от этого лучше, я не знаю! Да я вам все это рассказывал…

– Мало ли что рассказывают, главное – когда доказывают! – блеснул адвокатской прибауткой Сухомлинов. – Мы думали, ты сказки сочиняешь. А Феликсом называешься, потому что имя понравилось красивое…

– Так поднимайте за князя Феликса Юздовского, – требовательно сказал Граф.

На этот раз все встали, чокнулись и выпили стоя. Затем хозяин ловко снял блестящие мельхиоровые крышки с горячего.

– Оп-ля-ля!

На одном блюде лежали золотисто-коричневые тушки зажаренных в масле перепелок, на другом – шашлык из баранины, говядины и свинины.

– Вот это да! – восхищенно выдохнули гости. – Сразу видно: графское угощение!

Все с аппетитом набросились на еду. Звучали тосты, водка, коньяк и виски лились рекой.

– Какая хрустящая корочка на куропатках!

– А баранина! Прямо тает во рту!

– И свинина сочная, никогда не ел такую!

– Вот Граф молодец, настоящий пир устроил!

Мужчины раскраснелись и сняли пиджаки, а хозяин сбросил халат. Все насытились, заметно опьянели, языки развязались, и каждый больше хотел говорить, чем слушать.

– Нелегко было новый паспорт выправить, нелегко! – задумчиво сказал Феликс. – Хорошо, большие люди помогли. Благо, было чем отблагодарить: антику, камешки да золотишко все любят… И вот я, будто ящерица хвост, отбросил это идиотское прозвище. Вам не понять, как тяжко иметь вместо потомственного благородного гербового имени какую-то плебейскую кличку!

– Ну, не скажи, не скажи, Феликс! – возразил Александр Исаакович. – Ты бы пожил с моей фамилией!

– А что? Евреи при царском режиме были угнетенными: черта оседлости, погромы, в гимназии не принимали… Потому многие пошли в революцию и выбились в большие начальники: Троцкий, Свердлов, Ягода и этот, как его… Блюмкин! Так что ты, дорогой Александр Исаакович, при советской власти был классово близким, хотя в последнее время к вашему брату охладели…