Музейный артефакт - Данил Корецкий

– А в чем подлянка?

– Ни в чем. Ему стыдно стало, он и раскаялся. Другим человеком стал.

– Интересно! Так чего ж ты свои доски спрятал?

– Да потому, что у Бога красть нельзя, – пробасил поп. – Ты ведь между двух сил бродишь. Только от Добра подальше, а ко Злу поближе… Одумайся – переступишь черту, обратного хода не будет… Придется врагу человечества служить верой и правдой!

– Да ладно, отец, хватит пугать! – скривился Студент.

Батюшка вздохнул.

– Да не пугаю я тебя. Остеречь хочу. Уходи с миром, дверь открыта…

Постоял Студент, глядя под ноги, обошел священника, да быстро вышел из храма. Полная бледная луна вышла из-за облаков, разбавив призрачным светом непроглядную черноту южной ночи. По старинным казачьим поверьям, в полнолуние вылазит из потаенных щелей всякая нечисть: шебуршат по чердакам домовые, бродят в темных оврагах вурдалаки, выныривают из глубоких омутов русалки, рыщут по степи оборотни да ведьмы летают над степью на своих метлах… Но сейчас в окрестностях станицы ничего такого не происходило: только за околицей зачавкал стартер мотоцикла, взревел отлаженный мотор, а еще через пару минут тяжелый «БМВ» уже мчался в синей ночи по разбитой грунтовке, поднимая серебрящуюся в лунном свете пыль. Валентин Горбань с удовольствием подставлял лицо под струи прохладного степного воздуха. Почему-то сорвавшееся «дело» не испортило ему настроения.

Глава 3

Фарцовщики

Ленинград

Август 1961 г.

Граф жил в восьмиэтажном «сталинском» доме – с высокими потолками, просторной прихожей, лифтом и даже мусоропроводом. Но вид он имел обшарпанный и запущенный, как и все окружающие здания. Впрочем, Бернштейн все равно Графу завидовал. По привычке оглядевшись, Александр Исаакович юркнул в гулкий, пахнущий кошачьей, а может, и человеческой мочой подъезд. Это был невысокий лысеющий человек сорока пяти лет, склонный к полноте, а потому избегающий лифта в надежде, что движение продлит ему жизнь.

По стертым ступеням он довольно резво преодолел два этажа, а потом устал и сбавил темп. На нем был мешковатый серый костюм, производства местной фабрики «Красный Пролетарий», и тонкий синтетический галстук, растянутой резинкой обхватывавший толстую шею. Брюки давно уже не ложились под утюг и слегка пузырились на коленях. Словом, Александр Исаакович Бернштейн выглядел так, как и должен выглядеть среднестатистический, замордованный жизнью пятидесятилетний советский гражданин, живущий на одну зарплату. Он всегда прибеднялся, маскировался и любил поговорку: «Береженого – Бог бережет, а небереженого – конвой стережет!»

Бернштейн всегда опаздывал, к этому все привыкли, поэтому на четвертом этаже он еще постоял, чтобы прошла одышка, и только после этого позвонил у обитой потертым дерматином двери, которая тоже ничем не выделялась среди других таких же дверей. Разве что надписью на исцарапанной табличке: «П.П. Пятилетки». В глазке что-то мелькнуло, и тут же с четким округлым звуком провернулся безупречный механизм привозного заграничного замка. Дверь распахнулась, на пороге появился недовольный хозяин.

– Здравствуйте, товарищ Передовик Пятилетки! – с легкой иронией поздоровался Бернштейн. – Все равняюсь на вас, пытаюсь брать пример, да не получается никак…

– Сашка, ну почему мы все время тебя должны ждать?

В отличие от неряшливо одетого Бернштейна, Граф выглядел безупречно, полностью оправдывая свое прозвище. Ухоженный сусальный брюнет лет тридцати, с небольшой аккуратной бородкой, придававшей ему иконописный вид. Богатый халат из темно-вишневого бархата открывал тщательно отглаженную, кипенно-белую рубашку с тщательно завязанным бордовым галстуком, из-под слегка подвернутых рукавов выглядывали накрахмаленные манжеты с рубиновыми запонками. Зауженные кремовые брюки с широкими обшлагами и острыми «стрелками» ниспадали на зеркально блестящие черные туфли. Ни одна из перечисленных вещей не имела отношения к легкой промышленности Советского Союза и не продавалась даже в московских комиссионках.

– Ничего, Феликс, не умрете, – раздраженно буркнул Александр Исаакович, и это раздражение было вызвано не столько недовольством хозяина, сколько его внешним видом. – А кое-кто и умрет! Я тут такие вещи узнал…

– Не гони волну, Сашка! – поморщился хозяин и провел ладонью по длинным волосам цвета воронова крыла, вроде бы небрежно спадающим по обе стороны лица. На самом деле эта небрежность была изобретательно продумана и добивалась специальной стрижкой и тщательной укладкой.

Бернштейн обратил внимание на ухоженные руки и отполированные ногти.

– А ты, я смотрю, выводов не делаешь… Парикмахер домой по-прежнему приходит, маникюрша… Не боишься? Или тебе две жизни намерено?

Граф улыбнулся.

– А сие, дорогой Александр Исаакович, никому не известно. Кроме того, кто сам и намеряет, – он многозначительно возвел глаза вверх и подтолкнул товарища в спину. – Проходи, заждались уже…

Бернштейн кошачьей походкой вошел в гостиную, по привычке потирая руки и быстро поглядывая по сторонам, будто фотографируя то, что называлось «жизнью не по средствам». В просторной комнате с полированной мебелью, фарфоровыми сервизами в «горке», хрустальной люстрой и коврами – на стенах и на паркетном полу, за покрытым белой скатертью и обильно уставленным столом сидели двое.

Реставратору художественного музея альбиносу Охотникову, с его белыми ресницами и красными, вечно воспаленными глазами, было слегка за сорок. Сухомлинов был почти его ровесником, но выглядел старше, на все пятьдесят – сухощавый, редкие седые волосы набриолинены и аккуратно зачесаны назад, а серые глаза спокойно и внимательно осматривали попеременно то одного, то другого приятеля, будто выискивали в них какую-то червоточинку. Оба лоснились от самодовольства, а важностью осанки и властными лицами напоминали советских или партийных руководителей районного звена. И одевались соответственно: шитые в ателье строгие костюмы, белые сорочки, обязательные галстуки…

До уровня Графа они, конечно, не дотягивали, но Бернштейна явно превосходили, и если оценивать по внешнему виду, то Александр Исаакович мог сойти за жалкого просителя, безуспешно просиживающего у них в приемных. На самом деле это было не так: из собравшейся здесь четверки в мире «черных коллекционеров» Ленинграда самым богатым и влиятельным считался именно Бернштейн, за ним следовал Игорь Петрович Охотников, затем шел Петр Лукич Сухомлинов, а Граф занимал последнее место, как по состоянию, так и по авторитету, ибо любил «колотить понты», что среди серьезных людей не приветствуется. Правда, Граф был и самым молодым, так что у него еще все было впереди.

– Здравствуйте, дорогие дружочки! Здравствуй, Игорек! Здравствуй, Петенька!..

Александр Исаакович тепло и торжественно поручкался с коллегами. Те явно затомились ожиданием, но виду не подали и отвечали крепкими рукопожатиями и дружескими улыбками.

– И ты, Феликсюшка, здравствуй поближе, – повернулся Бернштейн к хозяину. – А то в прихожей и не поздоровались толком!

– Присаживайся, присаживайся, Александр Исаакович, блюда стынут, – сказал тот, пожимая протянутую руку. – Игорь с Петром уже слюной исходят. Да и я, признаться изголодался… Прошу не стесняться, мы не в ресторане, поэтому у нас самообслуживание…

Широким приглашающим жестом он обвел богатый стол: на нем были выставлены такие деликатесы, которые можно достать только в спецраспределителе обкома партии, и то не в общем буфете, а лишь в секретарском секторе: балык, отварная осетрина, копченая колбаса, окорок, шпроты и крабы, черная икра… А под большими мельхиоровыми колпаками ждали своей очереди горячие блюда, и вряд ли это был привычный советскому труженику гуляш, макароны по-флотски или котлеты…

Четверо мужчин, наконец, расселись, потянулись к бутылкам и закускам, серебряные вилки и ножи застучали по фарфоровым тарелкам, наполнились рюмки и бокалы.

– За встречу!

Тонко прозвенел благородный хрусталь. Все выпили и принялись с аппетитом закусывать.

– А чего ты нас в своем любимом «Сайгоне» не собрал? – спросил вроде невзначай Бернштейн. – Или в «Астории»? Бедная твоя Лялечка, видно, всю ночь готовила…

– Не смеши, Александр Исаакович! – махнул рукой хозяин. – Лялька моя не по этой части…

Все сделали строго индифферентные лица, чтобы не заострять тему.

– Терентьич все сготовил – повар из «Астории»! Гошка, официант ихний, привез да стол накрыл. А в кабак нам вместе зачем идти? Чтобы афишу нашей дружбе сделать? Под фотоаппараты ОБХСС подставиться? Да под «Конторские» микрофоны? Нет уж! Я и Ляльку к теще отправил, и Галину Ивановну, домработницу, отпустил. Дома, без лишних глаз, нам спокойней и веселей общаться…