Собрание сочинений. Том 3 - Варлам Шаламов

ГНЕЗДО[60]

Гнездо твое не свитоИ не утепленоИ веточками бытаНе переплетено.

Твои хоромы тесны,Холодны и жесткиВ вершинах скал отвесныхУ берега реки.

Средь каменных расселин,Обвитых лентой льда,Куда не может зеленьВзобраться никогда.

Твое гнездо, квартира,Откуда видишь тыНе меньше чем полмираС надменной высоты.

Ты греешь камень мертвыйСвоим живым теплом,И когти твои стертыОб острый камнелом.

От суетной столицыЗа десять тысяч верстТвое гнездо, орлица,Почти у самых звезд.

РОЩА[61]

Еще вчера, руками двигая,Листвы молитвенник листала.Еще казалась вещей книгоюБез окончанья и начала.

А нынче в клочья книга порвана,Букварь моей начальной школы,И брошена на тропы черныеВ лесу, беспомощном и голом.

И дождик пальцами холоднымиПеребирает листья хмуро,Отыскивая темы модные,Пригодные литературе.

А листья письмами подметнымиДрожат у отсыревшей двери,Стучат в ночные стекла потные,Шуршат и молят о доверье.

В окно увижу муки дерева,Морозом скрюченные кисти,Ему когда-то люди верили,Его выслушивая листья.

Я трону мышцы узловатыеИзмученного исполинаИ преждевременно горбатую,Ветрами согнутую спину.

Я верю, верю в твердость мускулов,Живой наполненную силой,Не знающей ни сна, ни усталиИ не боящейся могилы.

* * *

Я жив не единым хлебом,А утром, на холодке,Кусочек сухого небаРазмачиваю в реке…

* * *

Цепляясь за камни кручи,Закутанные тряпьем,Мы шьем на покойников тучи,Иголками хвои шьем.

И прямо около дома,Среди предгрозовой мглы,Порожние ведра громаБросаем вниз со скалы.

ГОМЕР

Он сядет в тесный кругК огню костра меж нами,Протянет кисти рук,Ловя в ладони пламя.

Закрыв глаза и рот —Подобье изваянья,Он медленно встаетИ просит подаянья.

Едва ли есть окрестЯснее выраженья,Чем этот робкий жестПочти без напряженья.

С собой он приволокЗаржавленную банку,Походный котелок —Заветную жестянку.

Изгибы бледных губВ немом трясутся плачеХлебать горячий суп —Коварная задача.

Из десен кровь течет,Разъеденных цингою, —Признанье и почет,Оказанный тайгою.

Он в рваных торбасах,В дырявых рукавицах,И в венчиках-слезахМорозные ресницы.

Стоит, едва дыша,Намерзшийся калека,Поднимет не спешаМорщинистые веки.

Мирская суета —Не веская причинаХранить молчанье рта,Зажав его морщины.

И в голосе слышнаПронзительная сила,И пенная слюнаВ губах его застыла.

Он — музыка ли сферГармонии вселенной?Бродячий Агасфер,Ходячий труп нетленный.

Он славит сотый разПаденье нашей Трои,Гремит его рассказО подвигах героя.

Гремит его рассказ,Почти косноязычный,Гудит охрипший бас,Простуженный и зычный

А ветер звуки рвет,Слова разъединяя,Пускает в оборот,В народ перегоняя.

То их куда-то вдальЗабрасывает сразу,То звякнет, точно сталь,Подчеркивая фразу.

Что было невпопадИль слишком откровенно,Отброшено назад,Рассеяно мгновенно.

Вокруг гудит оркестрИз лиственниц латунных,Натянутых окрест,Как арфовые струны.

И ветер — вот арфист,Артист в таком же роде,Что вяжет вой и свистВ мелодию погоды.

Поет седой Гомер,Мороз дерет по коже.Частушечный размерГекзаметра построже.

Метелица мететВ слепом остервененье.Седой певец поетО гневе и терпенье.

О том, что смерть и ледНад песнями не властны.Седой певец поет,И песнь его — прекрасна.

* * *

Опять заноют рукиОт первого движения,Опять встаю на муки,На новое сраженье.

Представлю на мгновеньеВсе будущие сутки,Неискренние мненья,Божбу и прибаутки.

Глаза закрою в страхеИ в сон себя запрячу,И ворот у рубахиРаскрою и заплачу,

Чтобы рассвет немилыйВстречать без осужденья,Как много нужно силыПри каждом пробужденье.

* * *[62]

Ведь мы не просто детиЗемли,Тогда бы жить на светеМы не могли.

В родстве с любым и небоИ облака,А го укрылась где быТоска?

И в горле песни птичьейПодчас тона,И кажется сугубо личнойЛуна.

НАЕДИНЕ С ПОРТРЕТОМ

Ты молча смотришь со стены,Боярыня Марина,Залита пятнами луны,Как стеарином.

Ты взглядом гонишь муть и хмарьБесовского веселья.Дрожит наследственный янтарьНа ожерелье.

А может, это ложь луны,И сквозь луны уловкиНа шее явственно видныУзлы веревки.

* * *

Лицо твое мне будет сниться,Бровей синеющих разлетИ тот, завешенный ресницей,Голубоватый вечный лед.

Но забушует в мире буряИ переменит прежний цветТой безмятежнейшей лазуриНа краски горести и бед.

Сверкнет ли россыпь золотаяСреди подземных мерзлых руд,Когда глаза твои растают,Слезами злобы изойдут.

Или какой-то страсти взрывом,В тебе гнездящейся давно,Внезапным радостным порывомРаскрыто черное окно.

И взглядом долгим и упорнымТы на меня глядишь тайком.Своим невидящим и черным,Как бы обугленным зрачком.

* * *

Нет, я совсем не почтальон,Простой разносчик плача,Я только тем отягощен,Что даром слов не трачу.

Ведь я не думал петь и жить,Дрожа измерзшим телом,Но долга этого скоститьЗемля мне не хотела.

А я хватался ей назло,Вставая спозаранок,То за шахтерское кайло,А то и за рубанок.

И я ее строгал и бил,Доказывая этим,Как крепко я ее любилОдну на целом свете.

Но, вырывая обушокИз пальцев ослабелых,Стереть грозилась в порошокМеня в пустынях белых.

Она сварила щей горшок,Дала краюху хлеба,В дорожный сунула мешокКуски и льда и неба.

Уж недалек конец пути,И силы так немного.Мне только б слезы донестиДо первого порога.

* * *

Ветров, приползших из России,Дыханье чувствует рука —Предвестие эпилепсииИль напряженье столбняка.

Давно потерян счет потерям,И дни так призрачно легки,И слишком радостно быть зверем,И навсегда забыть стихи.

Но бедных чувств ограниченье,Вся неурядливость мечты,Встает совсем в ином значеньеВ гипнозе вечной мерзлоты.

Зачем же с прежнею отвагойЯ устремляюсь в дальний путь?Стихи компрессною бумагойДавно положены на грудь.

Чего бояться мне? Простуды,Колотья в сердце иль в боку?Иль впрямь рассчитывать на чудо,На самовластную тоску.

Есть состоянье истощенья,Где незаметен переходОт неподвижности — к движенью,И — что страшней — наоборот.

Но знаю я, что там, на воле,С небес такой же валит снегИ ждет, моей болея болью,Меня зовущий человек.

* * *