Собрание сочинений. Том 3 - Варлам Шаламов

* * *

А тополь так высок,Что на сухой песокНе упадет ни тени.Иссохшая траваК корням его прижалась.Она едва живаИ вызывает жалость.

* * *[49]

Осторожно и негромкоГоворит со мной поземка,В ноги тычется снежок,

Чтобы я не верил тучам,Чтобы в путь по горным кручамЯ отправиться не мог.

Позабывшая окошко,Ближе к печке жмется кошка —Предсказатель холодов.

Угадать, узнать погодуПомогает лишь природаНам на множество ладов.

Глухари и куропаткиРазгадали все загадки,Что подстроила зима.

Я ж искал свои решеньяВ человечьем ощущеньеКожи, нервов и ума.

Я считал себя надменноИнструментом совершеннымОпознанья бытия.

И в скитаньях по распадкамДоверял своим догадкам,А зверью не верил я.

А теперь — на всякий случайНатащу побольше сучьевИ лучины наколю,

Потому что жаркой печиНеразборчивые речиСлушать вечером люблю.

Верю лишь лесному бреду:Никуда я не поеду,Никуда я не пойду.

Пусть укажут мне синицыВерный путь за синей птицейПо торосистому льду.

* * *

Я нищий — может быть, и так.Стихает птичий гам,И кто-то солнце, как пятак,Швырнул к моим ногам.

Шагну и солнце подниму,Но только эту медьВ мою дорожную сумуМне спрятать не суметь…

Светит солнце еле-еле,Зацепилось за забор,В перламутровой метелиПробиваясь из-за гор.

И метель не может блескаЗолотого погасить,И не может ветер резкийРазорвать метели нить.

Но не то метель ночная:Черный лес и черный снег.В ней судьба твоя иная,Безрассудный человек.

В двух шагах умрешь от дома,Опрокинутый в сугроб,В мире, вовсе незнакомом,Без дорожек и без троп.

* * *

Не в картах правда, а в стихахПро старое и новое.Гадаю с рифмами в рукахНа короля трефового,

Но не забуду я о том,Что дальними дорогамиХодил и я в казенный домЗа горными отрогами.

Слова ложатся на столеВ магической случайности,И все, что вижу я во мгле,Полно необычайности.

ВЫСОКИЕ ШИРОТЫ

О ПЕСНЕ[50]

Пусть по-топорному неровнаИ не застругана строка,Пусть неотесанные бревнаЛежат обвязкою стиха, —

Тепла изба моих зимовок —Одноэтажный небоскреб,Сундук неношеных обновок,Глубоко спрятанный в сугроб,

Где не чужим заемным светом,А жарким углем рдеет печь,Где не сдержать ничьим запретамРазгорячившуюся речь.

И я, и ты, и встречный каждыйНа сердце песню бережет.А жизнь с такою жадной жаждойОсвобожденья песни ждет.

Та песня петь не перестала,Не потонула в вое вьюг,И струнный звон сквозь звон металлаТакой же чистый сеет звук.

На чьем пиру ее похмелье?Каким вином она пьяна?На новоселье в подземельеОна тайком приведена.

А может быть, всего уместнейВо избежание стыдаИ не расспрашивать о песне,И не искать ее следа.

Я много лет дробил каменьяНе гневным ямбом, а кайлом.Я жил позором преступленьяИ вечной правды торжеством.

Пусть не душой в заветной лире —Я телом тленья убегуВ моей нетопленой квартире,На обжигающем снегу.

Где над моим бессмертным телом,Что на руках несла зима,Металась вьюга в платье белом,Уже сошедшая с ума,

Как деревенская кликуша,Которой вовсе невдомек,Что здесь хоронят раньше душу,Сажая тело под замок.

Моя давнишняя подругаМеня не чтит за мертвеца.Она поет и пляшет — вьюга,Поет и пляшет без конца.

Не для анютиных ли глазок,Не для лобастых ли камнейЯ сочинил немало сказокПо образцу Четьи-Миней?

Но все, что я шептал сердечноДеревьям, скалам и реке,Все, что звучало безупречноНа этом горном языке, —

Псалмы, элегии и оды,Что я для них слагать привык,Не поддаются переводуНа человеческий язык.

Так в чем решенье той задачи,Оно совсем не в пустяках.В том, чтоб тетрадь тряслась от плачаВ любых натруженных руках.

И чтоб любитель просвещенья,Знаток глазастого стиха,Ценил узорное тисненьеЗеленой кожи лопуха.

И чтоб лицо бросала в краскуОт возмущенья и стыдаЗемная горечь русской сказкиСреди беспамятного льда.

Весною все кричало, пело,Река гремела возле скал,И торопливо, неумелоВ подлеске ландыш зацветал.

Но день за днем одно ненастье,И редкий, жгучий солнца лучКак ослепительное счастьеПорой выглядывал из туч.

За эти солнечные нитиЦветок цеплялся как слепойИ лез туда в поток событий,Готовый жертвовать собой.

И кое-как листы расправя,И солнцу выйдя на поклон,О славе думать был не вправе,О слове вольном думал он.

Так где же песня в самом деле?Немало стоило труда,Чтоб разметать слова в метели,Их завалить кусками льда.

Но песня петь не пересталаПро чью-то боль, про чью-то честь.У ней и мужества досталоМученья славе предпочесть.

Она звучит в едином хореЗверей, растений, облаков.Ей вторит Берингово море —Стихия вовсе не стихов.

И на ветру скрипят воротаРаскрепощенных городов,И песня выйдет из болотаИ доберется до садов.

Пусть сапоги в грязи и глине,Она уверенно идет.И рот ее в лесной малине,Сведенный судорогой рот.

Она оранжевою пыльюПокрыта с ног до головы,Она стоит таежной быльюПеред заставами Москвы.

Она свои расскажет сказки,Она такое пропоет,Что без профессорской указкиЕдва ли школьник разберет.

И ей не нужно хрестоматий —Ей нужны уши и сердцаИ тот, дрожащий над кроватью,Огонь лучинного светца,

Чтоб в рукописной смутной строчкеОткрыть укрывшуюся сутьИ не искать ближайшей точки,А — до рассвета не уснуть.

* * *

Ни шагу обратно! Ни шагу!Приглушены сердца толчки.И снег шелестит, как бумага,Разорванная в клочки.

Сухой, вездесущий, летучий,Он бьет меня по щекам,И слишком пощечины жгучи,Чтоб их отнести к пустякам…

ПЛАВКА

Пускай всем жаром изложеньяТечет в изложницы металл —Стихов бесшумного движеньяТысячеградусный накал.

Пускай с самим собою в спореТак много тратится труда —Руда, в которой примесь горя,Не очень плавкая руда.

Но я ее засыплю в строки,Чтоб раскалилась добела,Чтоб из огня густым потокомЖизнь в формы слова потекла.

И пусть в той дерзостной отливкеСмиренье стали огневойХранит твоих речей отрывкиИ затаенный голос твой.

Ты — как закваска детской сказкиВ земной квартирной суетне,Где страсть совсем не для острасткиДается жизнью нынче мне.

БУМАГА