Расследованием установлено… - Георгий Молотков

— Заходи! — И трубка звякнула о рычаг.

— Ох, не вовремя! — вздохнул Линяшин, укладывая в синюю папку заключение экспертизы.

Линяшин не ошибся. Полковник был явно не в духе. За стеклами очков не остыл еще колючий взгляд темных глаз. Даже забыл снять очки, которыми пользовался только при чтении бумаг. И тут же убирал их в стол, если предстоял с кем-либо разговор.

— Садитесь, докладывайте. И прошу: не выдавайте желаемое за действительное…

Линяшин догадался. Это официальное обращение и недовольство — продолжение только что оконченного крупного разговора с кем-то из провинившихся подчиненных. При всей своей демократичности в отношениях с младшими по званию и должности, Климов был жестко требовательным, не прощающим невыполнение намеченных следственных мероприятий. И особенно не терпел говорунов, пытавшихся заменить конкретную мысль, Четкую формулу версии обильными словоизлияниями.

Отлично зная об этом, Линяшин решил сразу начать с главного.

— Василий Николаевич, надо арестовывать Раковского.

Климов не снял очки, а сдернул их с носа. Так, очевидно, неожиданно для него прозвучало это предложение.

— Брать Раковского? — удивленно переспросил он.

— Да, — твердо ответил Линяшин, доставая из папки заключение экспертизы.

Очки снова взлетели на нос Климова. Он склонился над заключением, как и Линяшин, прочел его раз, второй… Оторвавшись от чтения, изучающе начал смотреть куда-то в дальний угол кабинета, одаривая его счастливой улыбкой.

Линяшин в душе торжествовал и радовался, что полковник, чекист с тридцатилетним стажем работы, точно так же, как и он, еще молодой следователь, близко к сердцу принимает каждую удачу или промах, прямо-таки на глазах добреет к тому, кто проявил смекалку, успешно разгадал хитроумную уловку преступника.

Однако общение Климова с дальним углом кабинета затянулось, и Линяшина это насторожило. Он уже было начал подыскивать новые доводы в подкрепление своего предложения об аресте Раковского, но полковник прервал его мысли.

— И все-таки, — сказал он раздумчиво, — Раковского брать рано.

— Василий Николаевич! Сколько мы будем позволять ему гадить?! — возмутился Линяшин.

— Ровно столько, сколько надо, чтобы перестала гадить вся его преступная компания. Давай вместе подумаем, что мы добьемся, взяв Раковского. Запоздало, но справедливо накажем зло? Да, крепко накажем. И за прошлые деяния, и за новые. Конечно, кой-кого он не пожалеет и выдаст. А сколько его пособников, этой тунеядствующей швали, рассыплется по углам и щелям, как горох из порванного мешка? Ты подумал об этом?

— Подумал. Витька-угодник, Кныш, никуда от нас не уйдет — найдем…

— И что ты ему инкриминируешь? Свои подозрения по поводу того, что он отдыхал в больнице от пьяных загулов в одно время с Сердобольским? Ах да, есть и улики! Психологического, так сказать, свойства. Тунеядец, фарцовщик, барыга, а почему-то «уточку» Сердобольскому подавал, простынку поправлял. С чего бы это, спросишь ты его. А он тебе знаешь что ответит? «Гражданин начальник, вы же сами учите: человек человеку друг. Или вы не согласны?»

Возьмем теперь, — продолжал Климов, — другую фигуру преступной группы — Аллен Калеву. Ну, по нашему представлению закроют ей визу в СССР. Что это даст следствию по делу Раковского? А вот что: обрубит концы, ведущие за рубеж, усложнит обвинение Раковского в контрабанде национальные достоянием…

— Вот об этом, Василий Николаевич, я сгоряча не подумал, — признался Линяшин.

— Не сгоряча, — заулыбался Климов. — Ты, Леонид Николаевич, по молодости увлекся тайной всей жизни Сердобольского. Признайся, тебе не терпится узнать, что же привело в его квартиру Раковского? Ведь он пошел не для того, чтобы оставить там отпечатки своих пальчиков.

— Он, наверное, грабанул там уникальные изделия Фаберже. Вот эти самые… — Линяшин достал из папки журнальные вырезки — фотографии изящных камнерезных статуэток, присланные Сердобольскому в одном из писем Сержа Лаузова.

— Ты мне об этом докладывал, — сказал Климов, с интересом рассматривая воспроизведенные в журнале фотографии. Сделанные давным-давно, они поражали глубиной проработки мельчайших деталей, поразительной четкостью и объемностью изображения. — Вот она, — вздохнул полковник, — старая фототехника, ушедшая в небытие…

— И уходящее туда же, — подхватил Линяшин, — никем не превзойденное искусство мастеров фирмы Фаберже.

Климов насторожился:

— Ты это о чем?

— А о том, что Раковского все-таки надо брать. Если эти вещи попали в его хваткие руки, он их может сплавить за рубеж. Вот и уйдут они в небытие…

Полковник снова начал рассматривать фотографии, но Линяшин понял, что он выжидает, обдумывая ответ.

— Раковский никогда нам не признается, что именно он похитил эти изделия Фаберже, — наконец сказал он. — А мы не сможем доказать, что они были у Сердобольского. Кто их видел у него? Никто. Письма Сержа Лаузова — это весьма косвенные улики. В конце концов он имел право ошибаться, его могли ввести в заблуждение, что неизвестный ему Сердобольский является обладателем такого сокровища. И у нас нет никаких данных, что Раковский знал об этом. А он мог пойти в квартиру Сердобольского только наверняка.

— По наводке Кныша? — высказал предположение Линяшин.

— Кныш — не компаньон для Раковского. С ним он в одну игру играть не будет. Из осторожности. А вот использовать — может. Заставить подыгрывать, не посвящая, сколько в банке, не открывая своих карт.

— Но ведь кто-то должен был знать, — не сдавался Линяшин, — о статуэтках Фаберже в квартире Сердобольского?

— Совершенно безопасный для Раковского человек. Такой, например, как Аллен Калева…

— Аллен Калева?

Линяшин не исключал ее участия, но эту версию как-то отодвинуло на второй план странное поведение Кныша в больнице. Особенно его неожиданная выписка оттуда. Вот почему и возникла уверенность в том, что именно Кныш — недостающее звено в цепочке Серж Лаузов — Сердобольский — Раковский. Честно говоря, Линяшин был удивлен, когда выяснилось, что в квартире Сердобольского побывал Раковский. Все шло к тому, что там мог оставить следы Кныш. Но Климов, очевидно, прав. Кныш скорее всего исполнял какую-то другую роль. Серж Лаузов сам не мог выйти на него или Раковского. А вот связаться с Аллен Калевой он мог. Или она с ним. Это ближе к истине. Тогда действительно Аллен тот человек, который знал, чем богата квартира старика Сердобольского.

— Я думаю, — прервал его размышления Климов, — тебе надо еще раз побывать в больнице, разузнать абсолютно все про Кныша. Мы должны иметь однозначные ответы на вопросы: с какой целью он определился в больницу, когда там лежал Сердобольский? И что ему удалось добиться? А в жилконторе надо обстоятельнее поговорить с членами комиссии, которые опечатывали квартиру Сердобольского. Ну и с теми, кто обеспечивал его похороны. Ты говорил, что он деньги на это оставил?

— Да, триста рублей.

— Как это было сделано?

По утверждению участкового, деньги лежали на письменном столе. В конверте. И записка была. Она изъята, приобщена к делу.

— Передай записку на почерковедческую экспертизу.

— Уже дана, но заключение не готово.

— Свою синюю папку оставь на сегодня у меня. Выкрою время — почитаю.

Климов потянулся за очками, давая понять, что затянувшийся разговор окончен.

Линяшин был у порога, когда полковник окликнул его.

— А твои опасения, что изделия Фаберже могут уплыть, как ты выразился, в небытие, не лишены оснований. Подумайте над этим все, кто занимается делом Раковского.

Следственная работа приучила Линяшина добиваться истины объективным анализом деталей и фактов, выстраивая их в такую цепочку, в которой каждое звено должно быть на своем месте. Любая оплошность: отсутствие убедительных доказательств, подтверждающих надежность звена, могут привести следствие к ошибке, направить на ложный след. «Не выдавайте желаемое за действительное» — этой фразой полковник Климов не раз охлаждал эмоциональный пыл подчиненных, пытавшихся заполнить образовавшуюся в системе доказательств брешь голословными рассуждениями. Или когда отмахивались от каких-то фактов лишь потому, что те торчали как булыжник на глади обкатанной версии.

Вчерашний разговор с полковником Климовым оставил у Линяшина неприятный осадок. В сущности, Василий Николаевич тактично дал понять: следственные мероприятия в больнице и по месту жительства Сердобольского проведены на скорую руку. Они не позволяют воссоздать обстановку подготовки к предположительной краже в квартире Сердобольского, не дают ясного представления о роли в ней Кныша. Уж коли его самого не спросишь об этом, следствие все равно обязано найти ответ. Ибо сейчас он — ключ к разгадке, как и когда Раковский проник в квартиру Сердобольского, а главное — почему это сделал сам? Ведь безопаснее и логичнее для такого осторожного преступника было послать туда того же Кныша!