Расследованием установлено… - Георгий Молотков

— А вот Сердобольский жалобу не написал бы, — .убежденно заявила лечащий врач. — Сразу видно — интеллигентный человек. Наши сестрички и забот не знали. Правда, за ним очень старательно ухаживал больной, Витя-угодник. Все делал, как положено. Делал и то, за что возьмется не каждый мужчина. И утку в постель подаст. И вынесет. И потную рубашку аккуратно снимет. Сбившуюся под стариком простынку поправит…

— Угодник — это что, такая фамилия? — заинтересовавшись, спросил Линяшин.

Женщина забулькала коротким смешком:

— Так окрестили Витю Кныша наши сестрички. Уж больно он услужливый был. Уборщице и той пол подметать не позволял. Щетку у нее из рук — и сам за уборку. Вот и прозвали его Витей-угодником…

В кабинете главного врача Валентина Степановича Линяшин просмотрел истории болезни тех, кто лежал вместе с Сердобольским. Записал адреса и место работы всех, но отложил в сторонку всего три истории, в том числе и Виктора Эдуардовича Кныша, Вити-угодника, тридцати шести лет от роду, проходившего лечение в связи с гипертоническим кризом, и выписавшегося из больницы за два дня до смерти Сердобольского.

Попросив разрешения воспользоваться телефоном, Линяшин набрал номер своего помощника из бригады следователей по делу Раковского.

Валентин Степанович, тактично сославшись на занятость, предупредительно покинул кабинет.

— Андрей, быстренько свяжись с уголовным розыском милиции. Попроси проверить, не проходил ли по их ведомству кто-нибудь из этих граждан. Диктую фамилии… И позвони мне, телефон даю…

Минут через двадцать Линяшин уже записывал рядом с фамилией Кныш: работает, а точнее, числится сторожем на автостоянке, неоднократно задерживался за фарцовку, был осужден на три года, после освобождения ведет антиобщественный образ жизни…

— А где отбывал наказание? В какие годы? — заинтересовался Линяшин.

— Место от-бы-ти-я, — тянул Андрей то ли нарочно, то ли запутавшись в записях. — Так, записывай. Кныш Виктор Эдуардович… А клички его тебе надо?

— Пошел к черту со своими кличками! — взорвался Линяшин. — Что там у вас сегодня? Начальство в разгоне, и ты спишь на работе?

— Отбывал наказание в исправительно-трудовой колонии номер… — Андрей два раза повторил цифры, — в 1978–1981 годах.

— Чудненько, Андрюша, все сходится! — Напряженное состояние Линяшина неожиданно сменилось веселым расположением к своему помощнику. — А теперь, дружочек, проверь мою феноменальную память — посмотри, в какой колонии безуспешно пытались вернуть я честной жизни валютчика и спекулянта Раковского.

В трубке было слышно, как Андрей листает страницы. Наконец он ответил:

— Номер колонии тот же. Освободился на год позже Кныша…

Забыв даже поблагодарить Андрея, Линяшин положил трубку. И тут же увидел себя в огромном, во всю стену, зеркале. Двойник Линяшина был хорош! Узел галстука почему-то перекошен, лицо сияет, как надраенная бляха моряка-первогодка. Отражение качнулось в зеркале, хитровато подмигнуло Линяшину и озарило его широченной радостной улыбкой.

— Кхе-кхе, — послышалось за спиной вежливое покашливание.

Он обернулся. У дверей стоял главный врач. Его лицо не выражало ничего, кроме тщательно скрываемого изумления.

— Извините, отвлекся, — брякнул Линяшин, чувствуя, что от неловкости у него вспыхнули краской не только щеки, но и уши. — Итак… — справившись наконец со смущением, сказал он Валентину Степановичу, — мы с вами остановились на больном Кныше Викторе Эдуардовиче.

Лицо Линяшина было безмятежно спокойно и бесстрастно. Голос обрел деловые нотки. Будто отсюда, от этого дурацкого зеркала, он вдруг перенесся в свой служебный кабинет.

— Мы с вами не говорили об этом больном, — вежливо возразил Валентин Степанович. — Впрочем, наверное, запамятовал, был разговор…

Главврач начал догадываться, что в его отсутствие Линяшин открыл для себя что-то очень важное, очень нужное, связанное с пребыванием в больнице и умершего от инсульта Сердобольского. И открытие это, наверное, является служебной тайной, поэтому его неожиданный гость так непосредственно, так откровенно что-то радостно переживал, пока был здесь в одиночестве…

— С этим больным, которого наш персонал прозвал Витей-угодником, — сказал главврач, помогая Линяшину одолеть смущение, — я почти не общался. Он, как мне кажется, не очень серьезный больной…

— Несерьезный человек или несерьезный больной? — переспросил Линяшин. — В этих словах есть какая-то разница.

— Вы правильно уловили разницу, — улыбнулся Валентин Степанович. — Я и хотел сделать акцент на том, что Кныш был больным, пожалуй, только по данным с скорой помощи» и первых дней его пребывания здесь. Тщательное обследование не показало, что он гипертоник. Ведь высокое давление и даже гипертонический криз можно заполучить и варварским отношением к своему здоровью. Скажем, непомерным употреблением алкоголя…

— Выписался Кныш совершенно здоровым? — спросил Линяшин, все более заинтересовываясь рассказом главного врача.

— Здоровым и со скандалом. Представляете, тихоня-угодник поднял шум: почему его так долго держат в больнице? Лечащий прибежала ко мне. Давайте, говорит, выписывать, а то он жалобу напишет. «На кого, — спрашиваю, — жалобу, чем вы не угодили вашему угоднику?»— «Не знаю, — говорит она, — чем, но он слухи нехорошие в палате распускает. Подрывает у больных авторитет обслуживающего персонала». — «Какие слухи?»— удивляюсь я. Лечащий помялась и сказала: «Кныш мне заявил в присутствии всех больных палаты: чтобы у вас, Елена Сергеевна, лечиться, надо иметь железное здоровье». В тот же день Витю-угодника, к изумлению Елены Сергеевны ставшего бунтарем, и выписали, — закончил свой рассказ Валентин Степанович.

Прохаживаясь по набережной канала, Линяшин снова и снова вспоминал некоторые детали визита в больницу, все больше обретая уверенность, что Кныш оказался там с определенной целью. Как же иначе объяснить его угодничество всем, а затем неожиданную дерзость, категорическое требование срочной выписки? И почему это он так обхаживал старика Сердобольского, а когда тот стал совсем плох, потерял речь и сознание, Кныш со скандалом выписался из больницы?

Линяшин надеялся, что предстоящий осмотр квартиры Сердобольского даст какие-то ответы на эти вопросы.

За его спиной мягко посигналила машина — приехали из управления.

— Мы тебе бутерброды привезли, — сообщил Андрей, потряхивая полиэтиленовым пакетом.

— Займись понятыми. Жилконтора во дворе, налево. Там же ждет нас и участковый оперуполномоченный, — сказал Линяшин, борясь с соблазном сейчас же съесть бутерброды.

В присутствии понятых вскрыли опечатанную дверь. Эксперт-криминалист, сделав несколько снимков в прихожей, великодушно разрешил войти.

— Опись имущества мы еще не делали, — пояснил участковый, — поскольку было письменное указание от вас ничего здесь не трогать. А за квартирой присматривал я и дружинники.

Линяшин благодарно кивнул.

Квартира выглядела так, будто хозяин покинул ее не навсегда. Эмалированный чайник на газовой плите, заварной и чашечки стопкой — на кухонном столике. Постель не убрана, а только прикрыта шерстяным пледом. На письменном столе в картонной коробке — валидол, нитроглицерин, масса других лекарств.

Больше всего Линяшина интересовала вторая комната, считавшаяся нежилой. Труханов использовал ее как кладовку, но, по его словам, Сердобольскому она очень приглянулась и он собирался сделать в ней фотолабораторию. Как выяснилось, Сердобольский никогда не увлекался фотографией и даже фотоаппарата у него никто не видел.

Дверь в эту комнату оказалась заперта, а Труханов утверждал, что у него она вообще была без внутреннего замка.

Участковый принес связку ключей. Попробовал одним, вторым — дверь открылась.

В крохотной комнате, грубо окрашенной масляной краской, стоял тяжелый дух нежилого помещения. Добрую половину ее занимал шкаф, добротно, как мастерили в старые времена, сделанный под красное дерево. Тускло мерцали толстые граненые стекла.

— Пальчики и любые другие отпечатки поищите везде — на ручках, стеклах, внутренних полках, — предупредил Линяшин эксперта-криминалиста.

Нижние полки оказались забитыми книгами, альбомами, справочной литературой по декоративно-прикладному искусству. Ведя следствие по уголовному делу Раковского, Линяшин перечитал и просмотрел горы специальной литературы по музейным ценностям, держал в руках редчайшие раритеты на эту тему. Большинство книг, хранившихся у Сердобольского, он знал по крайней мере по названиям. Его ничуть не удивили книги «Русское ювелирное искусство, его центры и мастера», «Золотые и серебряные изделия русских мастеров XVIII — начала XX века», альбом «Ювелирные изделия фирмы Фаберже», изданные уже в советское время. Но вот такую редчайшую книгу, как «Правила внутреннего распорядка фабрики золотых и серебряных изделий торгового дома К. Фаберже», вышедшую в 1903 году почему-то в Одессе, он видел впервые.