Расследованием установлено… - Георгий Молотков

Правда, о Раковском нельзя было сказать, что он уже жил такой жизнью. Но он весь был устремлен в нее, грезил о ней, и ему казалось, что вот-вот он войдет туда с тугими пачками купюр — советскими и в инвалюте, надежно подстрахованный на всякий случай личной коллекцией антикварных вещей и драгоценностей.

Пробежав последний круг, Раковский разделся до пояса, протерся махровым полотенцем. Нащупав на руке пульс, скосил глаза на часы. Число ударов сердца было чуть выше его нормы. Осуждающе покачав крупной головой, сказал сам себе:

— Пить надо в меру.

Во всем остальном он был доволен собой. Доволен сегодня и пока. Жизнь научила его не обольщаться на сей счет. И как бы осторожно память ни берегла его самолюбие и тщеславие, как бы старательно ни обходила черные дни прошлого, в нем, этом прошлом, самым запоминающимся, до озноба страшным, был арест, гробовая тишина следственного изолятора и приговор суда.

Это случилось, когда ему было двадцать восемь лет. Недоучившийся студент из областного города, он приехал в Ленинград поступать в художественный вуз. Благих намерений хватило лишь на то, чтобы покрутиться в коридорах института и из разговоров с абитуриентами и преподавателями понять: шансов войти в храм искусства нет — слишком слаба подготовка.

Все, кто знал Раковского в те годы, обращали внимание на то, что энергии, предприимчивости ему не занимать, ума — тоже, что умеет схватить на лету интересную идею, увлечься и увлечь других задуманным делом. Но уже и тогда над этими добрыми началами брали верх обостренное тщеславие, склонность к авантюризму, стремление заявить о себе, выделиться любой ценой.

Даже не попытавшись поступить в художественный вуз, Раковский решил: если не учиться прикладному искусству, то хотя бы считаться его знатоком и страстным поклонником в глазах окружающих. К сожалению, в среде художников подобные люди вполне приживаются и, случается, подвизаются там всю свою жизнь, где-то и над чем-то работая, что-то собираясь сотворить, но кто-то и почему-то им мешает это сделать.

У одного профессионального художника Раковский натягивал на подрамники холсты, грунтовал их, другому помогал оформить персональную выставку или договор на выгодные прикладные работы, у третьего был на побегушках. Устроился он и с ленинградской пропиской и жильем — фиктивно женился, выговорив право у своей «избранной» жить у нее «до лучших времен».

Внешний лоск, «художественная» внешность, респектабельность, а если надо — угодливость, замашки «своего парня», простоватость новичка, завороженного искусством, помогали ему сходиться с самыми разными людьми. Эти «добрые» люди и устроили его в Ленинградское отделение Художественного фонда РСФСР инспектором-искусствоведом.

Худфондовская зарплата мало волновала Раковского. Эта должность ему нужна была как виза для беспрепятственного входа в солидные учреждения, для обустройства своих личных дел. Эти дела он проворачивал энергично и с размахом. Ребята, поступившие в Мухинское училище в год его появления в Ленинграде, еще не получили дипломы, а он уже имел в центре города собственную мастерскую. Они жили на стипендию, на общественных началах оформляли интерьеры скромных помещений, а он за солидный куш по частным соглашениям с церквами реставрировал и украшал кресты, кустодии, кадила, митры, ковал и чеканил церковную утварь в своем ателье.

Выполнение этих сверхвыгодных заказов требовало не только времени, умения, но и материалов. Чаще всего таких, каких нигде не сыщешь, честно не приобретешь. Вездесущий Раковский шастал по музеям города, реставрационным мастерским, шастал не с входным билетом экскурсанта, а с удостоверением инспектора-искусствоведа, знакомился со специалистами прикладного искусства, с рабочими, обслуживающими эти учреждения. И доставал у них то, что можно было втридорога продать.

А потом за скупку заведомо краденого — музейных ценностей — Раковский получил семь лет лишения свободы.

Выйдя оттуда, Раковский присмотрел себе работу монтажника на комбинате живописно-оформительского искусства, а затем художника на скульптурном комбинате. Материально он был достаточно обеспечен, сдельно получая в месяц до тысячи рублей. Но в его представлении это были не деньги.

Не деньгами, а карманной мелочью считал такой заработок и новый компаньон Раковского по «черному рынку» Алик. Именно от него он узнал, каким огромным спросом пользуются изделия знаменитого петербургского ювелира Карла Фаберже, за которыми охотятся и музеи всего мира и коллекционеры. Для доказательства Алик показал зарубежные аукционные каталоги, в которых говорилось, что камнерезные и серебряные произведения мастеров этой фирмы непревзойдены по искусству исполнения, что за всю историю ни один ювелир не пользовался такой славой. Описание изделий сопровождалось сообщением об аукционной цене, выраженной, как правило, пятизначной цифрой в английских фунтах стерлингов.

— Деньги нашему брату надо хранить не в сберегательной кассе и не в тайниках, а вкладывать в покупку вот этих штучек, — назидательно сказал Алик, тыкая пальцем в фотографии изделий Фаберже.

Раковский и презирал Алика и уважал. Презирал, как трутня, не вбившего собственными руками и гвоздя в стенку, как невежественного в искусстве человека, путавшего импрессионистов и сюрреалистов, однако умевшего с большой выгодой продать любое полотно и тех, и других. Завидовал его торгашеской хватке, обостренному чутью на наживу.

В одну из встреч Алик показал ему подлинное изделие Фаберже и копию этого изделия, сделанную очень похоже, но грубовато. На основании копии значилось клеймо фирмы.

К этому времени Раковский уже видел уникальные работы фирмы Фаберже в Оружейной палате в Москве, в музейных экспозициях и в собраниях некоторых коллекционеров.

Осмотрев оригинал и подделку, Раковский откровенно сказал:

— Мало-мальски подготовленный специалист-музейщик сразу отличит подлинного Фаберже от лже-Фаберже.

Алик покровительственно усмехнулся:

— Твоя эрудиция в искусстве мешает тебе прилично жить. Специалистов по Фаберже раз-два и обчелся, а людей, имеющих лишние деньги и желающих похвалиться, что они имеют Фаберже, — сколько угодно. Для сведения сообщу тебе: вот эта подделка оценивается коллекционерами в пятнадцать тысяч. Оторвут с руками и ногами. И будут тешить себя тем, что это подлинник.

Этот разговор закончился деловым предложением взяться за изготовление подделок. Алик брался за финансирование работ и сбыт подделок. Как и с помощью кого будет организовано их изготовление, его не заботило. Он не любил посвящать в свои дела других и сам не лез в чужие.

У Раковского было немало знакомых среди мастеров прикладного искусства — резчиков по камню, филигранщиков, специалистов по литью, золочению. Разные это были люди. И работающие на производственных комбинатах Ленинградского отделения Художественного фонда, в объединении «Русские самоцветы», и занимающиеся изготовлением изделий прикладного искусства у себя дома.

Знатоки всемирно признанного мастерства русских умельцев фирмы Фаберже склонны считать, что многие секреты изготовления изделий этой фирмы утрачены, а уникальные произведения по существу неповторимы.

Раковский не вдавался в глубокие исследования на этот счет. И не терзался сомнениями, возродимо ли забытое мастерство Фаберже. Он твердо знал одно: есть спрос — значит, надо найти и пути его удовлетворения. Значит, должны найтись и мастера.

И он их нашел.

Вербуя себе помощников, а по существу соучастников преступления, Раковский делал ставку именно на корыстные начала в том или ином человеке, который оказывался ему нужен. В большинстве случаев это были выпивохи или алкоголики, рыцари денежного мешка, любители левого заработка.

Проблема «кадров» для подпольной «фирмы» лже-Фаберже оказалась далеко не самой сложной. Гораздо труднее было организовать надежный и доходный сбыт подделок. Материал на них шел дефицитный, дорогостоящий. Подлинность его не должна была вызывать сомнений — это являлось одной из гарантий успешного сбыта. Раковский понимал: людей, знающих толк в драгоценных камнях и металлах, немало. И первое, что они сделают, — кинутся проверять обозначенные на изделиях пробы серебра и золота, добротность других украшений. А вот знатоков, умевших отличить подлинного Фаберже от искусной имитации, Раковскому встречать не доводилось. Чаще приходилось иметь дело с людьми, обуреваемыми тщеславием, готовыми любой ценой приобрести то, чего нет у других, что возвысит, вознесет их над этими другими. Стремление заполучить уникальные вещи, будь то старинные книги, иконы, монеты, произведения живописи или прикладного искусства, подогревается у них убеждением, что приобретенное никогда не обесценится, наоборот, станет с годами только дороже. А они, следовательно, без всяких затрат, труда и суеты станут еще богаче. И уже не они будут ходить в музеи, а музейные работники — к ним.