Приметы весны - Александр Винник

— Вот спекулянт проклятый! — разозлился Гнатюк. — Да на кой черт нам твоя вельветовая куртка! Ты о Михо говори.

— Ну я же рассказываю, — обиженно проговорил Ушков. — О чем же я говорю? Об том и говорю. Ходим это мы по толкучке…

— Опять двадцать пять!

— Ну, не перебивайте его, черт с ним, пусть выговорится.

— Пусть говорит.

Ушков, почувствовав поддержку окружающих, продолжал:

— Ходим это мы по толкучке. Нет куртки. То есть куртки есть. Много даже. Да все не та, не наша… Ну, не то, что не наша, не Федора… Когда вдруг встречаем цыгана.

— Того, что приходил к Михо вместе с Ромкой, — вставил Федор. — Вислоухий.

— Да, Вислоухий, — продолжал Ушков. — Ну вот, остановил он нас, узнал, значит. И про тебя спрашивал, Саша, помнит…

Гнатюк рассердился.

— Опять понесло. Рассказывай ты, Федор, да быстрее. При чем здесь Вислоухий и Михо?

— А при том твой Михо, — взволнованно ответил Федор, — что украл куртку. Он украл!

— Кто сказал?

— Вислоухий и сказал. Когда узнал, зачем мы ходим, рассмеялся и говорит: «Не там вы ищете. У себя ищите. Среди своих. Цыган всегда цыганом остается, хоть ты ему три комсомольских и два партийных билета выдай».

— Не может быть! — воскликнул Виктор Чернов.

В это время, как по команде, все оглянулись. У двери стоял Михо. Кровь отлила от его лица, оно стало синевато-серым. Он пошел вперед, все расступились.

Михо подошел к Федору. Губы его вздрогнули, потом застыли, как будто стали каменными. Глухим голосом он спросил:

— Ты знаешь, что я украл?

— А кто же еще? — со злостью ответил Федор. — Твои же цыгане тебя и выдали. Вислоухий сказал, что ты украл… Что сам хвастался ему.

— Обыскать его! — крикнул Ушков. — Обыскать его сундучок.

Михо взглянул на Ушкова. Глаза его горели. Казалось, зверь, дремавший в человеке, загнанный куда-то далеко, вырвется сейчас наружу, и тогда не будет ему удержу. Гнатюк взял его за руку:

— Не волнуйся, Михо, спокойно…

Михо нетерпеливо перебил:

— Обожди, Саша…

Он полез в карман, вынул ключ и протянул его Никите Ушкову.

— На, ищи!

— А ты, — обратился он к Федору, — запомни этот день. Попью я твою кровь…

И, круто повернувшись, вышел.

В комнате наступило тягостное молчание. Все стояли не шевелясь, глядя на дверь.

Молчание нарушил Чернов.

— Позор, товарищи, — волнуясь, сказал он. — Как можно подозревать Михо в краже?

Его дружно поддержали.

— Нехорошо как получилось.

— Парень горячий, как бы чего не вышло.

— Вот что наделала твоя проклятая куртка, — зло сказал Виктор Федору.

Федор вспылил:

— Что значит «проклятая куртка»? Небось, у тебя украли бы, так не говорил бы «проклятая», чужого добра не жаль. Что же, это, по-твоему, Вислоухий выдумал, напрасно наговорил на Сокирку? Какой ему интерес?

— Да, в самом деле, какой ему интерес? — поддержал Федора Ушков. — Не будет человек напрасно наговаривать на другого. Да еще цыган на цыгана.

— Ясно, не будет, — уверенно сказал Федор. — Ни на кого же не сказал Вислоухий. На Михо. Значит, надо обыскать.

— Ну что ты, Федор, неудобно в чужой сундук лезть, как тебе не стыдно! — увещевающе сказал Виктор.

— А ему не стыдно было красть мою куртку? — горячился Федор. — Обыскать, и все!

Виктор подошел к Гнатюку.

— Саша, что же ты молчишь? — возмущенно произнес он. — Разве можно допускать это? Ну, чего ты молчишь?

Только сейчас все заметили, что после ухода Михо Гнатюк не проронил ни слова. Он все еще стоял у своей кровати. У него был вид невыспавшегося человека: растрепанный, лицо слегка припухшее.

Все ждали, что он скажет. Гнатюк взглянул на Федора, на Виктора, на всех остальных ребят и сказал твердо:

— Не верю я, чтоб Михо украсть мог… А чтобы не было сомнений — обыщем.

Все сразу заговорили:

— Правильно!

— Открыть сундучок.

— Проверить надо.

И неуверенный голос Степаненко:

— Ой, нехорошо как получается.

А Ушков уже подошел к койке Михо, стал на одно колено и, вытащив сундучок, вставил ключ в замок. Но на последнее движение у него не хватило духу. Прежде чем повернуть ключ в замке, он поднял голову и нерешительно спросил:

— Так что, хлопцы, открывать чи нет?

— Открывай, чего там, — крикнул Федор.

— Неудобно без Михо, надо бы при нем, — сказал Степаненко.

— Открывай! — решительно сказал Гнатюк.

Замок щелкнул. Ушков поднял крышку.

— Вынимай.

Наверху лежала общая тетрадь, которую часто видели в руках Михо.

— «Дневник», — прочитал Ушков и положил тетрадь на кровать.

Дальше лежала книга Островского «Как закалялась сталь». Потом Ушков вынул сюрпризную коробку. Виктор, увидев ее, со вздохом заметил:

— Это он Марийке подарок приготовил, вместе покупать ходили.

Дальше шли рубашки, носки, два галстука. В самом низу лежал старый цыганский костюм Михо: синие шаровары и красная вышитая рубаха.

Куртки не было.

— Ну, что скажешь, кулацкая душа? — гневно спросил Гнатюк у Федора.

Федор растерянно бормотал:

— А черт его знает! Вислоухий сказал… Откуда я знаю?.. Вот Никита тоже слыхал, я же не выдумал.

Все взглянули на Ушкова. Он быстро укладывал вещи обратно в сундучок. Потом поднялся, хлопнул себя по лбу и, словно обрадовавшись, что разгадал тайну, весело сказал:

— Дурак он будет прятать краденое в общежитии. Отнес к цыганам или продал… Ясно ж!..

Наступил вечер, а Михо все не было. Часов в семь пришел Ромка, два дня назад приехавший к Михо. Он был пьян. Глядя непонимающими глазами на ребят, он прошел к койке Михо и тяжело уселся на нее. Пробовал затянуть какую-то песню, но сразу осекся, забыл, видно, слова. Потом начал неподчиняющимися руками снимать с себя пиджак. Снял один рукав, но со вторым справиться не мог. Взглянул ошалелыми глазами на сидевших у стола ребят и спросил:

— А Михась где? Ушел?.. Михо! Где ты? — завопил он на всю комнату.

Никто ему не отвечал. Ромке стало жарко, он распахнул косоворотку, сорвав от нетерпения верхнюю пуговицу.

Ушков, не сводивший с него глаз, вдруг воскликнул:

— Федька, глянь: вот где твоя рубаха.

Из-под косоворотки виднелась вышитая украинская сорочка.

Федор бросился к Ромке.

— Моя, точно — моя!

И, схватив Ромку за горло, крикнул:

— Где взял? Отвечай: где взял?.. Где моя куртка?..

Ромка вскочил, отбросил от себя Федора и, растерянно глядя вокруг, пьяным голосом крикнул:

— Кого бить? Меня? Ромку Дударова?!

Ромка нагнул голову, увидел торчащий край вышитой сорочки и… быстро начал застегивать косоворотку. Но пуговицы не было. Левой рукой поддерживая ворот, Ромка пытался правой поймать рукав пиджака. Хмель как рукой сняло с него. Быстрыми черными глазками он смотрел то на окно, то на дверь, решая, чем лучше воспользоваться, чтобы удрать.

Но ребята уже окружили его. Федор истошно кричал:

— Вот он! Держи его! Это он украл… Вот она, на нем моя рубаха, держи!..

Ромка метнулся к двери, но, споткнувшись о дорожку, упал. Вмиг на него навалились. Он пытался что-то сказать, но его слова потонули в криках:

— Ага, поймался!

— Вот он, гадина!

— Бей его!

— Бей!

В шуме никто не слышал, как открылась дверь.

— Стой! Что здесь происходит?

Сигов подошел к дерущимся. На него глядели красные, разгоряченные борьбой лица. Ромка лежал на полу и охал, нижняя губа его была рассечена, и тоненькая струйка крови стекала по подбородку.

Сигов повторил вопрос:

— В чем дело? Что здесь происходит?

Все наперебой начали говорить:

— Цыган украл у Федора рубаху.

— Куртку украл.

— Думали на Михо, а это он, гаденыш.

— Фараоново племя!

Сигов крикнул:

— Не все сразу. Ничего не пойму. Один кто-нибудь пусть говорит.

И вдруг, увидев Гнатюка, обратился к нему:

— И ты здесь? В чем дело? Рассказывай быстро.

Лицо Гнатюка было потным, красным, волосы растрепались. Правая щека поцарапана, — кто его знает — Ромка ли, защищаясь, расцарапал его лицо или, в пылу борьбы, кто-нибудь из ребят. Тяжело дыша, Гнатюк рассказал Сигову обо всем, что произошло:

— Оказывается, напрасно обидели парня, — говорил он. — Я так и знал, не Михо украл… Ромка украл.

— Это кто же такой — Ромка? — спросил Сигов.

— Ромка, цыган, вот он. На нем рубаха Федора. А куртку, видно, уже сплавил, пьяный пришел.

Лицо Сигова становилось все более хмурым. Выслушав Гнатюка, он спокойно спросил:

— Ну и что?

Гнатюк не понял.

— Как что?

— Я и спрашиваю, — Сигов повысил голос. — Что же вы сделали?

Гнатюк потупил глаза, а Сигов строго продолжал:

— Что вы сделали, спрашиваю? Самосуд устроили? Как в Америке — суд Линча? Так здесь же вам не Америка!