Приметы весны - Александр Винник

— Теперь уже не до розыгрышей и шуток, — говорил он, куда там! Ходи по струночке, важный и надутый!

И горячо, со злостью начинал говорить о типе работника-вельможи.

— Идет по улице, как пава, — медленно, вразвалку, с ничего не выражающим лицом, точно всем хочет показать, что спешить некуда, что никакие тревоги ему нипочем, что он уже до коммунизма дошел.

— А тебе больше по душе такой, — возражал ему Сигов. — Мчится по улице с огромным портфелем, распатланный, взмыленный. Работяга! Спокойно пройти некогда. И портфель с бумагами домой тащит, на работе с делами никак не управится… Были раньше такие; слава богу, отучили их таскать портфели с бумагами.

— Отучили! Зато не меньшую беду накликали на голову. Зашел я вчера к Москаленко. На столе — ни ли сточка бумаги, чернильница так и не открыта с утра, на лице безмятежное спокойствие. Порядок, тишина…

— Представляю себе, что бы делалось в твоем кабинете, если бы тебе волю дать, — подтрунивал Сигов. — Люди бы на столах сидели, дым — хоть топор вешай, все говорят, перебивают друг друга. А товарищ Коломиец сидит в этом вертепе и радуется: вот он какой демократ, его уж в бюрократизме не обвинят. Так?

Коломиец улыбнулся.

— Так или не так, а со страстью должен работать человек, горячо, самозабвенно. Не мчаться, конечно, по улице с портфелем и растрепанной шевелюрой, но и с постной физиономией сидеть за рабочим столом тоже не годится. Оттого-то некоторые товарищи быстро толстеть начинают. Ему еще и сорока лет нет, а уже животик отвисает и физиономия как шар. Это от чересчур спокойного отношения к работе.

— Страсть страстью, в работе без нее нельзя, но и чересчур горячиться тоже не полагается. Большие дела полезнее бывает решать не сгоряча, а с рассудком.

…Два человека, разных по характеру, они, однако, сработались. Когда надо было, Сигов умел обуздать «бесенка» в душе Коломийца, на заседаниях парткома и в личных беседах часто и остро критиковал директора. Коломиец привык прислушиваться к тому, что говорил ему Сигов. Хотя нет-нет и прорывалась его чрезмерная горячность и Сигов иногда побаивался, как бы «бесенок» не довел Коломийца до крупной неприятности.

На заседании парткома Коломиец выступил очень резко и в пылу красноречия обрушился на Гнатюка до того рьяно, что Сигов остановил его репликой:

— Дело, конечно, нехорошее, но говорить, по-моему, надо, не столько о наказаниях, сколько об извлечении уроков.

Выступили и другие члены парткома. Председатель завкома профсоюза Ляхов говорил о Михо Сокирке как о добросовестном рабочем, которого нужно всячески поддерживать.

— Комитет комсомола собирался выдвинуть его в депутаты городского Совета, — нерешительно сказал Гнатюк. — А тут такое дело.

Сигов встал со стула и одобрительно сказал:

— А что же, товарищи, это, пожалуй, неплохая идея.

— Не слишком ли рано выдвигать в депутаты? — возразил Коваль.

Сигов задумался, взвешивая все «за» и «против». Немного горяч, нуждается в присмотре. Ну что же, впереди еще много времени. Что касается остального, то кандидатура вполне подходящая: молод, честен, энергичен, хорошо работает, учится. Нашел в себе силу уйти из табора, — это определенно революционный шаг в его жизни.

Он высказал свои соображения и предложил членам бюро подумать над этим. Затем обратился к Гнатюку:

— Я еще посоветуюсь в горкоме партии. Думаю, что коммунисты поддержат кандидатуру, если комсомольцы выдвинут Сокирку. Теперь я хочу сказать о происшествии. Я согласен с тем, что здесь говорилось о работе среди молодежи, и со всем остальным. А я скажу о том, о чем не говорилось.

Сигов снял очки, точно они ему мешали, и, близоруко оглядев присутствующих, продолжал:

— Попробуем поглубже, с политических позиций разобраться в том, что у нас произошло… Работает у нас на заводе цыган. Хороший рабочий, активный общественник. К нему иногда приходят его земляки.

— Неподходящее слово, — заметил Коломиец. — Земляки — это уроженцы одной местности. А какие же у цыган земляки?..

Сигов нетерпеливо остановил его.

— Не знаю, я не об этом сейчас… И вот приходят к нему цыгане: Ромка и другие. Пришли — и ушли. А мы, оказывается, ни при чем. Кто эти люди, зачем пришли, какое влияние оказали на нашего рабочего, с какими мыслями ушли от нас, что думают, что будут делать дальше?

— Может быть, массовую работу в цыганском таборе проводить? — с усмешкой отозвался Коваль. — И на своем заводе с трудом управляемся.

— Вот готовят на бюро горкома отчет о массово-политической работе, всыпят нам, — поддержал его Коломиец.

Сигов спокойно выслушал реплики, потом продолжал:

— В цыганский табор я не собираюсь отправлять ни тебя, товарищ Коваль, ни тебя, товарищ Коломиец. А подумать нам есть о чем. В горкоме с меня не спросят за цыганский табор. Федору Кузьмичу тоже вроде нет дела до этого, — у него завод, план, себестоимость… При чем тут цыгане? И вообще, скажу, какая тут проблема? Бродят цыгане по свету — ну и пусть себе бродят! Сколько их там, чтобы специально заниматься ими!

— Кстати, сколько их? — спросил Коломиец.

— Сейчас знаю, поинтересовался, а раньше не знал. Во всем мире два миллиона цыган. А в нашей стране их, примерно, тысяч шестьдесят. А может, и больше, кто их посчитает! Никакого заметного влияния ни на экономику нашей страны, ни на ее политическое развитие они оказать не могут… Я стал над этим думать, чтобы уразуметь, как же нам быть с Ромкой и с другими, что приходят к Сокирке. А отношение у нас вот какое…

— В комсомол принять, — попробовал пошутить Гнатюк.

— В милицию отправить — вот тебе и все отношение, — сказал Коломиец.

— Не спешите, товарищи, дайте досказать. Ясно, что цыганами, что кочуют по нашей советской земле, надо заниматься. Их нужно принять в нашу семью.

— А они упираются, не идут, — сказал Коваль.

Сигов укоризненно взглянул на него.

— Этот вопрос поглубже, чем тебе кажется. Кто должен отвечать за эти шестьдесят тысяч, кто усадит их на землю, кто переселит их из грязных шатров в светлые дома, кто приобщит их к социализму? Или ты думаешь, что Центральный Комитет пошлет в каждый табор своего инструктора, а тот развернет там агитацию? Нет, товарищи. Мы, мы должны это делать. Все мы, все, кому встретился на пути цыганский табор. И кто Ромку встретил. Все равно, где он прописан и состоит он на учете в нашем завкоме профсоюза или нет. К нам в поселок попал, в нашем общежитии оказался, — значит, под наше влияние должен попасть. Это первое. А теперь я хочу спросить товарища Гнатюка: ты подумал, почему цыган, которого все зовут Вислоухим, наговорил на Сокирку, какой интерес был цыгану клеветать на цыгана? А? Как, по-твоему?

Гнатюк пожал плечами.

— Кто его знает, Иван Петрович? Не думал.

— А фамилию Вислоухого ты не знаешь?

— Нет.

— Чурило. Не слышал?

— Слыхал что-то.

— Старшина табора это. А Вислоухий — сын его. И, может быть, специально он наговаривает на Сокирку. Чурило зуб против него имеет. Сокирка из табора ушел в теперь у него как бельмо на глазу. Может так быть?

— Правильно, по-моему, — согласился Гнатюк.

— А Вислоухий не один. С ним цыганка еще ходит. Гадает она на базаре. И ты послушал бы, что она гадает. Одной женщине говорит, что выпала ей дальняя дорога, ждет ее в конце счастье и что надо бросать работу и ехать. Другой говорит, что ее может разлучить с мужем казенный дом… Семерки там, короли… В общем такой получается, что следить надо за мужем, по вечерам никуда не отпускать… Женщина вздохнула: «На заседания ходит». — «Ну вот, видишь», — говорит цыганка… А третья гадала на какого-то трефового короля. Получается, что он должен стать военным, что изменит он любимой, если уедет. И обратной дороги ему нет.

— Смотри, скоро сам гадать научишься, — рассмеялся Коваль. — Втянешься в базарные дела.

— Ты, конечно, на базар не пойдешь. Куда там! Разве можно ответственному работнику на базар ходить!

— Там спекулянты, — отозвался Коломиец.

— Спекулянтов там действительно немало. Но, кроме спекулянтов, там рабочие, их жены, дети… Тысячи людей собираются там. Наши враги ведут там работу. А мы считаем, что неудобно нам потолкаться в толпе, послушать, о чем говорят, вставить свое слово в разговор… Вот оно как дело получается, дорогие товарищи…

Заседание парткома закончилось поздно. После того как все разошлись, Сигов задержался еще в кабинете, чтобы просмотреть почту. Когда он вошел в приемную, управделами сказала ему:

— Вас тут посетитель ждет.

— Пусть заходит.

Управделами развела руками.

— Говорила ему — не хочет заходить. Давно уже ждет вас в коридоре, часа полтора.

Сигов недоумевал: кто бы это мог быть? Не иначе, как какое-нибудь семейное дело. Женщина, наверное; стесняется зайти.