Олимпиец - Брайан Глэнвилл

Наутро после того, как я приехал в Нюрнберг, она тренировалась со мной и Куртом. Мы вместе бегали по кругу, и она двигалась хорошо — ноги–то длинные. На третьем круге мы начали соревноваться. Она убежала вперёд, а я решил, что не потерплю такого, и давай за ней.

Тогда она ускорила бег, обернулась и рассмеялась. Курт нам кричал: «Медленнее, медленнее!» Но мы не обратили внимания — будто бросили вызов друг другу. Оба ринулись вперёд, под конец я её опередил, всего на ярд, но мне и впрямь пришлось выложиться.

Курт подошел с грустным видом, покачивая головой. Мы оба легли на травку, чтобы он проверил пульс, а она повернула ко мне голову и снова засмеялась. Она смеялась и тогда, когда Курт что–то говорил ей по–немецки, она отвечала — не знаю, что именно, но явно с ним не соглашалась. Потом он сказал мне: «Соревноваться бесполезно. Тренировка не для состязаний». Я ничего не ответил, он был прав, но ведь она начала, я же не мог ей уступить…

Вечером она отвезла меня во Франкфурт. Я сперва колебался — ехать ли, но она сказала: «Конечно, поехали! Я привезу вас обратно вовремя, ещё наспитесь!»

Она гнала так, что испугала меня до смерти: не меньше восьмидесяти миль, а порой и выше ста. То и дело она поглядывала на меня и улыбалась. Не знаю, удавалось ли мне отвечать ей улыбкой, — уж больно она рисковала, обгоняя машину за машиной.

Во Франкфурте она отвезла меня в модный ресторан, где можно было потанцевать. Услышав музыку и увидев наряды присутствующих, я слегка вздрогнул. Наверное, она это заметила, потому что сказала: «Не беспокойтесь, счёт я выпишу на отца».

Как и Джил, она танцевала хорошо и с наслаждением. Разница была лишь в том, что Джил во время танца как бы отключалась, уходила в себя, танцевала очень грациозно, очень ритмично, но соло. А Хельга танцевала с тобой, не переставая улыбаться и как бы поддразнивая. На ней был ярко–зелёный костюм, и со своими развевающимися волосами она выглядела, как на картинке.

За ужином она сказала: «Сейчас вы едите мясо, а раньше, кажется, не ели». Я ответил, что был вегетарианцем. Она снова как–то странно улыбнулась и спросила: «Наверное, вы от многого отказываетесь ради бега?» Я сказал: «Приходится. А вы разве не отказываетесь?» Она пожала плечами: «Не так уж часто. Бег для меня — не вся жизнь». Мы посмотрели друг на друга, она с присущей ей многозначительностью. Я протянул через стол руку, и она крепко сжала её своими сильными пальцами. «Вы любите джаз? — спросила она. — У меня дома есть записи «Модерн джаз–квартета». Я спросил: «А возвращаться мы не собираемся?» Она снова пожала плечами — ей этого явно не хотелось: «Я позвоню Курту и скажу, что машина сломалась. Она часто ломается».

Квартира у неё была как в сказке — очень современная, с паркетными полами, много комнат, ковров, на стенах — картины, на которых ничего не поймёшь, и модная металлическая мебель.

Когда мы вошли, она сказала: «Ты можешь меня поцеловать». Но поцеловала меня она, тесно прижавшись ко мне всем телом, обвив руками шею — словно питон.

Спустя пять минут мы уже были в постели — огромной, двуспальной, укрытой белым мехом, а на ней — куча игрушечных зверюшек: всяких мишек, слоников. Одним движением она всё сбросила…

Она позвонила Курту только к полуночи, да и то потому, что я настаивал. «Не понимаю, что ты так волнуешься».

Когда мы вернулись на следующее утро, Курт ничего не сказал, только кивнул с обиженным видом. Но позднее, когда мы с ним остались наедине, он заявил: «Спортсмен должен идти на определённые жертвы. Я не могу приказывать, я только советую. Твой пульс сегодня сильно частит».

После этого я заставлял её отвозить меня домой пораньше, иногда сам садился за руль — так было спокойнее.

Через неделю я написал Джил. От неё не было ни слова. Я не мог себя заставить позвонить ей: во–первых — из–за нашей ссоры, а во–вторых — из–за Хельги. Сейчас я уже не сердился, просто не хотелось говорить с ней о ребёнке и всём прочем. Хотелось быть от всего этого подальше, хотя я, наверное был не прав. Я считал: с Хельгой или без неё, мне нужно время, чтобы справиться с собой.

Но я всё же написал, что жалею о своём внезапном отъезде, — мол, подчинился импульсу, захотелось побыть одному. Я бы всё ей объяснил, будь она в то утро дома. Просил прощения за своё поведение и за всё, что наговорил тогда, — мол, был усталым и ничего подобного не ждал. Как только вернусь, мы поговорим обо всём, но мне ещё нужно время, чтобы осознать происшедшее. Хотя времени тут у меня было не таки много — то Курт, то Хельга.

Курту всё это не нравилось, он продолжал отпускать замечания на счёт сердцебиения и пульса, а однажды сказал: «В жизни женщины бег никогда не играет такую важную роль, как в жизни мужчины». Я понял, что он имеет в виду, и знал — он прав, я ставлю под удар свои шансы, но не будь у меня сейчас этой отдушины, я просто сошёл бы с ума.

Однажды, когда мы лежали в постели, Хельга сказала: «Я видала твою жену в Белграде; по–моему, она мила». Потом обняла меня. Я вроде небрежно ответил: «Ты думаешь?» Она спросила: «Ты не любишь говорить о своей жене?» Я сказал: «Не всегда же позволяют обстоятельства». И она засмеялась.

Прошла неделя, а ответа от Джил не было. Я забеспокоился и как–то вечером позвонил. Никто не ответил. На следующее утро, очень рано, примерно в половине восьмого, я снова позвонил домой, и опять никакого ответа.

Я подумал: может, она уехала к родителям — и позвонил в Манчестер.

Долго не мог прозвониться. Потом к телефону подошла её мать и настороженно спросила: «Да, кто говорит?» Я ответил, и она очень холодно сказала: «Слушаю». Когда же я спросил, — у них ли Джил, она ответила: «Да» — и так, будто хотела добавить: а зачем она тебе нужна? «Можно её?» Чуть помолчав, она сказала: «Сейчас узнаю».

Я ждал бог знает как долго, мне показалось, чуть ли не час; наверное, около минуты, потом я услышал голос Джил: «Да», и звучал он ещё холоднее, чем у её матери. Я спросил: «Ты получила моё письмо?» Она ответила: «Да, получила». Я сказал: «Думал, ты тоже напишешь». — «О чём?» — «Хотя бы о том, что ты в Манчестере». Она ответила: «И ты мог бы сказать, что едешь в Нюрнберг».

«Послушай, если ты хочешь, чтобы я признал свою ошибку, я её признаю, я же написал об этом в письме, верно?» Она спросила: «А что это меняет?» — «А то, что мы снова можем всё обговорить». Она сказала: «Мне твои взгляды известны. Вряд ли такой разговор что–то изменит». Тут взбеленился и стал кричать: «Чёрт возьми, как это не изменит?! В смысле ничего не изменит для тебя! Ты всё хочешь делать только по–своему!» Она сказала: «Так мы ни до чего не договоримся» — и повесила трубку.

Меня всего трясло. Ну и чёрт с ней, больше к ней не вернусь. Приехала Хельга — она появлялась теперь почти ежедневно — и спросила: «Что случилось, Айк?» Я ответил, что ничего особенного. Но в этот вечер мы снова сказали Курту, что машина сломалась.

«В окрестностях старинного города Нюрнберга, контрастируя с его средневековыми замками и соборами, стоит большое современное здание.

Здесь усиленно тренируется Айк Лоу, самый блестящий бегун на милю в Британии. Он знает, что его ждёт труднейшее испытание: финал в беге на милю в Перте, на Играх Содружества.

Там двадцатичетырёхлетний лондонец, представитель спортивной фирмы, почти наверняка встретится и должен будет победить того, с кем он делит мировой рекорд: с выдающимся Терри Купером из Канады.

Я говорил с Айком на прошлой неделе возле Спортивного института на красной беговой дорожке, которая стоила 10 000 фунтов, Лоу сказал: «По сути, я готовлюсь к этому выступлению уже больше года. С того дня, когда узнал, что Купер побил мой мировой рекорд».

Высокий, загорелый, полный решимости, Айк Лоу, чьё тело — это мускульное чудо, тренируется безжалостно, даже беспощадно и намерен прийти к соревнованиям в Перте в пике спортивной формы. Его тренировки ведёт всемирно известный физиолог профессор Курт Гиземан, в работе которого нет места случайностям. Вес Айка, его пульс, сердцебиение и скорость восстановления ежедневно проверяются и записываются.

Вместе они смотрели фильмы о забегах Купера и проанализировали их круг за кругом. Айк пошутил: «Когда придёт время ехать в Перт, я буду знать о Купере больше, чем он сам».

Уже шесть недель Айк живёт и тренируется в Спортивном институте, выполняя жёсткую программу Гиземана по интервальной тренировке. К этой системе он перешёл в июне, после пяти лет тренировки на выносливость под началом яростного противника ортодоксальности британского тренера Сэма Ди.

«Сэм был для меня прекрасным тренером, — сказал Айк, — но мне кажется, с ним я уже достиг максимума возможного. Не исключено, что менять метод тренировки вообще надо каждые пять лет».

Бывший бегун на четверть мили, впервые пробежавший милю, когда ему было лишь восемнадцать лет, так ответил на вопрос, поддерживает ли он контакт с Ди: «Нет, хотя мне бы этого хотелось. — Хмурое выражение появилось на его лице голливудского красавца. — Сэм воспринял мой уход очень тяжело. По–моему, он великий тренер.