Олимпиец - Брайан Глэнвилл

Глэнвилл Брайан

Олимпиец

Помню, когда я первый раз увидел его, подумал: вот еще один «с приветом», спятивший старикан из тех, что отираются на стадионах; бежишь мимо, а они навалятся на барьер и орут невесть что. Да заткнулся бы ты, старый козёл, подумал я на бегу. Сделал еще один круг, а он знай себе стоит на месте и снова орет, кое–что я даже разобрал: «Прижми локти!» Вот те на, ему–то что до моих локтей? Бегу по кругу, а самого смех разбирает — вспомнил одного старика из нашего квартала, был такой, слонялся по Хай–стрит, покрикивал на машины и грозил им палкой, будто людям. Бегу и смеюсь, прямо рот до ушей, и тут снова он, увидал мою довольную ряху и давай вопить: «Я тебе посмеюсь, сосунок!» — а потом запустил вдогонку мол, первого места мне в жизни не видать. В раздевалке подкатывается. Седенькая бороденка, а глаза светлые–светлые, светло–голубые, какие–то неземные, а взгляд прямо тебе пророк, попадался такой на картинках в домашней библии.

— Ты над чем смеялся? — спрашивает.

— Я? Да так, ни над чем. — Надо было послать его подальше, да духу не хватило. Еще, думаю, брякнется тут, вон, как надулся. — Я, когда тренируюсь, часто смеюсь.

— Твои тренировки ни черта не стоят. Кто твой тренер?

— У меня нет своего, только клубный.

— Какой клуб?

— «Спартак».

— Они там отстали на полвека, — фыркнул он. — У них и олень разучится бегать.

И по виду и по разговору — чистый псих. Удивительно, как все в нашей жизни идет по кругу:

Потом–то я точно уверился, он псих — раньше это считали многие, а ведь долгое время я так не думал.

Наверное, Джил была права — я уже говорил — такие светлые, будто он долго смотрел на солнце; когда я узнал его поближе, я так и представлял себе — вот он глядит на солнце, бросает вызов, не желает уступить даже светилу. Он, не моргая, смотрел на тебя, вернее, чуть ли не сквозь тебя, как бы огнем выжигая все, что ему не нравится, что ему не по нутру. И в придачу ко всему этому — впалые щеки, седой хохолок, а лицо сует прямо тебе под нос.

Алан, спринтер, бронзовый призёр, называл его Старым Мореходом. Он говорил: «Вот старый мореход, из тьмы вонзил он в гостя взгляд…» Не Сэму, конечно, говорил, а нам: сказать такое Сэму вряд ли кто осмелится.

И, наконец, его манера говорить. Именно манера. Важно не что он говорил, а как. Слова хлестали из него потоком, и выбор у тебя невелик: хочешь — плыви по течению, не хочешь — оно всё равно тебя унесет. Я и сейчас помню, что он говорил тогда в раздевалке. Я только из душа, вода с меня капает, а он прилип так, что не отдерешь:

— У тебя какая дистанция?

— Четыреста.

— Ты сложен как милевик. У тебя для мили идеальные данные: икры длинные, бёдра и руки худые, мускулистые, сам поджарый, плечи широкие. Бегун на милю — аристократ среди бегунов. Он как выхоленная скаковая лошадь, только о двух ногах. Посмотри на меня: я стайер от природы, жилистый, мускулистый, натренированный до последнего хрящика. Мы в беге — пехота. А твои четырехсотники, восьмисотники — кавалерия. А спринтеры — боевики, ударные части.

Кто–то из другого клуба переодевался в углу и спрашивает:

— А мы, ходоки, кто же тогда будем?

Старик за словом в карман не полез:

— Ходоки, — говорит, — это как ослы у Честертона — дьявольская пародия на двуногих.

С этими словами он стал ходить по раздевалке, виляя задом и дергая взад–вперед плечами, и здорово нас рассмешил, ходока в том числе.

— Я не хочу обидеть ходоков, — сказал Сэм, — каждый делает выбор по своим физическим возможностям. Я готов награждать золотой медалью даже ползунов. Но у каждого явления свои размеры. Возьмите ребёнка — он сперва учится ползать, потом ходить, а потом бегать; вот и у нас, легкоатлетов, должна быть такая иерархия способов передвижения.

По правде говоря, все это было мне не очень понятно. Школу я бросил в пятнадцать лет, с детства был ленивым, ничем особенно не интересовался, а он употреблял слова, которых я никогда не слышал. Но было в нём что–то такое… он тебя будто околдовывал.

— Скажите, Айк, вы с Сэмом очень близки?

— Очень близки, верно.

— Как отец с сыном?

— Ну, насчет этого я не знаю.

— Но он для вас больше, чем тренер?

— Я не тренер. Тренер — это эксплуататор молодежи. Я — инструктор.

— Инструктор чего, Сэм?

— Инструктор чемпионов. Людей, которые хотят стать чемпионами.

— В чём же здесь разница?

— Тут просто нет ничего общего. Моя работа не в том, чтобы воспитать бегуна, человека–животное, она в том, чтобы воспитать выдающегося человека. Сначала найти его, а потом помочь ему найти себя.

— Где он нашёл тебя, Айк?

— В парке.

— В парке? Ты бегал в парке?

— Да. По беговой дорожке.

— И Сэм нашёл тебя?

— Да, он смотрел, как я тренируюсь.

— И вы увидели в нём данные чемпиона, Сэм?

— Моментально. По тому, как он двигался, хотя и понятия не имел, как положено двигаться. По тому, как держал голову.

— Можно выявить спортсмена по тому, как он держит голову?

По тому, как человек держит голову, видно, что он думает о себе.

Когда я переоделся, мы зашли в кафе выпить чашку чая, вернее, чай пил я, а Сэм — молоко. Мы сидели за столиком, мраморная столешница была залита чаем и заставлена пустыми чашками. Он спросил, почему я пью чай; потом сказал:

— Без хорошей диеты нет хорошего спортсмена. Чай вреден. Кофе тоже. Алкоголь вреднее того и другого. Алкоголь употребляешь?

— Ну, пропущу иногда кружечку пивка.

Он как хлопнет ладонью по столу, все даже обернулись; вышло жутко неудобно.

— Ты сам себя травишь. Сам ослабляешь естественные стимулы, какими тебя наделила нервная система. У человеческого организма есть собственный стимулятор — адреналин. Адреналин вырабатывается, когда человек боится, переживает, чего–то опасается. А алкоголь туманит мозг, усыпляет рефлексы, поражает легкие, вредит сердцу. Ты куришь?

Я хотел сказать «нет». Но с какой стати? Кто он мне? Знаю его всего полчаса, и вообще, о чьей жизни речь — его или моей? Я и позже частенько ловил себя на том, что задаю себе вопрос: чья это жизнь — его или моя? Чьё это тело? Пока не решил — и жизнь моя, и тело моё. А тогда ответил:

— Да, немного.

— С сигаретой — никаких сделок. Табак — враг человека. Знаешь, что время делает с дымоходом?

— Он чернеет от сажи?

— Если ты курильщик, твои лёгкие — тот же дымоход. Только нельзя позвать трубочиста. Сигареты с собой есть? — Я кивнул, и он протянул вперёд руку с синими венами и длинными пальцами, похожую на клешню; сам не знаю почему, но я достал из кармана пачку — там было несколько сигарет — и положил ему на ладонь. А он что есть силы смял её. Надо было врезать ему, но я этого не сделал, а только крякнул, когда он разжал кулак и бросил смятую пачку на пол.

Потом он перешёл к диете. Ем ли я мясо? Вот и зря, сам он вегетарианец, а пить нужно молоко, только не такое молоко, это слишком долго перерабатывали, вот которое прямо из–под коровы — совсем другое дело.

— Но сила–то бегуну нужна? — спросил я.

Тогда он закатал рукав, протянул правую руку и сказал:

— Прижми её к столу.

Я взял его руку, жилистую, всю в венах, будто сплетённые корни деревьев.

— Давай, — сказал он, и я надавил вниз обеими руками. Мне едва минуло восемнадцать, но я был очень силён для своего возраста. Думал, положу его мигом, даже немного пожалел старика. Но рука Сэма не сдвинулась с места, как я ни старался. Под конец я уже почти стоял. Пот ручьями тёк со лба, вокруг люди столпились, но это меня не волновало, вернее, ещё как волновало, теперь–то я был обязан его дожать. Надо же так опростоволоситься? Потом случайно глянул на него, а он торжествующе улыбается, будто говорит мне: «Видишь, я ведь знал, что тебе меня не осилить». И я надавил ещё сильнее, не спуская с него глаз. Но не тут–то было, он только моргнул разок и всё, и я сдался. Отпустил руку, сел.

— Не знаю, как это у вас получается.

Он сказал:

— Не так плохо для вегетарианца, а? Овощи сильнее мяса! Сила духа важнее силы мышц. Сила воли побеждает слабость тела. Тело не знает, на что способно, его направляет воля. Вот почему хороший спортсмен должен тренировать не только тело, но и дух… Почему греки были настоящими, прирожденными спортсменами? Потому что они установили для себя золотое правило: развивай дух, но не забывай о теле. А мы поставили над всем машины. Мы должны вновь обрести тело, перестать травить его ложными стимуляторами, пичкать вредными веществами, относиться к нему только как к средству для получения удовольствий. Растению нужна вода, а телу — упражнения. Лиши растение воды — оно погибнет. Перестань упражнять тело, и оно поддастся разложению, а вместе с ним и дух. Посмотри на политиканов, книжных червей, бизнесменов. Посмотри на тех, кто правит нашим миром, диктует нам, как поступать. Издевательство над здравым смыслом! Всё это люди, не имеющие тел, а только — головы. Зато у многих спортсменов нет голов, а есть только тела. Чемпион — это человек, который натренировал тело и дух, научился побеждать боль. Большой спортсмен всегда в согласии с самим собой и с окружающим миром: он обрёл себя. Он никому не завидует. Из–за людей, которые себя не обрели, возникают войны: я воевал в обеих, и я это знаю. Смотри, вот повыше пупка — ранение во Фландрии. А на правом плече — это заработано в Мурманске. Но я воспринял их спокойно — знал, что выживу. Можно убить тело, но нельзя убить дух. Возможности тела беспредельны, если оно подчинено сильному духу. Двадцать лет назад считалось, что милю за четыре минуты не пробежать. Я говорил: мы дождёмся, когда её пробегут за три сорок, и надо мной смеялись. И что же? Сейчас за четыре минуты милю бегают не только спортсмены, но и школьники. Мы ещё увидим милю за 3.40, стометровку за девять секунд, высоту в 2.70 и с шестом — шесть. Главное — осознание цели. Стоит только осознать, что достичь цель возможно, — она будет достигнута. Вот для чего нужен спорт, нужны рекорды. Они показывают возможности человека, а возможности эти беспредельны. Невероятное осознаётся, а потом осуществляется.