Молодые дикари - Эван Хантер

— Я обычно много говорила со своим отцом, когда я была маленькой. Мы очень часто мило беседовали. Помню, я очень гордилась, что могла вести с отцом взрослые разговоры.

— Но сейчас ты с ним не беседуешь?

— Редко. Он занят.

— О, боже, заняты! — воскликнул парень. — Они все время куда-то бегут.

— Кроме того, мне... мне нечего ему сказать...

— Да, — согласился парень. В его голосе послышалась тоскливая нотка.

— Мне хотелось бы, чтобы у меня было о чем с ним говорить, — продолжала девушка. — Но мне не о чем.

— Я считаю, что они воспитывали нас до сих пор, пока кормили, одевали. Когда-то мы должны дать им возможность отдохнуть, правда?

— Думаю, что да.

— Я не согласен с ребятами, которые всегда повторяют: «Я не просил, чтобы меня родили». Хорошо, а кто просил? У кого-нибудь есть выбор? Но, однако, я доволен, что я родился.

— Ты говоришь очень хорошие вещи, Лонни.

— Нет ничего лучше жизни, — продолжал парень. — Разве ты не рада, что живешь?

— О, да, да, Лонни, ты... любишь кого-нибудь?

— Как свою мать? Своего отца?

— Ну...

— Но это не совсем настоящая любовь, понимаешь? Это больше похоже на привычку.

Несколько минут они молчали. Затем парень сказал:

— Дженни... можно тебя поцеловать? Девушка не ответила.

— Ну, хорошо, — сказал он. — Извини. Я хотел... я подумал, что, может быть, ты не будешь против, если я...

— Не буду, Лонни, — ответила она, и в ее голосе прозвучала такая трогательная невинность, что Хэнк, лежавший на камне, был готов заплакать. — Но...

— Что, Дженни?

— Ты мог бы... Ты мог бы...

— Что, Дженни, что?

— Ты мог бы вначале сказать мне, что ты меня любишь, — попросила она.

У Хэнка на глаза навернулись слезы. В то время, как его дочь целовалась, он лежал в темноте на камне, прижав ладонь ко рту, чтобы заглушить рыдания. Закусив губу, он качал головой снова и снова, охваченный своим неожиданным прозрением, чувствуя себя маленьким и ничтожным и в то же время необычайно сильным.

— Я люблю тебя, Дженни, — сказал парень.

— Я люблю тебя, Лонни.

Он слушал эти слова, и ему вдруг захотелось, чтобы сейчас был понедельник, ему вдруг захотелось, чтобы уже начался судебный процесс. Который час, Лонни?

Почти двенадцать.

— Ты не проводишь меня домой? Я не хочу, чтобы они волновались.

— Можно поцеловать тебя еще раз?

Наступила тишина, а затем Хэнк услышал, как они встают и неуклюже пробираются через кусты на тропинку. Спустя некоторое время звуки их шагов замерли.

«Я ничем им не обязан, — подумал он. — Я ничем им не обязан: за исключением будущего».

ГЛАВА XII

Нью-йоркским юристам было известно, что судья Абрахам Самалсон не позволяет никаких вольностей в зале судебного заседания. В понедельник, когда начался процесс по делу Морреза, в зале уголовного суда, секция III, отделанном деревянными панелями и залитом солнечным светом, царила торжественная атмосфера, несмотря на то, что он был битком набит кандидатами в присяжные, зрителями и репортерами. Сидя в конце зала, Кэрин и Дженифа Белл слушали почтенного Абрахама Самалсона, производившего в своей судейской мантии внушительное впечатление. Он напомнил зрителям, что суд имеет дело с серьезным случаем и что всякие попытки превратить его в цирк закончатся тем, что он запретит доступ зрителям в зал суда. С терпением педагога детского сада он объяснил, каковы будут его функции в качестве судьи, и попросил вызвать первого кандидата в присяжные.

По всем внешним признакам отбор присяжных проходил обычным порядком и без каких-либо неожиданностей. Хэнк от имени обвинения задавал обычные в этих случаях вопросы. Защитники троих подсудимых (а их было двенадцать человек), назначенные судом, в свою очередь задавали обычные в этих случаях вопросы. Процедура была длительной и большей частью неинтересной. Майк Бартон, слушая вместе с другими репортерами процедуру отбора, много раз подавлял зевоту.

— Мистер Нельсон, если бы обвинитель бесспорно доказал, что эти трое молодых ребят виновны в предумышленном убийстве, были бы у вас какие-нибудь сомнения, чтобы проголосовать за решение о их виновности?

— Почему у меня должны были бы быть какие-либо сомнения?

— Потому что в отношении предумышленного убийства по закону предусматривается обязательный смертный приговор.

— Нет, у меня не было бы никаких сомнений.

— Вы послали бы их на электрический стул?

— Да. Если они виновны, послал бы.

— С другой стороны, если представленные факты дадут основание просить о смягчении приговора, соответствовало бы вашей морали и этике просить суд о снисхождении при вынесении обвинительного приговора этим ребятам?

— Да.

— А если мы сумеем доказать, что было совершено менее серьезное преступление, чем предумышленное убийство, приняли бы вы во внимание представленные факты и сочли бы возможным определить преступление как непредумышленное убийство?

— Я не понимаю, что вы имеете в виду?

— Он имеет в виду, — вмешался Самалсон, — что в то время как окружной прокурор попытается доказать, что эти трое ребят совершили предумышленное убийство, представленные на рассмотрение суда факты могут показать, что на самом деле было совершено менее серьезное преступление, как, например, непредумышленное убийство. В этом случае позволили бы вы, чтобы обвинительный акт большого жюри или окружная прокуратура повлияли на принятие вами решения о менее серьезном преступлении?

— Нет, не позволил бы.

— Этот ответ удовлетворяет вас, мистер Рандольф?

— Да, удовлетворяет. Благодарю вас, ваша честь. А если на этом суде будет доказано, что эти трое ребят не совершили никакого преступления, вы бы проголосовали за то, чтобы их оправдали и освободили?

— Да, проголосовал бы.

— Благодарю вас, — сказал Рандольф. Я отвожу эту кандидатуру.

— Скажите, миссис Рилей, где вы живете?

— На углу Сто тридцать восьмой улицы у бульвара Брукнер.

— Много пуэрториканцев живет в этом районе? Порядочно.

— Вам нравится этот район?

— Ничего.

— Есть что-нибудь, что вам не нравится?

— Да, конечно.

— Что, например?

— Ну, район становится хуже.

— Что вы имеете в виду «становится хуже»?

— Ну, вы знаете.

— Нет. я не знаю. Будьте любезны, объяснить мне это, миссис Рилей.

— Извините, мистер Белл, — вмешался Самалсон, — но к чему вы клоните?

— В этом деле жертвой является пуэрториканец, и я пытаюсь выяснить, не считает ли миссис Рилей, что обстановка в этом районе ухудшается потому, что туда переселяются пуэрториканцы.

— В таком случае не говорите обиняком, а ставьте ваш вопрос прямо.

— Вы так считаете, миссис Рилей?

— Ну, я, конечно, не считаю, что пуэрториканцы способствуют улучш...

— Отвод, — заявил Хэнк.

— Ваш род занятий, мистер Аббени?

— Я владелец нескольких ресторанов.

— Вы нанимаете на работу пуэрториканцев?

— Да.

— Почему?

— Они хорошие работники.

— Сколько у вас работает пуэрториканцев?

— О, я полагаю, около пятидесяти.

— Вы нанимаете на работу негров?

— Нет.

— Почему?

— Просто никогда не приходилось, вот и все.

— У вас нет принципиальных возражений против принятия на работу негров?

— Я бы сказал, нет. Просто мне никогда не представлялась такая возможность, вот и все.

— Мистер Белл, — прервал Самалсон, — насколько мне известно, по этому делу негры не проходят. Задавая кандидатам в присяжные вопросы, не имеющие никакого отношения к настоящему делу, мы можем значительно затянуть судебное разбирательство, в чем я не вижу необходимости.

— Я просто пытался выяснить, ваша честь, как далеко распространяется расовая терпимость мистера Аббени.

— Тем не менее, его отношение к неграм не могло бы иметь существенного отношения к разбираемому в этом суде делу.

— В таком случае у меня больше нет вопросов, ваша честь. Я хотел бы, чтобы этот кандидат был освобожден от обязанностей присяжного.

Потребовалась целая неделя, прежде чем обе стороны пришли к соглашению по поводу присяжных. После этого адвокаты произнесли свои вступительные речи. Хэнк заявил присяжным, что он вне всякого сомнения попытается доказать, что эти трое ребят виновны в предумышленном убийстве. Адвокаты со стороны защиты совершенно естественно заявили присяжным, что они докажут, что эти ребята невиновны.

«Во время этого суда вы услышите массу возбуждающих слов, — сказал один из защитников, — много страстных речей о расовой терпимости, о физических недостатках людей и о слепом невинном мальчике, который, как утверждается, был безжалостно убит этими тремя юношами. Но мы призываем вас во имя правосудия, во имя справедливости, во имя бога выслушать нас вашим разумом, а не сердцем. Мы представим вам факты ясно и логично, и если они будут сопоставлены вместе с помощью разума и без влияния эмоций, то эти факты подскажут вам, какое принять решение в этом торжественном зале суда, которое предопределит, будут ли эти трое ребят лишены жизни или нет. И этим решением будет: невиновны!»