Молодые дикари - Эван Хантер

Три раза Хэнк вставал из-за стола и ходил на кухню за водой. Два раза сходил в ванную. Заточил четыре уже идеально заточенных карандаша, а спустя десять минут снова принялся их затачивать. Углубившись в записи, он беспокойно ерзал на стуле.

— Хэнк?

— М-м? — сняв очки, он обернулся к ней. Его глаза были очень светлыми, и она знала, что он сильно устал. В этот момент он выглядел молодым и беззащитным. Губы его тронула слабая улыбка, и у нее неожиданно появилось к нему материнское чувство. Ей захотелось подойти к нему и прижать его голову к своей груди.

— Все в порядке?

— Да, все нормально, — он снова улыбнулся.

— Нервничаешь?

— Не больше, чем обычно, — ответил он и вздохнул. — Может быть, мне следует прекратить сейчас работу. Впереди еще целых два дня. Достаточно времени, чтобы успеть просмотреть все это.

— Почему бы и нет?

— Хорошо. Я только хочу прочитать заключение полицейской лаборатории, — сказал он, — Кэрин...

— Да?

— Убийство... Это убийство, так ведь?

— Милый, в чем дело?

— Неважно. Просто... Неважно.

Он снова надел очки и, порывшись в портфеле, вытащил голубую папку, в которой находилось заключение. Наблюдая за ним, она видела, как по мере чтения напрягалась его спина, как он выпрямился в кресле, затем снова склонился над заключением, перечитывая его, и водя пальцем по странице, и читая строку за строкой, как малограмотный. Затем он покачал головой, энергично отодвинул стул и начал расхаживать по комнате.

— Давай, выйдем на улицу, — сказал он. — Прогуляемся. Дженни вернется еще не скоро, да?

— Она пошла на вечер. Кажется, бойкот со стороны соседей прекращается.

— Тогда пойдем. Пожалуйста, Кэрин. Я должен подумать.

Они вышли из дома и спустились к реке. Вечер был теплый. Над тонким полумесяцем проносились темные облака. Они с Кэрин прошли через рощу и уселись на плоской скале. Закурили... В свете зажженной спички она разглядела его лицо — обеспокоенное, уязвимое, юношеское. Ей снова захотелось коснуться его.

— В чем дело, Хэнк? — спросила она.

— Суд начнется в понедельник, — сказал он.

— Ну и что?

— Я веду совершенно верное дело о предумышленном убийстве. Целый месяц я потратил на то, чтобы свести все воедино. А сегодня, сегодня я... Сейчас, прочитав свои записи, мои тщательно подготовленные записи, мое до мелочей продуманное дело, сейчас я в затруднении. Сейчас я не знаю. Я не знаю, что делать, черт возьми!

— Разве это дело вызывает какие-нибудь сомнения?

— Не знаю... Нет, абсолютно нет. Черт возьми, нет! Проклятье, оно действительно сомнительное. Кэрин, сегодня я узнал, что Моррез — сам был членом банды! Вначале я не мог этому поверить. Как мог слепой парень связаться с головорезами и хулиганами? Но мне прямо в полицейский участок привели несколько «Всадников», я допросил их, и все они подтвердили, что Рафаэль Моррез был членом их банды. К тому же крайне ценным членом банды. Его слепота гарантировала неподсудность.

— Ну и что?

— А то, что я не знаю, где же это кончается, Кэрин? Где же, черт возьми, границы? Он не только был членом банды «Всадников», но двое из ребят, убивших его, видели его в деле, что означает, что они, возможно, узнали его в ночь убийства. А если это так, значит, они знали, что он слепой, когда они его убивали.

— Таким образом, у тебя, с одной стороны, хладнокровное убийство, как установлено, слепого парня, а, с другой стороны, жертва, которая сама небезгрешна.

— Понимаешь, это не имело бы значения, кем был Моррез. Если убит бандит, мы все равно продолжаем преследовать его убийцу. Это имеет значение только в том случае... Кэрин, у меня уже просто нет уверенности, где добро и где зло... Я получил заключение полицейской лаборатории по поводу ножей. Заключение... Кэрин, предполагается, что я должен вынести обвинительный приговор этим ребятам. Предполагается, что я должен доказать их виновность в убийстве. Над этим я и работал. Именно из этого предположения я и исходил, и именно на этом я строил свои доказательства. Однако, когда я говорю с ними, когда я начинаю понимать их, когда я ближе узнаю их родителей и всю эту проклятую структуру банды, узнаю улицы, длинные темные улицы... Кэрин, Кэрин.

— Милый, пожалуйста, не надо.

— Все это вдруг бросает вызов моему представлению о добре и зле.

— Убийство — это зло, так ведь? — сказала Кэрин.

— Да, конечно, это зло. Но кто совершил это убийство? Кто виновен в этом убийстве? Понимаешь, что я хочу сказать?

— Не совсем.

— Хорошо. Эти ребята действительно нанесли ножевые раны. Но разве мы должны рассматривать только последний акт? Слишком много вещей ведет к этому убийству. Если я считаю виновными этих ребят, я также должен считать виновными их родителей, и город, и полицию... и где же конец? Где мне остановиться? Кэрин, я не крестоносец.

— Где остановиться, тебе подскажет закон, Хэнк. И это единственное, что должно тебя беспокоить.

— Как юриста, да. Но ведь я также и человек и не могу полностью отделить в себе юриста от человека.

— А также не можешь отделить убийцу в этих ребятах от...

— Я знаю это. Но что заставило их убить? Проклятье, Кэрин, в этом весь вопрос. Они убили. Но разве только сам факт убийства делает их убийцами?

— Мне кажется, ты все усложняешь, Хэнк. Если они убили, они виновны в убийстве. Это все, что должно тебя беспокоить.

— Ты веришь в это, Кэрин?

— Нет, — очень тихо ответила она.

— Я тоже. — Он помолчал. — Я не крестоносец. Я никогда им не был. Полагаю, за это можно благодарить Гарлем. Я думаю, может быть, в душе я трус.

— Хэнк, это неправда. Ты очень смелый человек.

— Кэрин, я боялся, я так долго боялся. Думаю, это наследие улиц. Страх. Страх, который все время следует за тобой по пятам; страх, который, словно бочка с порохом и зажженным запалом, ожидающая момента, чтобы взорваться, чтобы... уничтожить тебя...

— Хэнк, пожалуйста, не надо. Пожалуйста, ты не должен.

— Страх был рядом со мной всю войну всегда внутри меня, постоянный страх! Чего я боялся? Жизни! Повседневной жизни. Этот страх появился, когда я был еще ребенком. Все, о чем я мог думать, — это бежать из Гарлема. Бежать из места, породившего во мне страх, но когда я убежал, было уже слишком поздно, потому что страх стал частью меня, как моя печень, мое сердце. И затем я встретил тебя.

Она взяла его руку и прижалась к ней лицом. Он ощутил на своей ладони ее слезы. Покачав головой, он продолжал.

— Ты начинаешь... ты начинаешь сомневаться, Кэрин, когда предстаешь перед всеобъемлющим ужасом улиц. Этот ужас медленно, дюйм за дюймом, разъедает тебя до тех пор, пока ты не начинаешь удивляться, кто ты, что ты. Мужчина ли ты? Если ты мужчина, почему твоя девушка ушла к другому, когда ты был на войне? Почему ты все время боишься? Что с тобой, черт возьми? Что ты есть?

Он вдруг неловко притянул ее к себе. Она чувствовала, как в темноте он весь дрожал.

— И затем ты. Ты, Кэрин. Тепло, свет, чудо. И вдруг на какое-то время страх оставил меня до тех пор... пока и я не начал думать о том, что до меня ты любила другого.

— Хэнк, я люблю тебя.

— Да, да, но... Я задавал себе вопрос, почему должен был быть кто то другой, почему, почему? И я боялся, что могу потерять тебя так же, как он потерял тебя. Что со мною, Кэрин? Разве я не знаю, что ты любишь меня. Разве я не знал, что ты порвала с ним потому, что ты хотела меня, меня. Но все это смешалось со страхом...

Сейчас он плакал. Она слышала, как он плачет, и ослабла от беспомощного ужаса. Ее муж плакал, и она не знала, как ему помочь. Ее муж. И не было в целом мире более жалобных звуков, чем звуки его рыданий в темноте. Она целовала его мокрое лицо, целовала его руки, и он снова очень тихо сказал:

— Я не крестоносец, Кэрин, я боюсь. Чудовищность всего этого пугает меня. Я знаю, что я должен делать, но я... я войду в понедельник утром в зал суда, отберу своих присяжных и буду вести дело по обвинению в предумышленном убийстве, потому что это безопасный путь, легкий путь, потому что...

— Нет. Не говори этого.

— Потому, что я...

— Перестань! — сказала она резко. — Перестань!

Они долго молчали. Он вытащил из заднего кармана брюк носовой платок и высморкался. Сейчас облака полностью закрыли луну, и скалу окутала темнота.

— Пойдем обратно? — спросила Кэрин.

— Мне хотелось бы посидеть еще немного, — ответил он. — Если ты не возражаешь.

— Скоро вернется Дженни.

— Ты можешь идти. Со мной будет все в порядке.

— Хорошо. — Она встала, оправила юбку и пристально посмотрела на него, но в темноте не могла разглядеть его лица.

— Приготовить кофе?

— Да. Это будет замечательно.

— Хэнк?

— Да?

— Ты не трус.

Он ничего не ответил.

— Ты очень смелый.

Он снова ничего не ответил. Она протянула в темноте руку и дотронулась до его щеки.