Навеки вместе - Илья Клаз

— Ваша мость, смерд просится до пана войта.

— Где этот чертов схизмат? — зевнул и зло выругался.

— Тут я! — обрадовался Лавра. Но увидав капрала Жабицкого, огорчился. Хотел, как приказывали, к самому пану.

— Важные вести пану войту.

— Говори! — и снова зевнул.

— Пан просил, чтоб ему…

— Что ему, что мне — разницы нет. Пан войт спит и будить его не стану. — Жабицкий повысил голос. — Принес вести, так не таи!

— Ваша вельможность, казаки уходят из города.

Сон как рукой сняло.

— Куда уходят?

— Не знаю, пане, но уходят: Через западные ворота.

— Через западные?.. А не брешешь? Никому не сказывал?

— Никому. Через час седлать коней будут.

— Вот что, хлоп, — подумав, решил капрал. — Иди, спи и помалкивай. Не то — голова полетит! — Капрал расстегнул сюртук, достал мешочек, долго рылся в нем, бренча деньгами. Потом сунул монету в ладонь Лавре.

Когда мужик скрылся, Жабицкий пошел в соседнюю хату. От сполохов огня в хате было светло. Капрал различил белую простыню на мягком сене. Осторожно позвал:

— Пане войт…

— Кто здесь?! — испуганно подхватился Лука Ельский и зашарил под подушкой.

— Я, ваша мость, капрал.

— Наполошил, — шумно выдохнул пан Ельский. — Чего тебе?

— Казаки будут уходить на зорьке.

Пан войт отбросил одеяло.

— Кто принес вести?

— Доподлинно стало известно, — уклончиво ответил капрал Жабицкий. — Через Западные ворота, к болотам.

— Так, так, так, — растерянно повторял пан Ельский, сидя на полатях.

— Поднимай стражника литовского и пана Парнавского. И еще Шварцоху с рейтарами. Пусть идут в засаду.

Пехота поднималась плохо. Ни пикиньеры, ни мушкетеры не могли понять, зачем их заставляют выходить из хат в полночь после такого жестокого и трудного боя. Но все же выходили, с опаской поглядывая на космы пламени, что зловеще лизали ночное небо. Воинам было приказано не шуметь, не разговаривать и оружием не бренчать. Их вывели через Северские ворота и полусонных направили глухой, мало проезжей дорогой, в обход города.

Глава седьмая

Огонь неоступно приближался к шляхетному городу. Казаки не обращали на него внимания. Они торопливо седлали коней. Небаба поглядывал на черкасов и с болью думал, что осталось не более ста сабель из семисот. Вместе с казаками уходило около двух сотен горожан. А сколько тех и других полегло под стеной, определить было трудно. Шаненя говорил, что много, не менее тысячи человек. И больше всего легло черни и работного люда — которые ратной службе не обучены.

На плацу бабы прощались с мужиками.

Во второй половине ночи тронулись через Западные ворота. Ворота были старые, узкие, на одну телегу. Долго возились в темноте с запорами. Засовы заржавели, а створки ворот вросли в землю. Можно было выломать их, да Небаба велел не шуметь. Раскопали лопатами кое-как землю и раскрыли. Занимался рассвет.

Шаненя, Алексашка и Ермола Велесницкий были в хвосте. У ворот остановили коней, посмотрели на черный дым, что стлался над посадом. Только посада уже не было. Остались угли, и ветер крутил над ними облака золы и сажи. Шаненя снял шапку, перекрестился. Алексашка заметил, как слетела с ресницы слеза и запуталась в курчавой бороде. Тяжко было Шанене покидать город, в котором прошла вся его жизнь. А еще тяжко было потому, что не знал он, где Ховра и Устя. И Ермола не знал, где его баба Степанида. Не знали они, где детишки Мешковича. Когда садились на коней, Шаненя хмуро сказал Алексашке:

— Загинули у стены… Иначе пришли б на плац…

Алексашка ничего не ответил. Многое узнал он за последние дни, многому научился. Нелегкие испытания выпали на его долю. Дважды помирал на стене. Страшно стало, когда занес воин над его головой острый, сверкающий бердыш…

Здесь, в Пинске, не только разумом, а сердцем почувствовал, какую тяжелую долю готовили паны простому люду. От беды этой одно спасение — московская земля. Говаривали намедни казаки, что гетман Хмель послал к царю Алексею Михайловичу тайное посольство. Алексашка подумал: пусть бы и на Белой Руси был свой гетман, который вот так же бы пекся о черни и вере. Отправили бы и белорусцы гонцов с челобитной к царю.

Проехали версты две, как впереди остановились казаки.

— Что там такое? — вглядываясь в серую мглу, Алексашка тревожно вытянул шею.

И тут же, вспыхнув малиновыми огоньками, впереди прогремел залп. Шаненя, стеганув коня, помчался в голову отряда. Но пробиться на узкой дороге не смог. Издалека до него долетел крик Небабы:

— Сабли!

Место для боя было некудышное. По левой руке топкое, непроходимое болото, примыкающее к Пине. По правой впереди — лес, в котором засело войско. Сколько его, никто не знал. Десяток коней метнулось к болоту.

— Куда подались?! — закричал Небаба. — Трясина!..

Голос атамана остановил черкасов. Только кони в диком ржании уже бились в топкой жиже, поднимая брызги холодной ржавой воды. Казаки покидали седла, тащили за поводья коней и сами проваливались по колено в болото.

Через минуту все перемешалось. Черкасы врубились в рейтар, но прорвать строй одним ударом не смогли.

— Уходи, батько! — Любомир опередил Небабу, подставляя саблю под бешеные удары рейтар.

Воин был ловким и сильным. Мгновенно перебросил саблю в левую руку и, привстав, занес ее. Любомир не растерялся. Оставив повод и зажав ногу в стремени, слетел с седла, нырнув под брюхо коня. И в этот момент сабля со свистом упала на седло, разрубив луковину. Любомир вскочил в седло с другого бока коня и с ходу ударил рейтара саблей пониже кирасы. Тот свалился под ноги лошади. Конь, захрапев, не слушаясь Любомира, пошел в сторону. И тотчас джура заметил, что рейтары окружают Небабу. На помощь к атаману бросился Юрко. Рейтары сдерживали коней и сторонились ударов этого дюжего, злого казака. Драгун свалил пулей под шум коня. Юрко полетел на землю. Подняться ему уже не дали, скрутили веревками. Затем, перебросив через седло, увезли в лес.

Теперь рейтары зажали Небабу с двух сторон. И до слуха Любомира долетел гортанный хрип стражника Мирского:

— Живьем брать, живьем!..

— Батько!..

Но голос джуры потонул в людском крике, топоте и ржании коней. Может быть, услыхал, а может, увидел Шаненя, как зажимают Небабу. Налетел на рейтара, рубанул саблей так, что развалился ворог на две половины.

— Гады!.. — хрипел, задыхаясь, Шаненя. — Змии семиглавые проклятущие!.. Вот вам!..

Ударил саблей по кирасе. Взмах был сильным. Но кираса не поддалась. Да и не думал ее рубить Шаненя. От злости полоснул. Соскочила сабля с железа и срубила ворогу кисть.

— Держись, атаман!

Метнулись в сторону рейтары от ошалелого мужика. А сзади налетел коршуном рыжеусый капрал.

Шаненя не почувствовал удара. Только мгновенно закачалась земля, завертелась, поплыла. Наступила ночь…

— Живьем, живьем! — потрясая саблей, кричал пан Мирский.

— Не будет живого! — рубясь, отвечал Небаба. — Не будет!.. Близкий выстрел свалил коня. Небаба вылетел из седла. Но падая, саблю не выпустил. К Небабе бросились пикиньеры. Первого срубил с одного маха. Повернулся ко второму. Тот, обороняясь, поднял бердыш. А через мгновение сам упал от острой сабли Любомира.

Небаба уже не слыхал, как гремело черкасское «Слава!» над усеянной трупами дорогой, не видел, как мчались в прорыв быстрые казацкие кони.

Конец октября выдался сухим и теплым. Догорали золотом кленовые листья, устилали шляхи бурым ковром. Пустынно и тихо стало в лесах. Ни птиц, ни зверей. На березах по шляхам — воронье. В ночи плывут над Полесьем туманы, клубятся над тихими реками молочным паром. Все чаще слышится волчий вой, от которого замирает сердце.

Половину дня кони шли рысью. В полдень забрались в чащобу передохнуть и отдышаться. Пустили утомленных коней на чахлую траву, сняли сабли, пропахшие дымом и потом кунтуши. В речулке смывали пыль с усталых лиц, обмывали студеной водой раны.

Сел Алексашка на поваленную ветром сосну и сидел долго, не шевелясь. Все еще не верилось ему, что уже нет ни Шанени, ни Небабы, и все, что было с ним в Пинске, стало далеким и невозвратным.

Любомир обмыл в речулке рану на шее, обмотал свежей тряпицей и, увидав Алексашку, тяжело опустился рядом.

— Куда подадимся?

— Дорога теперь одна — в лес. — Любомир вздохнул. — Будем искать Гаркушу…

Шли рысями казацкие и мужицкие кони через безлюдные тихие веси. Ныли сердца, и не покидали грустные думы. С тоской смотрели на опустошенные деревни. Ни мужиков, ни баб, ни живности. Брошены в хатах ветхие пожитки. Не топлены печи. Гуляет осенний ветер по дворам. Люд, который покрепче на ногах, подался на Русь. Некоторые укрылись в лесах, нарыли землянок и нор, ждут, когда пройдет смутное время. А скоро ли оно пройдет — неизвестно. Тревожно звонят в церквах колокола. Чернь слушает этот звон с трепетным сердцем и знает, что святые отцы втайне читают молитвы и просят бога избавить от панов-униатов. Слышит ли господь молитвы эти? Внемлет ли им?.. Должен внимать: обильно полита кровью земля Белой Руси. Стоят свежие гладко струганные кресты на тихих кладбищах. А конца войны не видать. Ходят слухи, что ведет король Ян-Казимир с гетманом Хмельницким переговоры о мире. Договорятся, вернутся казаки домой. А здесь что будет? Не утихнет, наверно, Белая Русь…