Навеки вместе - Илья Клаз

— Податями и оброками короли замучили, а панство грозит мечом!.. — наступал седобородый..

— Коту под хвост универсал панский! — с надрывом кричал канатник, плешивый Юзик и спрашивал толпу: — Слыхали, а? Что придумал, погань, а?

— Прочь унию!..

Шаненя кивнул Велесницкому:

— Бей в колокола! Будем собирать люд, Ермола. Пускай все слушают панское слово!

Велесницкий сел на коня, стеганул плетью и помчался к церкви. Загремел колокол. Повалили к ратуше мужики и бабы. На площади стало людей еще гуще. Уже всем было известно содержание письма войта.

Возле базарной площади собрал чернь кряжистый, подстриженный под горшок мужик, зажал в кулак редкую бороду и, стреляя глазами по сторонам, говорил:

— Если только ворвется в город войско, перережут всех, старых и малых, а холопов на колья посадят. Шутки с паном войтом плохие. Что обещал, то сделает…

— А что ты горбоносый, советуешь?

Мужик виновато огляделся, пожал плечами:

— Подумати надобно, как теперь быть. За топор взяться — не хитрое дело, да под стеной гаковницы стоят.

— Правду человек говорит.

— Знаем, что правду. И панского милосердия с лаской вот так вкусили! — Шаненя провел ребром ладони поперек горла. — Выхода у нас иного нет.

— Откуда он будет выход, ежели его не ищем, — пробубнил горбоносый. — Что бы ни говорили, да ни рядили, а воля божья одна свершится…

Не понравился горбоносый Шанене.

— Казаков не предадим и открывать ворота пану не будем! Иди! Силой никто не держит. А люд не мути!

Воспользовавшись начавшейся перебранкой, горбоносый юркнул в толпу. За ним бросился Шаненя.

— Держите его!..

Горбоносого схватили и окружили плотным кольцом.

— Что-то не видел я тебя в Пинске? — Шаненя пристально стал разглядывать мужика.

— Неужто всех знаешь? Люду полон город. — Мужик ежился и старался освободиться от цепких рук.

— Ладно, ведите к Небабе. Там казаки допросят, — решил Шаненя. — Только держите покрепче!

— Чего меня к казакам?! — взвыл мужик. — Пускай свои спрашивают, что надо…

— И черкасы не чужие…

— Я супротив черкасов ничего не говорил… Куда вы меня, братцы, ведете?.. Стойте!..

Подталкивая горбоносого в спину, повели к ратуше. Небаба выслушал его, посмотрел недобро:

— Что-то не нравишься ты мне… Джура!

— Здесь я! — отозвался Любомир.

— Дать ему плетей, чтоб признался!

Казаки схватили горбоносого и потащили. Он закричал.

— Говори!

— Помилуй, атаман, батька родной! Все скажу!.. Сам!..

— Болтал я сдуру, пан атаман!.. Прости пустую голову… Не лях я, православный…

— Не знаю, кто ты. Где хата твоя?

— Православный… — твердил горбоносый, припав к земле.

— Где живешь?! — прикрикнул Небаба. — Будешь мне голову морочить? Отвечай, нечистая сила!

— В Охове…

— Кто послал в Пиньск? Ну!..

— Не хотел я… Заставили… Не хотел идти… — и закрыв лицо руками, упал ниц.

— Лазутчик, — покачал головой Небаба.

— Повесить его, нечисть! — ревела толпа.

— Карати на горло, атаман!

— Делайте, что хотите! — махнул Небаба и отвернулся. Мужики схватили горбоносого и потащили к вязу.

Небаба приказал Любомиру трубить сбор. Заиграл рожок. Сотники вывели казаков к городской стене. Казаки двигались шумно. Около полусотни мушкетов в загоне Небабы прибавилось — часть побросали рейтары Шварцохи, часть досталась из шляхетного города, когда бежал пан войт. Мушкеты и заряды роздали казакам. Пуль и пороху было достаточно.

— Не слышно Гаркуши, — сказал с тревогой Небаба Шанене. — Может, перехватили твоего Мешковича?

— Может. Только Гришка и на дыбе рта не раскроет.

— По времени Гаркуше пора быть здесь…

Они сели на коней и поехали по запруженной повозками и казаками улице.

— Дорогу атаману! — неслось по рядам.

Высоченный казак с обвислыми черными усами схватил стремя Небабы и посмотрел атаману в глаза:

— Поспеемо, батько, к зимушке на Украину ридну вернуться? Болит серденько по милому краю.

— Побиваемо панов и вернемся. Видишь сам, в какой беде белорусцы.

— Вижу, батько. Не оставимо. Полягаем, а не оставимо…

И снова стали пробираться через поток людей. Сотники уже ставили казаков на стену.

— Мушкеты до ворот! — приказал Небаба. — В ворота войско ломиться будет. Горожан сюда на подмогу…

Не прошло и часа, как на стенах был весь загон. К нему присоединились чернь и ремесленники. Небаба окинул поле. Люди не видели тревожного взгляда атамана. А ему было о чем тревожиться…

У Шанени захолонуло дух, когда он поднялся на стену: тучей стоит войско. У леса подняли жерла пушки, возле которых возятся пушкари. Уже дымят фитили. А мужики машут кулаками войску, поднимают косы, кричат:

— С казаками помирать будем!

У леса пропели трубы и смолкли. Вылетели из стволов гаковниц яркие языки пламени, и гром выстрелов потряс околицу. От пушек облаками поднялись к небу клубы порохового дыма. Со свистом пролетели над стеной ядра. Одно из них угодило в стену, отскочило и, влетев в ров, зашипело в воде. Сразу же к воротам пошло войско. Над головой Небабы с шепелявым свистом прогудело ядро.

— Мушкеты! — крикнул он.

Казаки взялись за оружие.

За стрелками шли пикиньеры и рейтары. В двухстах шагах кони остановились и, обходя их, к стене бросилось пешее войско. Стрелки поспешно поставили сошки, положили на них мушкеты. Загремели выстрелы. Через ров, который местами давно пересох, потрясая алебардами, побежали пикиньеры.

В ответ со стены загремели казацкие мушкеты. Покатились в желтую траву первые убитые, застонали раненые. Грозя длинными и острыми алебардами, воины лезли на стену. Казаки рубили черенки алебард саблями, но твердое, сухое дерево не поддавалось ударам. Пикиньеры уже знали отчаянный казацкий нрав и пики старались держать в руках крепко. На глазах у Шанени Юрко ударил саблей по древку. Воин держал его слабо, и пика острием пырнула стену. В какое-то мгновение Юрко цепко схватил древко и вырвал пику.

— Бей ляхов! — кричал Юрко, отчаянно работая пикой. Сделав выпад вперед, метнул ее в воина. Острие пробило плечо и, зажав рану рукой, пикиньер повалился на землю. Едва удержался на стене и Юрко. Ткнулся лицом в острый камень, разодрав щеку.

Перед глазами Шанени мелькнуло острие. Отшатнувшись, почувствовал, как всего пробило холодным потом. Оцепенел на мгновение, и в тот же момент заметил идущего на него воина. Он увидал еще перекошенное яростью лицо, вскрикнул, но крика не получилось, он застрял где-то в груди. Скорее машинально, чем осмысленно, выкинул вперед обе руки, крепко зажав в них бердыш. Копье ударило в сталь, соскочило и, сорвав с головы шапку, подалось назад. Шаненя отпрянул от стены. «Господи, убереги!..» Ему показалось, что уже перешагнул черту страха и больше смерть не угрожает ему. Подняв бердыш, ринулся к стене, где во весь рост выросла фигура пикиньера. Какое-то мгновение они смотрели друг на друга оцепеневшими, безумными глазами.

— Не дамся! — Шаненя со всего маху пустил бердыш.

Наверно, страшен был Иван в этот миг. Пикиньер метнулся вниз до того, как лезвие бердыша успело коснуться его спины. Он свалился в ров и замер в густой, липкой грязи.

Отчаянно рубились на стене. Иногда казалось Небабе, вот-вот, еще немного и — одолеет войско, перевалит через стену, вышибет ворота. Сквозь звон сабель, сквозь треск мушкетов долетал до казаков властный голос Небабы:

— Не уступай!..

Бросались казаки на войско, падали, обливаясь кровью, но не выпускали из рук сабель.

Вечерело, и бой стал затихать. Уныло играли трубачи отход. К лесу отползли со стоном раненые. Задымили костры.

— Цел?

— Бог уберег…

— Было тяжко, Иван. Завтра будет еще труднее… — подошел к Шанене Небаба: — Гаркуши нет. Чует мое сердце, что не дошел Мешкович. Придется, Иван, идти по хатам и поднимать баб и стариков…

— Поднимем, — тихо, но уверенно ответил Шаненя. — Насмерть пойдем, все поляжем, но терпеть втиски панства не станем! Слышишь, атаман? Не станем! Приведется тебе, а не тебе, так другие расскажут гетману Хмелю, как белорусцы с украинцами на стене умирали…

Замолчали оба.

Возле стены голосила баба — нашла убитого мужика. Где-то кричало дитя.

Увидев Шаненю живым и невредимым, Ховра, не стыдясь слез, бросилась к нему:

— Господи, господи, чем все это кончится?..

Шаненя гладил голову жены жесткой ладонью:

— Да чего ты?.. Видишь, живой…

Усте было вдвое тяжелей. Одно, что батька там, другое — болело сердце за Алексашку. Вспоминала, как смотрел он добрыми, ласковыми глазами, как рассказывал ей про старинный град на Двине-реке, и сжималось от боли сердце. Не могла понять Устя, чем приворожил Алексашка. Когда Шаненя сказал, что жив он, — словно крылья выросли за спиной.