Навеки вместе - Илья Клаз

В Турове пану Мирскому бывать не приходилось, но город этот он знал: некогда владел им знатный князь Константы Острожский, которого считал изменником Речи. Это он слишком уж пекся о просвещении края и даже открыл школу для черни. «Хлопов обучать греческому языку!» — прикусив губу, ехидно подумал пан Мирский.

Письмо гетмана заставило пана Мирского отложить штурм на несколько дней. Теперь стало очевидным, что под Пинском не окончатся баталии. После каждого разгромленного загона появляются новые. И будет ли конец им — знает один бог.

На третье утро пан Мирский вышел из шатра, в который раз посмотрел на стены. Ворота были раскрыты, и около двух сотен черкасов вышло в поле. Заиграл рожок, и драгуны вскочили на коней. Пан Мирский смотрел, как гарцевали казаки, и вдруг все разом скрылись снова за воротами. Пан Мирский был удивлен — не мог понять, что это означало. Казаки не пожелали принять бой. Он тут же решился:

— Пробил час!

Войт Ельский ждал этого часа. Теперь он не хотел думать ни о граде Турове, ни о гетманах Потоцком и Калиновском, взятых в полон Хмельницким. Перед ним стояли казаки и чернь, которые захватили шляхетный город, и теперь были ненавистны на веки вечные. Войт покосился в сторону кулеврин, которые задрали в небо стволы, сел на коня и, прошептав молитву, застегнул шлем.

В руках пушкаря колышется факел. О, святое, всемогущее пламя, перед которым не может устоять никакая сила! Пан войт взмахнул рукой, и пушкарь поднес огонь. Из ствола малиновым языком выскочило пламя, ахнула кулеврина. По лесу покатилось эхо. Оно не успело растаять, как раздался второй выстрел. Вслед за ним гаркнули пикиньеры:

— Hex жые!..

Загрохотали остальные кулеврины. Сладковато-колючим запахом пороха затянуло маленькую поляну перед лесом.

Ядра со свистом перелетели через городскую стену. Куда они падали — неизвестно. Может быть, покатились по огородам, разбрасывая землю. Может быть, ударили по хатам, кроша сухие бревна. Пан Лука Ельский до рези в глазах всматривался в ворота. Ему казалось, что открываются они, расходятся в стороны. Но ворота не открывались.

— Не может быть! Отворятся!..

Мелкой раскатистой дробью ударили барабаны. Запела труба, и драгуны, не нарушая строя, подошли к стене. Продвинувшись вперед, остановились в двухстах шагах. Над стеной прогремел мушкетный выстрел и облачком вспыхнул голубоватый дымок. Казацкая шапка показалась и исчезла.

— О-го! — процедил войт. — Они еще собираются давать бой королевскому войску? А может быть, выстрелом предупредили о сдаче? — Войт вынул из кармана сложенный листок и спросил стражника Мирского:

— Пошлем?

Стражник Мирский утвердительно кивнул. Рейтар привел низкорослого, щуплого мужика. Руки у него были связаны и конец веревки держал воин с бердышем. Явился трубач отряда.

— Развяжите хлопу руки, — приказал пан Мирский.

Сняли веревку. Мужик стоял, как и прежде, с заложенными за спину руками, спокойными и немного грустными глазами смотрел на пана Мирского, словно ему было известно, зачем его схватили два дня назад и увели из хаты.

— Хлоп! — Пан Мирский смерил быстрым взглядом мужика с ног до головы. — Ты в Пинске бывал?

— Бывал, пане. Панскую пшеницу на ярмалку везли…

— Где ратуша, знаешь?

— Как не знать, пане!

— Пойдешь вместе с трубачом в город, понесешь письмо маршала и полковника пиньского злодеям: ремесленникам и черни. Покажешь трубачу, где ратуша. Пусть прочитают письмо и дадут ответ — напишут или на словах передадут, все равно. Чтоб запомнил, что говорить будут. Понял?

Пан Мирский взял из рук войта бумагу и отдал ее трубачу. Тот расстегнул сюртук, положил бумагу за пазуху.

— Разговоров с гезами не веди! — строго наказывал пан Мирский. — Спрашивать станут о войске — не отвечай. Скажи, что велено ждать ответ до захода солнца. Потом вертайся с хлопом назад… — и добавил, подумав — Если отпустят…

Трубач побледнел, но ответил достойно:

— Выполню, ваша вельможность!

Они пошли по дороге прямо к Лещинским воротам. Не доходя полета шагов до них, трубач приложил трубу к губам и, набрав воздух, заиграл протяжно и звонко. Звук полетел к городу и замер. На какое-то мгновение стало тихо. Так тихо, что пан Мирский услыхал, как за стеной жалобно заржал конь. Возле ворот трубач повесил трубу через плечо и постучал кулаком.

— Эй, отворите!

За воротами послышался спокойный, чуть хрипловатый голос.

— А ты кто будешь?

— Трубач войска его милости маршала и полковника…

— Ой, матка ридна! Якэ панство до нас…

— Откройте врата! — просил трубач.

— А что надобно тебе?

— Несу письмо полковника Пинского повета и войта пана Луки Ельского.

— Ты ему и труби, пану… Знаешь куда?

— Зело дерзок ты на язык, — обиделся трубач.

— Кому письмо? — спросил другой голос.

— Черни и посадским людям…

— А чернь, что, по-твоему, не люди, лихо твоей матери! — зло выругался казак.

— Замолчи, Юрко! — строго приказал голос. — Что в письме том?

— Читать буду.

— Напиши пану, колы гавкав вин з гаковныць, уси пацюки здохлы от переляку.

За воротами раздался дружный смех.

— Тишей! Ржете, ако кони… Пан Лукаш универсал прислал. Сейчас читать будем… Распускай ворота!

Пан Ельский смотрел, как медленно разошлись створки тяжелых ворот, и в город вошли трубач с мужиком. Войт поковырял сухой травинкой в зубах, сплюнул и посмотрел на пана Мирского. Стражник понял войта и пожал плечами.

— Чернь труслива и расчетлива. Не думаю, чтоб хлопы и ремесленники рисковали головами баб и детей во имя черкасов. — Пан Мирский склонился к уху войта. — Я уже послал двух мужиков в город. Посмотрим. Мужики на посулу падкие.

— Я хотел бы верить, ясновельможный, — войт не отрывал пристального взгляда от ворот. — Но все они: мужики и бабы, и дети — подлые схизматы.

— И схизматы дорожат головой…

Прошел час, а ворота не раскрывались. Пан войт нетерпеливо вздыхал и все больше уверялся в том, что черкасы изрубили трубача. Решил: если это так, то кара будет вдвое суровей. Не положено ни пленять, ни казнить послов. Прошел еще один томительный час. И долетел до слуха тревожный звон церковных колоколов.

— Набат? — насторожился пан Мирский.

— Так, набат…

Возле ратуши собралась толпа мужиков и черкасов. ІІІум и гомон. Небаба поднял шапку, помахал ею:

— Тишей!.. Слушайте, люди, Лукаш Ельский универсал прислал работному люду и холопам.

— Читай! — предложил Шаненя. — Послушаем.

Небаба показал трубачу на телегу, и тот, взобравшись, стал рядом с атаманом.

— …«По определению божию и начальства его, войска королевства Польского, находящиеся под предводительством князя, его милости господина гетмана великого княжества Литовского, с сильною артиллериею к Пинеску стянулись и с помощью божиею хотят взять город и всех бунтовщиков и изменников наказать огнем и мечом… Будучи войтом вашим и не желая, чтобы дети невинныя и пол женский столь строгой справедливости карою обременены были, горячо упрашиваю его милость предводителя войск… чтобы они мне, для извещения вас, а вам для образумления, дав несколько времени, святой справедливости руку остановили; в чем вы познали бы ваши объязанности к королям, господам вашим, это изменническое ваше настроение оставили, а головы свои наклоняя к покорности…»

— Слышите, мужики! — не выдержал Шаненя. Лицо его побагровело. — Наклоняйте головы свои и переходите в унию… И терпите обиды от господ ваших и королей!..

Седобородый мужик в изодранном зипуне добрался до телеги и схватил трубача за полу. Трубач вырвал полу, а тот хватал за ноги, кричал свое:

— Вольности нашей казакам в великую неволю не предавали. Казаки браты нам вечные! Понял?!

— Я читаю, что велено, — отвечал трубач, растерянно оглядываясь по сторонам. Толпа колыхнулась.

— Читай! — кивнул Небаба.

— «…а головы свои наклоняя к покорности… обратились с покорною просьбою, чтобы при виновных оставшись от наказания несколько свободными, могли вкусить сколь ни есть милосердия, а если этого не сделаете, скорее познаете над собою, женами и детьми вашими, строгую кару справедливости божией. Писано в лагере под Пинеском, 9-го октября 1648 года. Лука Ельский, маршал и полковник повета Пиньского…»

Трубач вытер рукавом вспотевший лоб и замолчал.

Неистово гудела толпа. Колыхались гневные, раскрасневшиеся лица. Поблескивали косы и алебарды. Только казаки стояли в стороне. Молчал и Небаба. Он видел, что именно в эту минуту будет решаться: останутся ли горожане с казаками, или откроют ворота и склонят головы.

— Податями и оброками короли замучили, а панство грозит мечом!.. — наступал седобородый..