Навеки вместе - Илья Клаз

— Будет не плохо… — Леон Маркони был голоден. Он придвинул поближе к себе миску с курицей и отломал ножку. — Есть надежды, что схизмат Хмельницкий угомонится.

Войт и стражник переглянулись. До сих пор приходили дурные вести — королевское войско терпело поражение. Значит, что-то задумано. Леон Маркони не заставил задавать вопросы. Сообщал с достоинством, словно о победе:

— Его величество король Ян-Казимир согласился заключить перемирие.

— Со схизматом?! — стражник Мирский не сдержал дурного слова.

— Пожалуй, это к лучшему, пан Мирский, — войт подумав, согласился. — Передышка — спасение Речи. Много войска полегло. Теперь обещать ему мир, собрать силы и ударить так, чтоб на Московии погребальный звон стоял.

Леон Маркони сухо улыбнулся:

— Вы слыхали, панове, Кричевский объявился под Лоевом.

— Здрадник! — заскрипел зубами войт. — Его быстро порешит пан Януш Радзивилл.

— А я настигну Гаркушу… Настигну! — Стражник Мирский поднял кубок.

— Канцлер пан Ежи Осолинский надеется на быстрый исход, — заметил Маркони. — Хорошо, если б сбылось… Папу тревожит, что предают костелы огню и оскверняют святые места. — И, понизив голос: — Из веры нашей бегут в православную…

«Вот с чем приехал!» — грустно подумал Ельский.

Но куда держит путь папский посланник, войт и стражник узнали только назавтра, когда он попросил заложить лошадей и дать стражу, ибо путь до Киева долог и труден.

Из Пинска Маркони выезжал под именем монаха Льва Маркоцкого.

А через десять дней пан Лука Ельский узнал, что тайного монаха Льва Маркоцкого под Киевом переняли казаки, обыскали, нашли пузырек с ядом и грамоту, учиненную тайнописью для митрополита. В грамоте той говорилось, чтоб зелье попало в руки нужного человека и чтоб скорее было пущено в дело. Казаки почуяли, что недоброе дело затеяли паны супротив гетмана Хмельницкого, хоть имя его в грамоте той и не упоминалось. Папскому нунциушу привязали на шею камень и посадили в Днепр воду пити…

Глава девятая

По случаю разгрома казаков и взятия Пинска канцлер Ежи Осолинский прислал срочное письмо гетману Радзивиллу в Несвиж. Будучи человеком сухим по характеру, на сей раз канцлер сочинил удивительно теплые и ласковые строки, которые начинались: «Шановный мой и коханый!..» Разгрому отряда Небабы Ежи Осолинский придавал особое значение, ибо видел в нем серьезную угрозу спокойствию в Великом княжестве Литовском.

Канцлер восторгался мужеством стражника и, обещая не оставить подвиг его без вознаграждения, горько сожалел, что не удалось схватить Небабу. Осолинский просил не обольщаться победой, ибо предатель Кричевский под Лоевом — не меньшая сила, чем разгромленный загон. И, поскольку в поход собрался сам гетман, просил его побыстрее разгромить изменника. Что касается Гаркуши — такого предводителя повстанцев и гезов он не слыхал и думать о нем не желает.

«А зря, что не слыхал о Гаркуше…» — подумал гетман Радзивилл и поднес письмо к свечке. Оно вспыхнуло и рассыпалось на столе серым пеплом. Сам гетман уже знал о Гаркуше. Загон его небольшой, около пятисот сабель. Но хитер Гаркуша, осторожен!..

Гетман Януш Радзивилл ответил канцлеру таким же любезным и длинным письмом и выразил твердую уверенность в том, что придет час, когда схизмат Хмель сложит оружие. Перемирие пойдет на пользу. Кроме того, оно даст возможность усмирить чернь в Великом княжестве. Гетман сообщал, что послал стражника Мирского в Горваль, чтоб разгромить загон Гаркуши, затем выйти к Гомелю и стать там, дабы преградить в дальнейшем путь черкасам. Сам гетман уже собрал войско с артиллерией и через несколько дней выходит под Лоев. Пехоту же мыслит отправить по Днепру байдаками. Гетман считает, что войска будет достаточно несмотря на то, что под Лоевом объявился новый загон, который ведет казацкий атаман Подбодайло.

Высказал в письме мысль, что было бы не плохо набрать на всякий случай саксонского войска, а еще лучше свейских стрелков, ибо, как стало ему, гетману, известно, послы Хмельницкого снова тайно отправились б Москву. Ежели только чернь Великого княжества дознается, что склонен русский царь взять Украину под свою руку — весь полесский край будет в огне.

Не хотел огорчать канцлера Ежи Осолинского, но пришлось. Лить пушки и ядра в Несвиже сейчас гетман не может из-за отсутствия железа. Печи железоделательные под Пинском полностью разрушены чернью, а сам купец пан Скочиковский задушен ночью в постели. Те железоделательные печи, что имеются под Речицей, малопригодные. Кроме того, они погашены, ибо плавильщики, кузнецы, подмастерья и растопщики побросали цеха и подались в загон Гаркуши.

Второе письмо гетман написал пинскому войту и стражнику пану Мирскому. Поздравлял одного и другого с победой. Стражнику предписывал двигаться к Речице, настигнуть Гаркушу, схватить и посадить на кол при наибольшем стечении черни. Вручая письмо усатому капралу, сожалел, что откладывалась охота — этой осенью в лесах полно пушного зверя, кабанов и сохатых.

В десяти верстах от Пинска, в сожженном черкасами маентке, капрал Жабицкий остановился у колодца. Сам напился и смотрел, как глубоко дышали вспотевшие бока жеребца. Тяжелой грубой ладонью гладил лоснящуюся шерсть на упругой шее. Жеребец чувствовал хозяина, стриг ушами, пофыркивал, звеня уздечкой над корытом. К лошади капрал относился с особым уважением. Дважды жеребец уносил его от быстрых казацких коней, выхватывал из-под острых сабель.

На косогоре показалась будара. Она скатилась к самому колодцу, и жеребец, чуя чужую лошадь, захрапел, забил крепкими ногами. Капрал Жабицкий придержал повод и покосился на синий купецкий кафтан.

— О, святая Мария! — воскликнул человек по-польски, оглядывая, рейтар, что замерли в стороне. — Как радостно видеть вас на дорогах!

Жабицкий нахмурился:

— Откуда едешь, купец?

— Меня зовут Войцех Дубинский. Путь держу из Речицы… Да невыносим и труден он… Будь они прокляты, паскудные схизматы и еретики!

Жабицкий присмотрелся. На лазутчика купец вроде бы не похож. Руки слишком белые и меча не держали; спина согнута крюком. На коне сбруя купецкая, дуга в замысловатой резьбе, какую любят ливонские негоцианты. И сапоги заморского покроя — с крутыми, узкими задниками. Припомнился капралу Полоцк. Там частенько видал подобных подорожников.

— Что делал в Речице, пан Дубинский? — и, подкрутив усы, представился — Капрал Жабицкий войска его ясновельможности…

Купец поднял усталые глаза:

— Брат мой, Константы Дубинский, долгие лета ему, был негоциантом при дворе его величества свейского и торговал мехами да мальвазией… Этой весной почил в бозе. Теперь дела его вершу в Гомеле и Речице… — Войцех Дубинский замолчал. Потом протянул распухший палец. — Крутили руки… Перстень живьем рвали, ироды..

— О голове думай, купец!

— Пусть бы коня взяли. Поверь, коня не жаль. Мне перстень тот дороже всего был. Гетман Януш Радзивилл одарил за мальвазию, что привез ему из венецианских погребов. — Голос купца сорвался. — Атаман ихний, вор и негодник Гаркуша, затолкал его на палец и говорит: «Злато ваше будет наше…»

Историю с перстнем капрал не слушал.

— Известно тебе, что то Гаркуша был? — Жабицкий повел бровью, вспомнив, как снял голову казаку и привез весть, что Гаркушу зарубил. Забыт тот случай, и хорошо, что забыт.

— Как же! — встрепенулся купец и часто заморгал глазами. — Разбойники его по имени звали.

— В самой Речице было?

— Нет, не в Речице. Под местом Горвалем. Через него намеревался в Бобруйск ехать… Дорога короче. В Бобруйске у купца мои товары лежат. А схизмат Гаркуша говорит: хочешь жить — поворачивай оглобли.

Купец слез с будары, потер затекшие ноги и, разнуздав коня, подвел его к корыту.

— Много казаков видел у Гаркуши?

— Не много, да и не мало. Сотни полторы. Может, их и больше в лесах ховается. Здесь, сказывают, объявился стражник Мирский с артиллериею. Зачесались схизматы и будут уходить за Березу.

Запрокинув голову, капрал Жабицкий загоготал.

— Откупился удачно.

— Удачно. Хороший ты человек… Припрятал я тут бутылочку мальвазии… И вот случай!

Купец приподнял над колесом крыло. Капрал увидел залепленный грязью ящичек. Отвели коней в сторону. Купец долго сопел, раскладывая на сиденье дорожную снедь.

Капрал отпил глоток мальвазии, потянул ноздрями воздух. Да, это была настоящая мальвазия, ароматная и хмельная. Капрал пил маленькими глотками и прислушивался, как растекалось в груди тепло. Купец, как будто воду пил.

— Налей-ка еще, — крякнув, протянул коновку капрал.

— Пей на здоровье, — купец лил мальвазию и рассуждал — Пускай бы поразмыслил пан стражник, да на коня, да к Березе-реке у Горваля. Там перебрался бы на левый берег и сел в засаду, как черкасы. Едва только переправится Гаркуша, на берегу его и порешить…