Семь грехов радуги - Олег Овчинников

— Вам плохо?

Однако какой приятный голос… В растерянности поворачиваюсь к ней.

— Пока нет, — отвечает за меня Маришка деревянным голосом. — Но сейчас будет. — И толкает локтем в бок — второй раз!

— Нам пора, — говорит она. — Быстро! — Почти кричит: — Остановите здесь!

Глухой водитель сбавляет ход и оборачивается:

— Прям здесь?

— Да.

«Газель» прижимается к обочине. Склоняюсь в три погибели и в этой позе покорности выбираюсь на заиндевелый газон. Знаю по себе, когда Маришка начинает говорить таким тоном, лучше быть с ней покладистым.

Отхожу от маршрутки шага на три, пытаюсь обернуться — и не успеваю. Поскольку внезапно получаю удар в спину, не сильный, но совершенно неожиданный, так что мне едва удается устоять на ногах. Резко разворачиваюсь и как раз успеваю перехватить в движении два сжатых кулачка, уже занесенные для нового удара.

— Да что с тобой? — недоумеваю.

— Со мной? — Маришка тоже кричит, и оттого, что она старается делать это негромко, не привлекая лишнего внимания, голос ее звучит особенно страшно. — Со мной? — И вдруг: — Пр-р-релюбодей! Возжелал, да?

Гнев искривляет губы и ищет выхода. Маришка дергается, а когда понимает, что руки ей не освободить, бьет меня коленкой в колено.

Глупая! Ну и кому от этого стало больнее?

— Ерунда какая! — говорю.

И еще не договорив, понимаю, что нет, не совсем ерунда, потому что руки… мои собственные руки, которыми я удерживаю Маришку, — вот они, левая и правая, прямо перед лицом — и обе сейчас кажутся мне чужими. Руками инопланетянина, злобного похитителя земных девушек.

— И все равно ерунда, — упрямо настаиваю, не успев еще испугаться. До меня всегда и все доходит небыстро. — За возжелание желтеют, а я…

— Возжелал, — с угрюмым удовлетворением констатирует Маришка и перестает бесноваться. Но я все равно крепко сжимаю тонкие запястья, подозревая, что ее спокойствие окажется кратковременным. — Желтыми становятся, когда желают что-то чье-то. Чужое. А эта пигалица — явно ничья, своя собственная. И двигала тобой не зависть, а банальная похоть. Думаешь, я не заметила, как ты на нее пялился? Заметила… Сначала раздел взглядом, потом снова одел — в невесомое кружевное или, наоборот, в скрипучую кожаную сбрую, что уж там тебе ближе…

— Что, с такими ногами — и ничья? — возражаю. Аргумент, конечно, идиотский, как и сам спор, но слишком уж выбили меня из колеи последние события.

— Как раз с такими — запросто. Вспомни, как сам меня семь лет назад обхаживал. За десять метров.

— Помню… — бормочу, не в силах оторвать взгляд от своих рук.

Они не зеленые, нет — зеленоватые. Обычного цвета плюс эдакая легкая зеленца. И ногти — приятного лаймового оттенка. И крохотный шрамик на тыльной стороне левой — обычно незаметный, сейчас он, кажется, налился зеленым, как бороздка на поверхности смятой промокашки, куда стекли пролитые чернила.

Скосив глаза, тщетно пытаюсь рассмотреть собственный нос. Какого он цвета? Непонятно.

«Дурак! — думаю. — Ты б еще на уши попробовал взглянуть!»

Неужели все сейчас видят меня таким? Маришка, владельцы проезжающих автомобилей, бредущие своей дорогой пешеходы. Тогда почему они не бьют по тормозам, не жмут на клаксоны, не шарахаются от меня, а проходят мимо, отвернув равнодушно в сторону голубоватые от холода лица? Или зрелище зеленого человечка ростом в метр восемьдесят пять, схватившего за руки вырывающуюся девушку, ни у кого не вызывает ни интереса, ни сочувствия?

А может, это только обман зрения? Не исключено. что эффект усиливается, когда смотришь сквозь зеленые контактные линзы.

— Посмотри, — прошу, — какого цвета у меня глаза?

— Бесстыжего!

Я отпускаю Маришку, и она остается на месте, не убегает и не дерется больше. Просто стоит и смотрит, как будто давно не виделись.

Итак, вот и до меня докатилась эта волна. Сработала бомба замедленного действия. Пробился наружу еще один росток из тех семян, что заронил нам в души добрый самаритянин.

Но за что? Я знаю, обмануть самого себя проще простого, но в данном-то случае обмана нет. Не прелюбодействовал и даже не планировал. Да и как вы представляете себе любовное действо в переполненной маршрутке? Где даже сесть по-человечески невозможно. Под ворчание сидящих рядом старушек и критические замечания пассажиров-мужчин?

Хотя… Помнится, во времена Великой Альтернативы мы с Маришкой как-то умудрялись размещаться компактной парочкой в довольно тесных местечках… и, кстати, не всегда безлюдных. Жадные друг до друга и слегка двинувшиеся от постоянного нетерпения, должны же мы были где-то встречаться — здесь и сейчас! — не дожидаясь, пока появится отдельная квартира, уйдут в прошлое соседи по общежитию, подойдет к концу скучная лекция…

В памяти один за другим всплывают эпизоды из первых наших стихийных, подчас экстремальных встреч. Но вновь с головой окунуться в теплый бассейн романтических воспоминаний мне не дает Маришкин голос.

— Не усугубляй, — советует она, вглядываясь в мое лицо. — Ты и так уже зеленый и плоский, как крокодил Гена.

— Что?

— Я говорю: кончай думать о своей головоногой! У тебя же все на лице написано!

— Нормальные ноги, — рассеянно возражаю я. — Не длиннее твоих…

И думаю: «Неужели теперь пара пристальных взглядов и фривольных мыслей — уже прелюбодеяние? Невероятно, конечно, но вдруг. Но ведь тогда…»

— Эй! — отчаянно кричу я, бегу к проезжей части и даже кому-то там машу рукой. — Стой!

Но поздно. Маршрутки давно простыл и след.

Некоторое время тупо смотрю вслед упорядоченному потоку машин, спешащих в сторону метро. Затем прохожу мимо Маришки, с интересом наблюдающей за моими перемещениями, и опускаюсь на низкую металлическую оградку, отделяющую газон от тротуара. В душе — ощущение полной потерянности.

— Вспомнил, что не взял телефончик? — глумится Маришка. — Опоздал. Твоя пассия давно уже в метро. Читает дальше свое «Пособие по обольщению чужих мужей».

— Как я теперь? — спрашиваю и слышу свой голос, оптимистичный, как у ослика Иа. — Всю жизнь таким буду? Где я ее найду, чтобы извиниться? Дай зеркальце!

Зеленый! Весь, даже лицо. Бледно-зеленое, но все равно… С такой рожей — хоть в Гринпис, хоть на собрание уфологов!

И тут какой-то паренек, то ли ненаблюдательный, то ли бесстрашный, идущий по тротуару столь стремительно, что концы небрежно обернутого вокруг шеи белого шарфа отстают от него на полметра, останавливается рядом со мной и говорит: «Здравствуйте!», еще не подозревая, насколько он не вовремя.

Я снизу вверх бросаю на него унылый взгляд, Ма-ришка тоже косится недобро, но паренек, ничуть не смущаясь, бодро продолжает: