Семь грехов радуги - Олег Овчинников

И некоторое время недоумеваю: что же привлекло меня в ней? Ну молодая, ну симпатичная — девочка-студентка в черном шерстяном пальто, производящем впечатление очень тонкого, на плече рюкзачок, на коленях — раскрытая книжка, пухлый, малоформатный томик, то ли словарь, то ли сборник стихов давно почившего поэта. Но все это еще не повод неприкрыто пялиться на нее вот уж вторую минуту!

Насильно, чуть ли не руками, отворачиваю голову в сторону, к окну, за которым проносятся недостроенные многоэтажки в окружении задравших носы подъемных кранов, но взгляд… непослушный взгляд уходит в самоволку. Он возвращается назад и преданно утыкается в спрятавшиеся за полами пальто колени. Хорошо еще, их обладательница, увлеченная чтением, не замечает ничего вокруг, ни моего пристального интереса, ни листка над своей головой, который раскачивается от быстрой езды и как будто хочет погладить ее по затылку.

Похоже, незнакомка относится к разряду непрерывно читающих, тех, кто время и расстояние измеряет в страницах. «Садишься на конечной и едешь приблизительно страниц пятнадцать, потом переходишь на красную ветку… эскалаторов в переходе много, но все короткие, не успеешь раскрыть… и оказываешься на этой… как ее?.. на Библиотеке!»— «И что там?»—«Та-ам… столько книжек!» На эту мысль меня навели два обстоятельства. А именно кожаная обложка, в которую заботливо упакован томик, и закладка — ох уж эти миг закладки с календариками! — не случайный клочок бумаги, воткнутый между страницами, не использованная карточка на метро, а плетеная матерчатая закладка, похожая на засушенную для гербария девичью косу.

Кстати, о девичьих косах… До меня наконец доходит, что так гипнотически притягивает мой взгляд, — прическа незнакомки! Ее волосы удивительны: неопределенного цвета, то ли темные, то ли каштановые — да цвет и не играет роли! — они струятся по плечу, по черной шерсти пальто, вниз, к коленям, и один особенно любопытный локон то близоруко скользит по раскрытой странице, то замирает на одном месте, как бы привлекая к нему внимание хозяйки, подчеркивая наиболее аппетитный кусочек текста.

Зачем?.. Тоскливо заныла, казалось бы, давно затянувшаяся рана. Зачем Маришка состригла волосы?

То есть, разумеется, я отлично помню оба ее аргумента. Во-первых, шампунь, которого уходило по полфлакона через день. Где я возьму денег на такую прорву шампуня? Я не сумел придумать достойный ответ: тогда я еще не работал, и моей стипендии с лихвой хватало на студенческий проездной на все виды транспорта, два билета в кино или четыре бутылки пива — на выбор. А во-вторых, такой длины волосы — ей ведь не было нужды присаживаться, чтобы их концы достали до колен! — не вязались с имиджем популярного диджея. Она ведь ведет не только программы на радио, но время от времени и дискотеки в клубах. Я пришел один раз на такую дискотеку: грохот, толпа, из-за сигаретного дыма ничего не видно. «Над чилаутом томно глюкал фиолет», как пел когда-то Вертинский в интерпретации Лео Каганова. Потолкался минут двадцать возле просцениума, посмотрел на Маришку — совсем на себя не похожую, сплошь из гримас и ужимок — и понял, что с меня хватит. Плюнул в пластмассовый стаканчик из-под пива, громко сообщил собравшимся, что я о них думаю, — правда, сам себя не услышал в этом шуме, — и ушел.

Все это я прекрасно помню, но… помню ведь и другое…

Не поворачивая головы, смотрю на Маришку, вернее, на ее отражение в зеркальце водителя. Короткая челка, не доходящая до бровей, подбритые виски, аккуратно простриженные лакуны вокруг ушей. Маришка ловит мой изучающий взгляд, преломляет и отражает в вопросительном: «У?»

«Нет, ничего», — качаю головой и опускаю глаза, скрывая следующую мысль.

Скучать по тебе, когда тебя нет, легко и естественно. И стократ мучительнее тосковать по тебе, когда ты рядом! Ведь я помню все…

Внезапный Новый Год, прятавшийся до последнего за зачетной сессией и вдруг выскочивший, как черт из табакерки, на страницу отрывного календаря. И ни игрушек, ни украшений, ни чего-нибудь, отдаленно напоминающего елку. Маришка, за какой-то надобностью взгромоздившаяся на раздолбанный стул. И моя реплика: «Слушай, а ты не могла бы некоторое время постоять вот так? Просто постоять, не двигаясь. Нет, руки поднимать не надо: устанешь…» И гирлянды из собранных со всего этажа заколок, подвешенные на ниточках разноцветные шариковые ручки, провисающий серпантин из узких склеенных шпаргалок, так и норовящих сложиться в гармошку. И венчающая Маришкину голову корона-обруч со звездой, вырезанная из жестяной банки из-под замороженных ананасов. И песня, радостно подхваченная хороводом — бесшабашным и безбашенным по случаю успешно сданных… или безуспешно, но кого это трогает?.. а то и оперативно пересданных уже зачетов. «И вот она, нарядная…»

Или раньше… Когда мы вдвоем в трамвае сидим в колонну по одному, поскольку во всем сдвоенном вагоне не нашлось сиденья, рассчитанного на двоих. Некоторое время я просто смотрю на любимый затылок, которого и не видно под трижды обернутой вокруг головы чалмы из волос, формирующей прическу. Затем мои руки сами тянутся вперед и расплетают, извлекая одну за Другой все восемнадцать «невидимок», и подбрасывают волосы вверх, чтобы смотреть, как они летят вниз круговым неспешным водопадом… и читать в глазах случайных свидетелей немое одобрение.

Или еще раньше… Когда прикосновение к волосам являлось единственной допустимой формой физического контакта, единственным разрешенным приемом…

Хотя, если разобраться, разве кто-нибудь запрещал мне дотрагиваться до ее руки или, допустим, слегка приобнимать за талию? Нет, просто… Просто легкое касание волос кончиками пальцев почему-то давалось мне гораздо легче, хотя, на мой взгляд, несло в себе никак ие меньше интимности. Их приятно было гладить, сдувать невидимые пушинки, иногда нырять в них, как в ручей, всеми пятью пальцами…

Чтобы вдруг наткнуться там, в глубине, на совершенно постороннюю — не ладонь и даже не лапу, а конечность — верхнюю, или, лучше сказать, переднюю.

Именно так, переднюю конечность супербизона.

А вот это было уже совсем не приятно! Маришкиных волос хватило бы и на пятерых, но поделить их даже напополам было так же немыслимо, как пожертвовать половиной своего дыхания или сердцебиения.

В такие моменты я немедленно отдергивал руку и успокаивал себя мыслью: «Ничего. Маришка же умная девочка, она должна сама разобраться, кто ей действительно нужен, а кто так… Надо только дать ей время. А пока… пусть все течет как течет».

Текло, меж тем, все куда-то не туда.

Наши отношения напоминали сложный двунаправленный список с дефективным звеном. Источником дефекта был, конечно же, Евгений. В то время как я ухаживал за Маришкой, он за ней бесстыдно увивался. Впрочем, не исключено, что субъективный взгляд супербизона на ситуацию был диаметрально противоположным.