Семь грехов радуги - Олег Овчинников

— Зачем? — спрошу я. — Зачем был нужен этот гигант?

— Во-первых, он забавный, — без обиняков ответит Маришка. — Кроме того, должен же ты был встречать трудности на пути к заветной цели и мужественно их преодолевать.

— А если бы я не дошел? — задам я провокационный вопрос и испытующе окунусь в зелень ее глаз. — Если бы испугался или потерял надежду — и отказался от борьбы?

— Тогда… Наверное, тогда бы Евгений сейчас спрашивал: «Зачем был нужен этот карлик?» — произнесет Маришка, подражая интонациям супербизона.

И трижды хлопнет своими восхитительными ресницами.

Я тоже моргаю, чтобы сфокусировать взгляд, и на минуту возвращаюсь из прошлого сентиментальных воспоминаний в настоящее.

За время моего отсутствия мало что изменилось, разве что дорога под колесами маршрутки стала ощутимо лучше, а за окнами вместо типовых новостроек унылой расцветки маячило теперь ярко-зеленое ограждение кольцевой автодороги.

Маришка сидит рядом, плотно вжавшись в мой левый бок и, по-видимому, дремлет.

Сидящая напротив девушка пошевелилась. Взгляд ее по-прежнему прикован к книжным страницам, но переменилось положение ног, и теперь в разрезе черного пальто я вижу левую ногу, от колена и ниже, скрестившуюся с правой, зацепившуюся за нее мыском туфельки. И я, хоть отдаю себе отчет, что пялиться на посторонние женские ноги еще неприличнее, чем на прическу или лицо, не в силах наступить на хвост собственной мысли.

Это ведь надо так заплести ноги! Я бы точно не смог. Вот Маришка — та смогла бы, причем запросто! Она сама иной раз сядет за стол в кухне — и так ножки закрутит, что подумаешь невольно: только бы не зазвонил телефон! А то бросится не разобравшись, а ведь ей в ее положении только с табуретки встать — минуты три нужно.

Кстати, и ноги у них очень похожи, Маришкины и этой вот девушки. На первый взгляд…

Скашиваю глаза вниз, но на Маришке сегодня по случаю ветреной погоды надет длинный плащ, а под ним еще джинсы, так что детальное сравнение я откладываю на потом, а пока довольствуюсь тем примерным результатом, который подсказывает мне память.

Да, приходится признать, что Маришкина гордость, длинные стройные ноги, хоть и редки в природе, но не уникальны…

Не удивительно ли? Наверное, не одну тысячу раз в своей жизни я имел возможность любоваться ее ногами, но всегда буду помнить самую первую. Когда она поднималась впереди меня по экспоненциально возрастающей лестнице, вслух пересчитывая ступеньки, которые вообще непонятно зачем приделаны сбоку горнолыжного трамплина — во всяком случае, не для того, чтобы скользить по ним на пластиковых лыжах! Хотя, быть может…

Быть может, они были предусмотрены неведомым проектировщиком как раз для такого случая?

Вопреки опасениям, в которых я стыдился себе признаться, но которые от этого не становились менее актуальными, конфликт с Евгением разрешился сам собой, бескровно и даже немного скучно.

Не получив по физиономии в первые тридцать минут открытой конфронтации, я несколько успокоился: момент был упущен. Это понимал и сам Евгений, хоть и не подавал виду. Пару раз после этого я ловил на себе его полные угрозы взгляды. «Да, как правило, — читалось в них, — ожидание смерти хуже самой смерти, но в твоем случае все будет иначе. Но ты все равно жди, жди… скоро дождешься!»

Ах, если бы он говорил так же красноречиво, как глядел исподлобья, — я ни за что бы не сумел отбить у него Маришку! От одного его взгляда мне хотелось забраться голым в чащу ночного леса и, обмазавшись медом диких пчел, сесть на муравейник.

Чтоб меньше мучаться.

А потом Евгений внезапно отбыл на затяжные соревнования — не знаю, по какому виду спорта, но явно не по шахматам, — и аристотелевский принцип исключенного третьего сработал безо всякого моего участия. Супербизон растворился, как молочный зуб в стакане пепси-колы. Просто не пережил летней сессии.

«Перетренировался…» — злорадствовал я.

Оказывается, не все еще богатыри перевелись с преподавательской работы в коммерческие фирмы. Нашелся на факультете один достаточно бесстрашный преподаватель по фамилии Мухин, вдобавок издавна точивший на Женечку зуб. По слухам, с того самого случая, когда они с Евгением не сумели поделить на двоих тесное пространство грузового лифта. В итоге супербизон получил по матану заслуженную пару, трижды подтвердил результат на пересдачах и скоропостижно вылетел на родину, на прощание, правда, избавив смелого препода от заточенного зуба. Мне же не довелось встретиться с Евгением в гневе, поскольку экзамены я сдал досрочно и, как следствие, без потерь, а о некоторых захватывающих подробностях конфликта узнал с опозданием из Маришкиных писем.

Так что мне, можно сказать, повезло, и очень крупно. Хотя почувствовал я это не сразу. Сперва было лето, жаркое и тягучее, как вареная сгущенка.

Обнаружилось, что в июле — тридцать один день. В августе, как ни странно, тоже. Временами я начинал думать, что сделано так специально мне назло. Однажды я разбил костяшки пальцев, по которым определяется количество дней в месяцах, об угол почтового ящика, в тот день — пустого.

Но мы, благодарение Богу, живем не на экваторе, лето, поиздевавшись вдоволь, подошло к концу, и теперь никто не мешал нам с Маришкой быть вместе.

Я уже бестрепетно держал ее за руку во время наших участившихся прогулок. В первый раз это получилось спонтанно. Мы стояли «на светофоре», дожидаясь зеленого сигнала, а когда он зажегся, я машинально протянул руку и крепко стиснул маленькую холодную ладонь. Как будто собрался перевести через дорогу младшую сестренку. С той разницей, что руку сестры я отпустил бы, оказавшись на другой стороне улицы.

Мне нравилось трогать ее ладонь, проводить по ней кончиками пальцев, пытаясь нащупать свой бугорок на линии ее судьбы, а иногда — выводить на ладони слова. Как правило, с большим количеством букв «Ю».

Произносить их вслух не было нужды, все было сто раз запротоколировано в нашей летней переписке. Ведь существует множество вещей, о которых намного легче написать, чем сказать, еще легче посмотреть, придав взгляду особую выразительность, а проще всего — подумать, но как бы вслух. «И за что только я тебя такую?..»

Поэтому, когда мы оставались одни, я говорил много и взахлеб — поскольку сдерживающий фактор в лице, а правильнее сказать, в хмурой роже Евгения не довлел больше над нами, — но по большей части на отвлеченные темы. Об рангах и матрицах, о музыке, просто ни о чем… И, разумеется, о Пашкиных подвигах, которых уже к концу первого курса насчитывалось изрядно.

Например, случай в квартире его родителей, когда Пашка, после того как угостил меня обедом, вместе с прочей грязной посудой с задумчивым видом ополоснул и тщательно протер солонку и перечницу.