Маленький друг - Донна Тартт

– Ну, конечно же, Гарриет все поймет, правда ведь? А мы пригласим ее в следующий раз, когда будем во дворе гамбургеры жарить. Да и кекса на долю Гарриет у нас нет.

– Он один? – завопил Хили. – Ты купила мне всего один кекс?

– Кроха, не жадничай.

– Один – это мало!

– Для такого хулигана, как ты – достаточно. Ой, глядите-ка. Умора да и только!

Она нагнулась и показала им полароидный снимок – еще бледный, но уже вполне четкий.

– Интересно, поярче проявится или уже нет? – сказала она. – Вы прямо парочка юных марсиан.

И в самом деле – марсиане. На снимке глаза у Хили с Гарриет были красными, круглыми, словно у каких-то ночных зверюшек, которых свет фар внезапно выхватил из темноты, а вспышка окрасила их перепуганные лица в нездоровый зеленоватый цвет.

Глава 3

Бильярдная

Иногда перед тем, как уйти домой, Ида оставляла им на ужин что-нибудь вкусненькое: мясное рагу, жареную курицу, а то и целый кекс, например, или фруктовый пирог. Но сегодня она выложила на стол то, что надо было срочно доесть: ломтики давнишней ветчины, которые так долго пролежали в целлофане, что стали бледными и скользкими, и миску холодного картофельного пюре.

Гарриет негодовала. Она открыла кладовку и долго разглядывала идеально ровные ряды жестянок с мукой, сахаром, горохом, кукурузной крупой, макаронами и рисом. Мать Гарриет обычно к ужину еле притрагивалась, а чаще всего и вовсе обходилась мороженым да горстью крекеров. Еще Эллисон иногда делала омлет, но от омлетов Гарриет уже начинало подташнивать.

Апатия опутывала ее, как паутина. Она отломила кусок длинной макаронины, сунула в рот. Мучнистый вкус был на что-то похож – на клейстер, – и в голове у нее вдруг замельтешили ясельные воспоминания… зеленая плитка на полу, деревянные кубики, раскрашенные, как кирпичики, и высокие окна, до которых она не дотягивалась.

Задумчиво перекатывая во рту щепку от макаронины и грозно хмуря лоб, от чего ее сходство с Эди и судьей Кливом только усилилось, Гарриет подтащила к холодильнику стул, осторожно двигая его так, чтобы не обрушить на пол лавину газет. Она вскарабкалась на стул и принялась уныло копаться в шуршащих свертках, которыми был забит морозильник. Но и в морозильнике не было ничего стоящего: под грудой комковатых, обернутых в фольгу свертков отыскалась только коробка противного мороженого с кусочками мятных леденцов, которое обожала ее мать (летом она вообще могла одним им и питаться). За продуктами у них обычно ходила Ида Рью, которая никак не могла взять в толк, зачем нужны полуфабрикаты, и называла их блажью. “Телеужины”[11] она считала вредными (хотя всегда покупала, если на них была скидка), а уж перекусы и вовсе не жаловала, полагая, что это все дурное влияние телевизора. (“Чипсы? Ты только что пообедала, каких тебе еще чипсов?”)

– Нажалуйся на нее, – прошептал Хили, когда расстроенная Гарриет снова вышла к нему на крыльцо. – Она твою маму должна слушаться!

– Да знаю я.

Мать Хили уволила Роберту, когда Хили пожаловался, что она отшлепала его щеткой для волос, а Руби она уволила, потому что та запрещала Хили смотреть “Колдунью”.

– Давай, давай, – Хили легонько пнул ее ногу носком кеда.

– Потом.

Но Гарриет сказала это, только чтобы перед ним не опозориться. Гарриет с Эллисон никогда не жаловались на Иду, более того – даже когда Гарриет злилась и обижалась на Иду, она часто врала матери и брала вину на себя, лишь бы Иде не попало. Дома у Гарриет все было устроено не так, как у Хили. Хили, равно как и Пембертон до него, гордился тем, что их матери приходится каждый год-другой искать новую домработницу, потому что с ним трудно сладить, и домработниц вместе с Пемом они выжили, наверное, с десяток. Какая Хили разница, кто там у них дома смотрит телевизор, когда он приходит домой из школы – Роберта, Рамона, Ширли, Руби или Эсси Ли? Но Ида была незыблемым центром, вокруг которого вертелся мир Гарриет: обожаемая незаменимая ворчунья с мягкими ручищами, громадными влажными глазами навыкате и такой улыбкой, что Гарриет казалось: до Иды в мире никто не улыбался. Гарриет было до боли обидно видеть, как пренебрежительно мать иногда обращается с Идой, как будто в их жизни она случайный человек, а не важнейшая ее часть. Мать Гарриет, случалось, истерила, рыдала, металась по кухне и в запале могла наговорить лишнего (в чем, правда, всякий раз раскаивалась). Сильнее всего Гарриет боялась, что Иду рассчитают (или – куда вероятнее – она сама разозлится и уйдет, потому как Ида вечно бурчала, что мать Гарриет ей мало платит), но об этом она даже думать себе запрещала.

В куче скользких комков фольги Гарриет углядела виноградный фруктовый лед. Кое-как она вытащила его наружу, с завистью вспоминая морозилку у Хили дома, которая была под завязку набита эскимо, замороженными пиццами, пирогами с курицей и всеми видами “телеужинов”, какие только есть на свете.

Держа фруктовый лед за палочку, Гарриет вышла на крыльцо – вернуть стул на место она даже не удосужилась – и завалилась на качели с “Книгой джунглей”. День догорал. Сочная зелень в саду сначала стала лиловой, а затем и вовсе потускнела до сизой черноты, заверещали цикады, и в темных разросшихся кустах возле забора миссис Фонтейн пару раз осторожно мигнули светлячки.

Гарриет рассеянно уронила на пол палочку от фруктового льда. Она с полчаса пролежала не двигаясь. Затылком она упиралась в деревянный подлокотник качелей, чертовски неудобно выгнув шею, однако позы все равно не меняла и только все ближе и ближе подносила книгу к глазам.

Наконец стало совсем темно. В затылке у Гарриет закололо, а на глаза как будто кто-то давил изнутри, но она по-прежнему не двигалась с места, хотя у нее давно затекла и шея, и все тело. Отдельные куски “Книги джунглей” она знала почти наизусть: когда Багира и Балу учат маленького Маугли и когда они вместе с Каа нападают на бандерлогов. Дальше этого, когда Маугли начинал тяготиться жизнью в джунглях и приключений становилось меньше, она, бывало, даже не дочитывала.

Ей не нравились детские книжки, в которых дети взрослели, потому что это самое “взросление” (что в книжках, что в реальной жизни) всегда означало, что герои самым непонятным образом скучнели прямо на глазах; ни с того ни с сего мальчики и девочки ради какой-то глупой любви забрасывали все приключения, женились, обзаводились семьями и начинали себя вести как тупые коровы.

Кто-то жарил стейки на гриле. Пахло вкусно. Шея у Гарриет ныла все сильнее, но хоть она и напрягала изо всех сил глаза, чтобы хоть что-то разобрать в темноте, ей почему-то все равно не хотелось вставать и включать свет. Она то и дело отвлекалась от книги, бездумно скользила взглядом по верхушкам соседних кустов, будто ее мысли кто-то разматывал, как клубок кусачей черной шерсти, а потом дергал за нитки и снова привязывал к книжке.

Где-то в самом сердце джунглей спал вечным сном заброшенный город: руины храмов, заросшие лианами фонтаны и террасы, обветшалые комнаты с горами золота и бриллиантов, до которых никому, в том числе и Маугли, не было дела. В развалинах жили змеи, которых питон Каа несколько презрительно звал Ядовитым Народцем. Она читала, и джунгли из книжки про Маугли украдкой просачивались во влажную, полутропическую тьму двора, наполняя его дикой, сумрачной опасностью: надрываются лягушки, заходятся криком птицы в увитых плющом кронах. Маугли был мальчик, и еще – Маугли был волк. А она, Гарриет, была самой собой – и в то же время кем-то еще.

Над ней скользнули черные крылья. Пустота. Мысли Гарриет приземлились, потихоньку улеглись. Вдруг она поняла, что не помнит, сколько уже пролежала тут, на качелях. Почему она не в кровати? Уже очень поздно? Ее мысли заволокло темнотой… черный ветер… холод.

Она вздрогнула, да так сильно, что накренились качели – что-то прошелестело прямо у нее перед лицом, что-то скользкое, дрожащее, у нее перехватило дух.

Она бешено замахала руками, забарахталась, так что качели заскрипели, а сама она перестала понимать, где пол, где потолок, пока наконец до нее, как будто издалека, не дошло: раздавшийся шлепок – это ее упавшая библиотечная книга.

Гарриет успокоилась, утихла. Тряска унялась, потолочные доски над головой проносились все медленнее, и наконец качели замерли. Гарриет лежала в звонкой тишине и размышляла. Если б она тогда не пришла, птица все равно погибла бы, но это никак не отменяло того, что убила дрозда именно она.

Раскрытая книга валялась на полу. Гарриет перекатилась на живот, подняла ее. Из-за угла вырулила машина, свернула на Джордж-стрит и обдала веранду лучом фар, осветив картинку с Белой Коброй, которая выскочила на Гарриет, будто дорожный знак посреди ночи. Под картинкой было написано: