Маленький друг - Донна Тартт

– А еще проповедниками себя называют. А сами засели там и плевали в этого бедного ребенка, и уж как только ее не обзывали – и черномазой, и папуаской. Но невозможно, невозможно человеку взрослому обижать младенца, – мрачно сказала Ида Рью. – Ибо так сказано в Библии. “А кто воспрепятствует малым сим…”

– Их арестовали?

Ида Рью фыркнула.

– Арестовали или нет?

– Иногда полиция преступников больше жалеет, чем тех, кто от них пострадал.

Гарриет задумалась. Насколько она знала, Рэтлиффам за стрельбу на реке ничего не было. Похоже, они могут делать все что им вздумается и оставаться при этом безнаказанными.

– Кидать кирпичи в людей – незаконно, – сказала она.

– И что с того? Ты когда маленькая была, Рэтлиффы вон миссионерскую баптистскую церковь подпалили – можно подумать, полиция им что сделала. Это когда доктор Кинг к нам сюда заезжал. Промчались, значит, на машине, да и кинули в окно бутылку из-под виски с горящей тряпкой внутри.

Рассказы про пожар в церкви Гарриет слышала с малых лет – и про этот, и про пожары в других городах Миссисипи, и в голове у нее они все перемешались, но ей еще никто не рассказывал, что это дело рук Рэтлиффов. Казалось бы, говорила Эди, негры с белой беднотой не должны так друг друга ненавидеть, у них же много общего, например, и те, и другие – беднота. Но белой швали вроде Рэтлиффов надо было непременно считать себя хотя бы получше негров. Они и помыслить не могли, что негры им, в общем-то, ровня, а то еще и побогаче, и пореспектабельнее них будут. “Если у негра нет денег, то он по крайней мере может сказать – это потому, что он негром родился, – говорила Эди. – Но если у белого денег нет, то винить ему в этом надо только себя самого. Но этого от них не дождешься. Это же значит – расписаться в собственной лености и бестолковости. Нет, он лучше будет шататься без дела, жечь кресты да валить все свои беды на негров, вместо того, чтоб пойти поучиться или заняться делом”.

Ида Рью, задумавшись, продолжала тереть плиту, хотя та уже сверкала.

– Да, вот так оно и было, – сказала она. – Эта шваль мисс Этту Коффи и порешила, все равно что ножом в сердце пырнула. – Она поджала губы, продолжила резко, по кругу, натирать хромированные конфорки. – Старая мисс Этта такая была праведница, всю ночь напролет молиться могла. Моя мать, бывало, как завидит, что у мисс Этты свет еще горит, так отца из постели подымет и велит ему идти к мисс Этте, стукнуть ей в окошко да спросить, не упала ли она там, не надо ли ее с полу-то поднять. А она ему в ответ, нет, спасибочки, мол, у нее к Иисусу еще вопросы имеются.

– Мне однажды Эди рассказывала…

– Да-да. Мисс Этта восседает по правую руку от Боженьки. Вместе с моей мамочкой, вместе с моим папочкой и братиком моим дорогим Каффом, который помер от рака. И малыш наш Робин тоже там, промеж них сидит. У Господа для каждого Его дитяти место сыщется. Истинная правда.

– Но Эди сказала, что та старая дама не от пожара погибла. Эди сказала, что с ней случился сердечный приступ.

– Эди, значит, сказала?

Не стоило спорить с Идой, когда она говорила таким тоном. Гарриет принялась разглядывать свои ногти.

– Не от пожара погибла. Ха! – Ида скомкала мокрую тряпку, шлепнула ее на стол. – А то она не от дыму померла, разве нет? Не от того разве, что там кругом ор стоял и все друг дружку распихивали и наружу лезли? Мисс Коффи, она была старая. И уж такая деликатная – и оленины-то она не ела, и рыбу с крючка снять боялась. А тут подъезжают, значит, эти ублюдки распоследние, да давай огнем в окна швыряться.

– А церковь прямо дотла сгорела?

– Сгорела что надо, уж поверь мне.

– А Эди сказала.

– А Эди там была, что ли?

Голос у Иды стал жуткий. Гарриет боялась даже рот раскрыть. Несколько секунд Ида злобно глядела на нее, а затем задрала юбку и приспустила чулок – чулки на Иде были плотные, телесно-коричневого цвета, гораздо светлее темной, матовой Идиной кожи. Над плотным нейлоновым валиком показалось пятно обожженной плоти шириной в ладонь: кожа была розовая, как свежая сарделька, блестящая, кое-где – омерзительно гладкая, кое-где – морщинистая и вспученная, и на фоне здоровой, коричневой, как бразильский орех, коленки Иды и цвет этот, и эта рябь смотрелись просто ужасно.

– Эди, наверное, и ожог этот за ожог не считает?

Гарриет потеряла дар речи.

– Но уж меня-то прижгло, будь здоров.

– Тебе больно?

– Еще как было больно.

– А сейчас?

– Нет. Чешется иногда, правда. Ну, давай-ка, – прикрикнула она на чулок, натягивая его обратно, – покрутись мне. С этими чулками иногда просто сладу нет.

– Это ожог третьей степени?

– Третьей, четвертой и пятой, – Ида опять рассмеялась, довольно неприятно на этот раз. – Я тебе только вот что скажу, болел он так, что я полтора месяца глаз не сомкнула. Но Эди, может, там себе думает, что если у тебя на пожаре обе ноги не обуглились, так, считай, и не обжегся вовсе? Оно, наверное, законники тоже так думали, потому что тех, кто это сделал, так и не наказали.

– Но их должны наказать.

– Это кто сказал?

– Закон. Он для этого и существует.

– Для слабых – один закон, для сильных – другой.

С напускной уверенностью Гарриет заявила:

– Нет, неправда. Закон один для всех.

– Тогда чего ж они по сю пору на свободе?

– Я думаю, тебе надо рассказать об этом Эди, – Гарриет осеклась, потом прибавила; – А если ты не скажешь, я ей сама расскажу.

– Эди?

У Иды странно скривился рот, будто что-то ее позабавило – она хотела было что-то сказать, но передумала.

“Как?! – Гарриет похолодела от ужаса. – Неужели Эди все знает?” По Гарриет видно было, как страшно и дурно ей сделалось от одной этой мысли – у нее как будто шоры с глаз свалились. Лицо у Иды смягчилось – так это правда, поразилась Гарриет, она уже рассказывала про это Эди, Эди все знает.

Ида Рью снова принялась начищать плиту.

– И с чего бы это мне морочить этим голову мисс Эди, Гарриет? – Она стояла к Гарриет спиной и говорила шутливым, но уж чересчур бодрым тоном. – Она пожилая леди. Что она им сделает? Пойдет и ноги им отдавит? – Она прыснула со смеху, но хоть рассмеялась она тепло и уж точно от души, Гарриет спокойнее не стало. – Настучит им по головам своей этой черной книжечкой?

– Она может позвонить в полицию. – Неужели Эди могла знать об этом и не вызвать полицию – уму непостижимо. – Того, кто это с тобой сделал, надо посадить в тюрьму.

– В тюрьму? – к удивлению Гарриет Ида громко расхохоталась. – Ах святая твоя душа. Да они хотят в тюрьму! Везде жара, а там кондиционеры, да еще дармовой горох с кукурузными лепешками. Прохлаждайся сколько влезет, и компания там им под стать.

– Это Рэтлиффы сделали? Ты уверена?

Ида закатила глаза.

– Уж они похвалялись на весь город.

Гарриет чуть не плакала. И как только такие люди могут быть на свободе?

– И кирпичами они же кидались?

– Да, мэм. Взрослые парни. Да и малые тоже. Но вот тот, который проповедник – он сам не бросал, а только других подбивал, все вопил и тряс Библией.

– Один из братьев Рэтлифф – ровесник Робина, – сказала Гарриет, не сводя глаз с Иды. – Мне Пембертон про него рассказывал.

Ида молчала. Она выжала тряпку и подошла к сушилке – разобрать чистую посуду.

– Ему сейчас лет двадцать.

И он вполне мог стрелять с моста, думала Гарриет, по возрасту подходит.

Ида со вздохом выволокла из сушилки тяжелую чугунную сковороду, нагнулась, убрала ее в ящик. Кухня была самым чистым местом во всем доме, Ида здесь огородила себе маленький островок порядка, куда не проникали наваленные по всему дому стопки пыльных газет. Мать Гарриет газеты выбрасывать не разрешала – это было такое древнее и нерушимое правило, что преступать его не осмеливалась даже Гарриет, однако по негласному уговору с Идой, в кухню мать газеты не приносила: на кухне главной была Ида.

– Его зовут Дэнни, – сказала Гарриет. – Дэнни Рэтлифф. Этого брата, который ровесник Робина.

Ида глянула на нее через плечо.

– Чего тебе вдруг так дались эти Рэтлиффы?

– Ты его помнишь? Дэнни Рэтлиффа?

– Ох, помню, – Ида, поморщившись, привстала на цыпочки, чтобы задвинуть на верхнюю полку миску для хлопьев. – Как сейчас помню.

Гарриет изо всех сил старалась сохранять спокойствие.

– Он сюда приходил? Когда Робин был жив?

– Да-да. Мерзкий горлопан. Поганой метлой не отгонишь. Колотил по крыльцу бейсбольной битой, шнырял по двору, как стемнеет, а однажды взял без спросу Робинов велосипед. Я вашей маме, бедняжке, говорила-говорила, а все без толку. Она мне – он, мол, малообеспеченный. Малообеспеченный, как же.

Она шумно, с грохотом выдвинула ящик, принялась раскладывать чистые ложки.