Стихотворения и поэмы - Микола Бажан

8

В СТРАТФОРДЕ НА ЭЙВОНЕ

Сребрится стрельчатая травка газона,День сумрачен, влажен и мглист.Плющом помертвевшим обвита колонна.Мерцает густой остролист.Всё тихо. Лишь трепет беззвучного звонаВзбирается вверх, серебрист,Да сыплются листья, желтея и тлея,С янтарных платанов аллеи.

Нет, я не нарушу дремоты. Лишь тишеПройду этим тесным дворомТуда, где степенно и сумрачно в нишеОн пишет крылатым пером,—Слова, что не сказаны раньше, он пишет,Слова, что не собраны в том.Но как одиноко в неярком сияньеНаивное то изваянье!

Ему, несчастливому сыну банкрота,В итоге стольких передряг,Актеру, тайком написавшему что-тоДля комедиантов-бродяг,—Пожалуй, ему не к лицу позолота,Не нужен совсем саркофаг.Но славы его атрибут не утратит:Перо и бумага — и хватит.

На сглаженном временем влажном порогеОн вырезать сам попросилСлова эпитафии, полной тревогиЗа прах невельможных могил:Стратфордский ремесленник, странник убогий,Не слишком уверен он был,Что кости поэта, бродяги, актераПочиют в ограде притвора.

Немало он слышал проклятий бесстыжих,Видал корчмарей и менял,Встречал школяров и крикливых ярыжекИ рыночный смрад обонял,И, черный, как дым на соломенных крышах,Он по свету с голью гонял.Он знал, ненавидя, ликуя, ревнуя,И щедрость и подлость земную.

И, жадный до жизни и воображеньемДостигший глубин естества,Несытый, исполненный страсти и жженья,На мир предъявлял он права,И полчища слов выводил он в сраженья,И шли и боролись слова.Так вечную правду поэт-триумфаторПринес на подмостки, в театр.

Как вечно в горах непогода клубится,В трагедиях дышит гроза.Стихия ревет и на части дробится,И молния блещет в глаза.Шалеет ревнивец, крадется убийца,По страшному скату скользя.Сверканьем оружья, огнем красноречьяПылает борьба человечья.

Не алчным купцам, не дешевым лакеямТу мощь суждено воспринять,И перед гигантским и светлым трофеемКолени свои преклонять,И труд, совершенный великим плебеем,Умом благодарным обнять:Титаном навеки скрепленные глыбыСердца раздавить им могли бы.

Где ж толпы, встающие буре навстречу,Где рокот встревоженных залИ в миг, когда смолкнут трагедии речи,Партера бушующий шквал?Где слава твоя — всенародное вечеВосторгов, и слез, и похвал?Спускается занавес важно и сонно,—Молчит гордый лебедь Эйвона.

Далёко от этой страны, на востоке,На древней Памира земле,Сквозь пропасти, сквозь ледяные потокиТаджик на горбатом седлеСпешит, пробирается в город далекий,Куда в вечереющей мглеПоспеет он прямо к спектаклю, к началу,Чтоб «Быть иль не быть» прозвучало.

В донецкой степи, у ребят-комбайнеровТолпится веселый народ.Поэта старинного яростный норовВогнал их в горячку и в пот.Двенадцатый вечер бессонных актеровК «Двенадцатой ночи» ведет,Чтоб ярки и молоды были тирадыДля зрителей олимпиады.

Вот горец из спрятанной в тучах деревниВ театр многолюдный проник.Он слушает жадно рокочущий, древний,Как мужество, сильный язык.Трагедия мчится. Дотла догорев в ней,Герой изнемогший поник.И Яго клянет, и дрожит за ОтеллоТот смуглый чабан Сакартвело.

Когда знаменитые кони четверкойСияют в морозной ночи,На яркую сцену тревожно и зоркоГлядят кузнецы и ткачи.Как в праздник, полны эти люди восторга,Овации их горячи.И девушка, спрятав лицо у колонны,Оплачет влюбленных Вероны.

Туда, к не чужим, хоть и дальним народам,Ты перешагнул рубежи.Ты там оживаешь, не скован, не продан,Всем юным величьем души.Уже не плывет гордый лебедь по водам,Загнившим от скуки и лжи,Душа его, полная песен и звона,Навеки ушла от Эйвона.

Уже не найдешь лебедей на Эйвоне.Лишь занавес серых дождейСтруится ненастною рябью в затонеСтратфордских пустых площадей.Лишь сторож ключами бренчит на амвонеДа листья сметает с аллей,Где в сумерках так одиноко и сироМерцает могила Шекспира.

9

ПО ШОТЛАНДСКОЙ ДОРОГЕ

Сини и сизы, лазурны и сивы,Грифельно-серы и густо-черны,Взвихренных туч распростерлись извивыНад возвышеньями горной страны.Ветры, свистя, вырывают растенья,Вереск ломают и дергают мох.В вое ветров, в ураганном смятеньеЗаклокотал, закипел Ломонд-Лох.[43]Ветра глотнув, тут помчаться б в разгонеБерегом, лесом, без меж и без троп…Кто-то кричит: «Не ходи дальше, Джонни!»Столб с четкой надписью: «Private».[44] Стоп.

Земли пропитаны влагой студеной,Тянет болотом, с опушек несетЗапахом плесени, каждый зеленыйКустик подернут цветеньем болот.Парк, голубея в недобром просторе,Тянется тучей десятками миль.Крепки ворота, всегда на запоре.Дождик гундосит. Безлюдье и гниль.Кто ж тут хозяином в этом безлюдье?Злобный отшельник? Скупец-мизантроп?Стой! Замолчи! Не ходи туда, Рудди!Столб в серой плесени — «Private». Стоп.

Дальше и дальше, вперед по Хиг-Ланду. [45]Тмином и вереском пахнет туман.Гонит овец грязно-белых гирляндуМшистым отрогом наемный чабан.Овцы — лендлорда, холмы и поляны —Тоже его… Неужели навек?Тише, коль дорог вам хеггис овсяный! [46]Может подслушать худой человек.Думаешь, счастье в пастушеском доме,Как на Востоке, здесь даться могло б?Перед судьбой твоей высится, Томми,Столб земель герцога — «Private». Стоп.

Глухо топочут копытца овечьиВдоль небольшой каменистой стены.Стареньким пледом покрытые плечиКлонят под долгим дождем чабаны.Столбик над тропкою — выцветший «Private»,Столбик над фермерским жалким лужком.Но землескупщики разве не вправеПренебрегать этим нищим столбом?Что ж будет дальше? Сгниет ли в туманеГде-то на Клайде бедняк землекоп,Или в Судане, став хищником, Данни,Столб свой вколотишь ты — «Private». Стоп.

Сомкнуты губы. Насуплены брови.Что это? Чванство? Замученность? Сплин?Хмурые образы средневековья,Копья решеток, ограды куртин.Как в подземелье, дышать нету силыДушной, прогнившей насквозь стариной.Вот громоздятся у края могилыТени столетий былых… Предо мнойГерцоги, лорды, дельцы, фабианцы,—Масок крутящийся калейдоскопВьется, облапив в бессмысленном танцеСтолб с черной надписью: «Private». Стоп.

10

ВОСПОМИНАНИЯ О БЁРНСЕ [47]

Внезапный дождь, ударив с моря,Весь в йодном запахе сыром,Напеву джиги звучно вторя,Пустился в танец под окном.

Еще по улицам пологимНе отшумел его раскат,Как, разливаясь по дорогам,Ручьи ударили в набат.

Он миновал, как синий сполохЛетучих искр и струй воды,И в радугах, как в ореолах,На кручах расцвели сады.

Зазолотились, засинелиВ игре сверкающих огнейСырые выступы панели,Каменья старых площадей.

Веселым холодком дохнуло,Пьянящим, звонким, словно медь,И сердце от такого гулаВдруг стало радостно звенеть.

И, распахнув среди столицыОкошко, круглое, как пенс,Горбатых кровель черепицыПеред собою видит Бернс.

Вот перед ним в броне кирпичнойПолзет, как ящер, как вампир,Мир Эдинбурга черепичный,Любимый, ненавистный мир.

Под черепичным покрываломКлокочет мир глухой борьбы.Так стонет лес, гудят дубыПод штормов яростным обвалом.

«Британский край! Хорош твой дуб.Сосна и тополь — тоже.И ты на шутки был не скуп,Когда ты был моложе.

Богатым лесом ты одет,И много в нем грибов, брат.Но дерева свободы нетСреди твоих дубов, брат.

А без него нам свет не милИ горек хлеб голодный.Мы выбиваемся из силНа борозде бесплодной».

И в даль, печален и суров,Впивался Бёрнс. И там вздымалосьКипенье рваных облаковИ черепица мглою стлалась.

«Но верю я: настанет день,—И он не за горами,—Когда листвы волшебной сеньРаскинется над нами.

Забудут рабство и нуждуНароды и края, брат,И будут люди жить в ладу,Как дружная семья, брат!»

И, задыхаясь от погониЗа песней новою своей,Поднялся он в грозе и звонеКипучих мыслей и страстей.

Слова запели, затрубилиВ сердца, в века, светлы, легки,Взлетев, как птицы, в изобильеИз-под сухой его руки.

Скорее настежь окна, двери!И тьма и солнце за окном.Навстречу небывалой эреВыходит Бёрнс. Но где-то гром,

Но где-то молния полощетИ альбатрос зовет на бой.И он на Эдинбурга площадьВыходит, словно в век иной.

Идет, виденьем осиянныйГрядущих дней, — идет, спешит,И шаг, как ямб, гудит, чеканный,Квадратный меряя гранит.

Навстречу в хохоте, в гримасах,Качая бантами, идетВатага чванниц толстомясыхВ сопровождении господ!

Владельцы замков, бирж владыки,Закона лживого столпы,Ораторы придворной кликиИ лицемерные попы,

Сановные душепродавцы,Обманщики простых людейИ королевские лукавцы —Поэты — плуты всех мастей,—

Они идут, сомкнувшись вместе,Высокомерно выгнув грудь,Тупым шлагбаумом бесчестьяЗагородив свободный путь.

Но, поглядев на них сурово,Он не отступит ни на миг,Ни на одно живое слово,Ни на один крылатый стих.

Пускай шипят, свистя, вздыхают,Пусть проклинают всем гуртом,Пускай смеются, пусть пугаютТюрьмой, веревкою, крестом,—

Он, словно воин в час похода,Лицом сверкая грозовым.Поэт народа — сын народа,—Идет, грозя врагам своим,

Не одиночкою бесплодным.Протухшим где-то взаперти,—Идет глашатаем народным,Уверенным в своем пути.

Он так идет, как бы в бессмертьеВступает, в бедности рожден.Земля, где Бёрнс родился, верьте,Опять родит таких, как он.

И, плоть от плоти, кровь от кровиЗемли, народа своего,Они в труде, борьбе и словеВновь служат помыслам его.

И Бернса вещие прозреньяИм вспомнились, когда вдалиМир мракобесья, мир гниеньяЖивые грозы потрясли.

«Когда у края небосводаБлеснул невиданный восход,Где древо первое свободыВзрастил и выходил народ,—

Тогда поклялся злобный сброд,Собранье всех пороков,Что деревцо не доживетДо поздних, зрелых соков.

Немало гончих собралосьСо всех концов земли, брат…Но злое дело сорвалось,Жалели, что пошли, брат!»

Товарищ, Бёрнсовы словаВ простом народном обиходеЖивут доселе, как живаДуша правдивая в народе,

Как песнь о торжестве побед,О воплощенье снов пророчьих…В кварталах Ланарка рабочихИ там в горах, где жил поэт,Их не забыл шотландец, нет!

11