Другие времена, другая жизнь - Лейф Перссон

В мае 1989 года венгры начали резать двухсотшестидесятикилометровую колючую проволоку, натянутую по всей австро-венгерской границе. Три десятилетия эта проволока разделяла Европу. После ее исчезновения события развивались стремительно. Полугода хватило на то, чтобы мрачное наследие войны превратилось в малоприятное воспоминание.

Летом 1989 года поток беженцев из ГДР увеличивался в геометрической прогрессии. Тысячи немцев ехали отдыхать в Венгрию, но большинство из них нелегально пересекали границу с Австрией и добирались до Западной Германии, дабы обрести желанную свободу в капиталистическом раю.

19 августа Венгрия, чтобы стравить давление в котле, на несколько часов открыла предохранительный клапан — один из контрольно-пропускных пунктов на австрийской границе. Этим воспользовались шестьсот восточных немцев — они ушли в Австрию и затем в Западную Германию. Потом границу опять закрыли и на несколько дней вернулись к старой практике — отчаянные попытки бегства, стрельба, убитые, в лучшем случае раненые.

25 августа у венгров лопнуло терпение. Премьер-министр заявил, что Венгрия решила дать разрешение всем восточным немцам, выразившим желание покинуть страну. 10 сентября Венгрия объявила свой договор с ГДР недействительным, и за сентябрь десятки тысяч немцев уехали в Западную Германию — через Венгрию. Со стороны Советского Союза возражений не последовало. Весь последний год лидер метрополии Горбачев только и говорил о гласности, перестройке и политических реформах, и в рамках обновляющегося восточного блока поступок Венгрии выглядел как заслуживающая всяческого одобрения инициатива.

Но Венгрия была не единственной отдушиной. В сентябре тысячи немцев устремились в Чехословакию, явились в западногерманское посольство в Праге и попросили политического убежища. В конце сентября все они, для многих неожиданно, получили разрешение на выезд, и в течение суток четыре тысячи беженцев были переправлены в ФРГ, куда они и стремились.

Лавина покатилась. За последние месяцы года полмиллиона восточных немцев, три процента населения, покинули ГДР для новой жизни на западе, в основном молодежь. Молодое поколение оставило свою родину, тем самым лишив ее надежды на будущее.

Клочок бумаги… что же это за клочок? И что же произошло на самом деле на пленуме ЦК компартии 9 ноября 1989 года?

Главный вопрос был совершенно ясен: как навести порядок в ситуации с беженцами? Уже почти месяц обсуждалось предложение Вольфганга Хергера, начальника отдела безопасности при Центральном комитете. Он считал, что надо либо закрыть границы наглухо, либо дать каждому гражданину возможность подать заявку на получение зарубежного паспорта и выездной визы и свободно покинуть страну.

Предложение о новых правилах выезда было роздано членам политбюро в перерыве, между двенадцатью и половиной первого, в четверг, 9 ноября. Предварительно с предложением ознакомились члены Совета министров. Обсуждение началось в половине четвертого. Эгон Кренц зачитал текст предложения, после чего последовала короткая и весьма сумбурная дискуссия. В текст наскоро внесли кое-какие изменения, и предложение было принято.

В половине шестого в кабинет Кренца зашел заведующий отделом информации Шабовски: хотел узнать, не появились ли в последнюю минуту какие-либо уточнения, потому что через полчаса ему предстоит выступать на пресс-конференции для иностранных журналистов, которую будут напрямую транслировать по восточногерманскому телевидению.

Кренц позже говорил, что специально подчеркнул: главной новостью является именно решение о новых правилах выезда из страны. Это новость мирового класса, сенсация. Шабовски утверждал, что Кренц «ничего особо не подчеркивал», просто передал ему пачку бумаг, где все было перемешано, и важное, и неважное, и просто всякая чепуха.

Последняя версия в какой-то степени объясняет странное поведение Шабовски на пресс-конференции. В самом конце ему задали вопрос: не являются ли новые правила выезда, которые уже обсуждались пару дней назад, большой политической ошибкой?

Ответ Шабовски был многословен, не особо вразумителен, но смысл его поразил всех: Центральный комитет якобы только что принял решение, что каждый гражданин ГДР может свободно выезжать из страны. Визовые отделы полиции, сказал он, получили инструкции выдавать зарубежные визы всем желающим, причем на всех пропускных пунктах, включая Берлин. Неплохая новость, особенно если знаешь, что произошло потом.

[6]

Майор Манфред Сенс, служивший на пропускном пункте, в этот вечер был в увольнительной. Он сидел в гостиной своей квартиры, расположенной на Штрассбургштрассе, в северном районе Восточного Берлина — Пренцлауер-Берге, и смотрел телевизор, передавали пресс-конференцию с пленума Центрального комитета. И под занавес было сказано нечто такое, отчего, как он сам потом говорил, у него «кофе попал не в то горло». Произошло это именно в тот момент, когда Гюнтер Шабовски рассказывал журналистам о новых правилах выезда.

Заместитель начальника контрольно-пропускного пункта на Борнхольмерштрассе в Пренцлауер-Берге майор Сенс жил поблизости от места службы, что в нашем случае немаловажно, потому что он тут же натянул на себя мундир и помчался к пункту. Его начальник, подполковник Харальд Егер, был уже на месте. Толпа берлинцев у пропускного пункта росла с каждой минутой. Многие из них были ему знакомы, поскольку жили по соседству. Хуже всего было то, что ни он, ни Егер понятия не имели, что им делать, ситуация грозила в любую секунду выйти из-под контроля.

В девять часов вечера Егер позвонил в Министерство безопасности и попросил указаний. Там ему сказали, чтобы он пропустил самых настырных, и это вряд ли можно было признать удачным советом, но за неимением лучшего так и поступили. Возмущение толпы росло на глазах, и в половине двенадцатого майор Сенс самолично открыл шлагбаум. В первый же час по приблизительным подсчетам только через пропускной пункт на Борнхольмерштрассе прошло около двадцати тысяч человек. То же самое происходило и на других берлинских пограничных постах.

Это был последний приказ майора Сенса. Гражданин Федеративной Республики, он теперь работал контролером в метро, что, впрочем, намного приятнее и к тому же лучше оплачивается, чем служба его бывшего начальника, который получил место гардеробщика в Историческом музее на Унтер-ден-Линден, в непосредственной близости, кстати, от Нойе Вахе — мемориала в память жертв войны и тирании, где в старые недобрые времена Егеру доводилось командовать почетным караулом.

Во всяком случае, ни тот ни другой — ни с точки зрения экономической, ни социальной — не обрели при капитализме той райской жизни, которую воображали и они, и их бывшие соотечественники. Однако в историю они вошли несомненно.

[7]

Западные разведывательные службы уже лет десять назад предсказали сценарий событий, развернувшихся осенью 1989 года. Правда, большинство аналитиков считали, что все должно произойти на пару лет раньше.

Точнее всех оказался агент ЦРУ Майк (Медведь) Лиска, хотя он никаким аналитиком не был. Он даже не работал в каком-нибудь из отделов, ответственных за Варшавский договор. Весной 1984 года в Лэнгли состоялась большая внутренняя конференция, где животрепещущий вопрос о развале коммунистического блока был главным на повестке дня. Два дня с утра до вечера обсуждались экономические анализы, проведенные объединенными силами всех разведслужб нации.

В последний вечер, как всегда, собрались посидеть, и кто-то предложил пари: кто точнее угадает дату падения Берлинской стены. Мы теперь знаем, что точнее всех оказался Лиска, получивший к тому же немалый выигрыш. «Дайте этим сукиным детям пять лет плюс двойной бонус на тугодумие», — сказал он, когда до него дошел лист со ставками, и поставил сто долларов на «позднюю осень 1989 года, скорее всего ноябрь». Большинство присутствующих покрутили головами и поблагодарили Лиску за пильзнер, который будет выпит за его счет.

Микаэль Лиска родился в 1940 году и вырос в Пеште, километрах в двадцати к югу от венгерской столицы. Во время восстания 1956 года он участвовал в вооруженных стычках на улицах Будапешта, а когда восстание было подавлено, покинул страну обычным путем — бежал на север, в Австрию, и после пребывания в западногерманском накопительном лагере для беженцев он, семнадцати лет от роду, оказался в Акроне, штат Огайо, где о нем позаботились соотечественники, эмигрировавшие пару поколений назад.

После окончания университета он решил поступить во флот, окончил офицерское училище и еще до выпуска получил назначение в разведслужбу флота. Там он прослужил почти десять лет, пока им не заинтересовалось ЦРУ. От таких предложений не отказываются. Кроме родного венгерского, он бегло говорил на русском и немецком, так что область его работы определилась сама собой. В последующие десять лет он провел больше времени в Западной Германии, скандинавских и других европейских странах, чем на своей второй родине в США.