Черное колесо - Ханнес Бок

– Вопрос один, доктор Фенимор, но требует двух ответов. Много раз она падала без чувств, но всегда картинно и в присутствии мужчин.

Я подложил под голову леди Фитц подушку и попросил Дебору смачивать ей лоб и руки ледяной водой. Дверь открылась, Бурилов спросил:

– Она жива?

Я закрыл дверь на ключ.

Леди Фитц ответила на заботу Деборы тем, что резко оттолкнула её и простонала:

– Слепая чернота. Мои глаза! Где мои глаза?

Потом, словно сознательно отвергая всякую логику построения своей речи:

– Где он, который послал за мной?

И снова жалобно:

– Слепа – и черна!..

Голова её качнулась. Она взяла меня за руку и с криком снова потеряла сознание.

После второго приступа она пришла в себя со слезами:

– Я чёрная, чёрная, как грех! Не прикасайтесь ко мне!

Не знаю, кто из нас – я или Дебора – был больше удивлён. Контакт леди Фитц с её Создателем был, должно быть, апокалипсическим, мягко выражаясь.

Она оттолкнула мою руку.

– Спокойнее, леди Фитц-Ментон, с вами всё в порядке.

– Нет, не в порядке. Я черна! О Господи! Черна!

– Взгляните на свою руку, она белая. Послушайте, посмотрите на неё.

– Как я могу посмотреть? Я слепа!

Я перевернул её на спину, несмотря на её сопротивление. Она сдалась и лежала пассивно, глядя сквозь меня. Я взял со стола небольшой фонарик и посветил ей в глаза. Зрачки сокращались.

– Вы воспринимаете свет.

Дебора оказалась практичней. Она сказала:

– Колени, ваша милость. Они на виду.

Леди Фитц мгновенно села, выпрямилась и поправила юбку, удивлённо охнула. Вытянула руку, глядя на неё.

– Я не чёрная! Не слепая!

Я подозрительно спросил, вспомнив её аппетит:

– Что вы ели за ленчем?

Дебора тут же начала перечислять меню, но её остановил картинный жест леди Фитц. Она величественно сказала:

– Оставьте нас, женщина.

Дебора посмотрела на неё недоверчиво, на меня укоризненно. Пожала плечами, вперевалку подошла к столу, взяла вязание и вышла. Я слышал, как в коридоре её начал расспрашивать Бурилов.

Леди Фитц холодно сказала:

– Будьте добры, сигарету. – Я дал ей сигарету, помог прикурить и пододвинул пепельницу. – Похоже, я вела себя не самым лучшим образом. Что касается нас с вами, меня это не беспокоит, доктор Фенимор. Я знаю, что у меня самые чистые намерения и мотивы, как бы их ни истолковывали. И всё же в хотела бы знать ваше профессиональное мнение и сопоставить взгляды материалиста со своими.

– Все, чем могу быть полезен, леди Фитц-Ментон.

Кончик тлеющей сигареты чрезвычайно занимал её. Она сказала:

– Я видела поразительный сон. Не могу объявить его откровением, потому что физически я не слепа и не черна. Но слова нашего Божественного Отца часто метафоричны, и возможно, что в переносном смысле, – это она произнесла с сомнением, – я слепа и черна. Во всяком случае, я уверена, что получила удивительное послание…

Она негодующе взглянула на потолок, потом – обиженно – на пол.

– Не могу точно определить, от кого именно. Но если вы знакомы с психоанализом, может, вы сумеете назвать моего собеседника. Я могу продолжать?

Я кивнул. Она удобней устроилась на кушетке, не забыв о коленях. Пепельницу она водрузила на своей пышной груди.

– Вы, вероятно, помните, доктор Фенимор, что утром после нашего прибытия сюда я упоминала, что слышала ночью. Это были удары колокола и свист, очень беспокойные звуки, совсем не похожие на обычный шум лагуны. Я исключительно чувствительна. Эти звуки… чрезвычайно подействовали мне на нервы… как крик погибших душ. Конечно, – решительно добавила она, – если бы наш Небесный Отец мог позволить душе погибнуть; в своём бесконечном милосердии Он этого не допускает.

Звуки доносились со стороны дюны, которая на следующую ночь обвалилась. Как будто некая незримая сила пыталась привлечь наше внимание к этой дюне. Меня беспокоило это совпадение. Мне необходимо было пойти туда. Я решила, что моя неослабная вера в Божественную Защиту поможет мне. Что ж, я была наказана за своё любопытство, доктор Фенимор. Насколько ужасно наказана, вы узнает позже,

Она мигнула: должно быть, слишком долго смотрела на потолок и утомила глаза.

– Дорогой Алексей оставался поблизости, пока я беседовала Создателем. Алексей может быть очень внимательным. Я раскрыла всю свою душу перед Всевышним. Сомневаюсь, чтобы вы когда-нибудь это делали, поэтому объясню процедуру. Нужно закрыть глаза, – она их закрыла, – отсечь внешнее зрение. Заглушить все звуки. Вообще нужно отрешиться от всех чувств, потому что грубое физическое восприятие мешает бесконечно более тонкому восприятию души. Господа можно увидеть только внутренним зрением. Поэтому вы, интересующийся материальным миром, его никогда не видели…

Я подумал: кто мог научить леди Фитц этому болезненному извращению воображения? Большинство умственных блоков, религиозных маний, оснований для доброй трети всех преступных мотивов легко создать, но чрезвычайно трудно преодолеть.

– Когда удаётся закрыть все восприятие окружающего, доктор Фенимор, начинают действовать хрупкие чувства души. Начинаешь воспринимать невыразимое сияние, которое есть не только свет, но и музыка, мощная и сложная, какую могут издавать миллионы хрустальных колоколов, разных по размеру, от микроскопических до таких, в которые бьют солнца.

Если бы я был в соответствующем настроении, я бы, конечно, спросил, почему у души всего пять чувств. Будучи сущностью гораздо более высокого порядка, чем тело, она должна быть более чувствительной. К тому же странно, что, будучи нематериальной, она вообще обладает чувствами.

– И ты купаешься в великолепии, – продолжала леди Фитц, – свободная от мирских грехов, как в том блаженном состоянии, в каком пребывала до рождения. И набираешься сил для материальной жизни, к которой, увы, приходится возвращаться.

Глаза её оставались закрыты. Она сонно продолжала:

– И вот в таком состоянии блаженства я совершила грех любопытства. Я не удовлетворилась Его безграничной щедростью и захотела узнать, что призвало меня к дюне. Я получила ответ – и была наказана этим ответом. Мы можем исполнить любое своё желание, доктор, если у нас достаточно силы воли. Но за все, и доброе, и злое, приходится платить. Поэтому нужно быть осторожным.

Мой экстаз развеялся. Я пришла в себя – но не в своём теле, пленницей в тёмной клетке. И как пленник знает название заведения, в котором он содержится, так и я знала название той темницы, которой была заключена. И как пленник чувствует бурю, сотрясающую его темницу, но не может ей противиться, так и я ощущала своё новое жилище. И как пленник беспомощен, когда дверь клетки закрыта, так же была беспомощна и я. Так я чувствовала себя, доктор Фенимор, в теле Ирсули. Ирсули, – повторила она, – слепой и чёрной!