Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

— Я? Что это значит? На других они тоже действуют?

— Да, но не так. Вы так смотрите на них, словно знаете все, словно сами их рисовали. Словно воотчию видели и знали тех, кто на них изображен, а потому боитесь.

— На других они тоже действуют?! — повторила Наташа, повышая голос. — Как?

— Эти картины действительно очень странные, думаю, не зря они обросли такими слухами. Они очень сильно затрагивают человеческую психику. Если долго смотреть на них, можно почувствовать в себе что-то опасное, можно даже сделать что-то, — он снова приблизился к ней, и на этот раз она не отступила, глядя на него с растущей яростью. — Это — как гипноз, как психотропное оружие, они обнажают в нашем подсознании все самое темное, что мы всегда так старательно прячем даже от самих себя. Но вы реагируете совсем не так.

— На вас они тоже действуют?! — глухо спросила Наташа, сжимая дрожащие пальцы правой руки в кулак и с трудом сдерживаясь, чтобы не разбить в кровь это изучающее, ухмыляющееся лицо.

Игорь Иннокентьевич кивнул.

— И зная это, вы оставили меня здесь одну, не предупредили?! — крикнула она, не боясь, что ее может кто-то услышать. — Хотели поставить опыт?! Да вы…

— Тихо, тихо! — Лактионов ловко поймал Наташину руку, уже метнувшуюся к нему, чтобы ударить. — Ничего бы не случилось. Я все время был за дверью. Конечно, я бы не допустил, чтобы вы тут сошли с ума.

— Вы врете!

— Ну ладно, ладно, не нужно громких слов! Неужели вам самой не интересно? Расскажите, что вы чувствовали, когда смотрели на них?

— Отпустите меня! — она рванулась.

— Ладно, ладно, — Игорь Иннокентьевич разжал пальцы и засунул руки в карманы. — Так лучше?

— Я не собираюсь ничего рассказывать! Я ухожу!

— Ну хорошо, ради бога. Я вовсе не собираюсь удерживать вас силой, мне это не нужно, — Лактионов подчеркнул последние слова, словно давая понять, что сделает это другим способом. — Только одна просьба. Ну-ка, помогите мне.

Он подошел к одной из картин (потом Наташа так и не смогла вспомнить, к какой, потому что старалась на нее не смотреть), слегка приподнял ее и сказал:

— Ну, помогите же!

Помедлив, Наташа тоже подошла, и вместе они сняли картину со стены. Лактионов осторожно повернул ее и, придерживая одной рукой, показал пальцем, куда следует смотреть. Наташа наклонилась и увидела выведенные киноварью длинные неровные буквы. къто и сынъ сЋстры къто и внукъ матєри

— Ну? — недоуменно спросила она, поднимая глаза на Игоря Иннокен-тьевича. — И что это значит?

— Вы можете это прочитать?

Наташа пожала плечами.

— Я не знаю старорусского, но, наверное: «Кто сын сестры и кто внук матери». Какая-то бессмыслица.

— И вам это ничего не говорит?

— Абсолютно ничего. Это ОН писал, да? — Наташа посмотрела на красные буквы с невольным уважением. — Нет, я не знаю, что бы это могло значить. Я не телепат и не экстрасенс, как вы, очевидно, решили. Ну? Все?! Тогда до свидания!

— Подождите, давайте хоть вернем ее на место.

Они снова повесили картину на место, и Наташа стремительно повернулась, чтобы уйти, но Лактионов удержал ее.

— Куда вы так торопитесь?

— Домой! — резко ответила она. — Я приехала взглянуть на картины, разве вы забыли?! Ну, я взглянула! Свой опыт вы поставили! Чего вам еще надо?!

— Вас, — просто ответил Лактионов, глядя на нее в упор, и его глаза откровенно смеялись над ней, хотя лицо было серьезным. Увидев, как изменилось лицо Наташи, как приоткрылся ее рот, уже готовый выпустить на волю оскорбления в защиту своего достоинства, он отступил назад, вскинув перед собой руки в шутливой обороне. — Упаси боже, Наташенька, вы меня не так поняли, возможно, и я неправильно выразился. Мне нужно ваше общество, ваш голос, ваши мысли. Скоро я уеду, и мне бы хотелось увезти с собой как можно больше хороших воспоминаний. Причем связанных исключительно с вами.

Наташа от души расхохоталась, хотя в ней бурлила злость.

— Ну что вы за человек, а?! Неужели вы думаете, что после всего этого я еще на что-то соглашусь?!

— А почему бы и нет? Что вам терять? Разве я предлагаю вам что-то ужасное? Нет, я всего лишь хочу внести разнообразие в вашу скучную жизнь, а в том, что она скучна, я не сомневаюсь. Почему бы вам не забыть о ней на несколько часов, не пройтись по ресторанам, не потанцевать, не повеселиться как следует, почему бы вам не позволить себе провести со мной чудеснейший вечер…

— Который, несомненно, завершится в вашей постели?!

Лактионов ухмыльнулся и неожиданно показался ей похожим на кота, только что изловившим давно поджидаемую мышь.

— Вы это сказали. Не я.

— С вами невозможно разговаривать! — Наташа устало посмотрела на свою перевязанную руку и увидела, что красное пятно на платке стало больше. — Вы отвезете меня домой или я поеду на троллейбусе?

— Домой? К мужу, да? — насмешка в его голосе резанула ее, как умело отточенный нож. — Он-то, конечно, во всем вас поймет!

— Вы ничего не знаете о моем муже!

— Ошибаетесь. Я очень много знаю и о вашем муже, и о вас, и о вашей жизни, и о «Вершине Мира»…

— Откуда… — Наташа осеклась, осененная внезапной и горькой догадкой. Вот, значит, куда пропала Надя. — Вы были… с Надькой, да? Вы с ней…

Улыбаясь, Игорь Иннокентьевич кивнул, потом медленно подошел к Наташе и положил руки ей на плечи. Она не сделала попытки вырваться, только смотрела на него широко раскрытыми глазами, чувствуя странную слабость во всем теле. Сейчас, когда Лактионов стоял вплотную к ней, она почувствовала себя такой маленькой и беззащитной, а он казался таким высоким, таким сильным и таким…Что-то изменилось вокруг, и она будто снова начала в чем-то растворяться, что-то подчиняло себе ее волю, шептало настойчиво и властно…Вот почему, вот для чего она здесь…

— Ну и что? Вас это смущает? — его голос вернул Наташу к жизни, и она попятилась, выскальзывая из его рук.

— Разве вам недостаточно? Зачем вам еще и я?

— Ну, нельзя же быть такой наивной, Наташенька. Мужчинам нравится разнообразие, видите ли. А я мужчина — разве вы не заметили? Надя — милая сумасбродка, вы — нечто более загадочное, а для меня загадка в женщине — это что-то особое, это — некий аромат ее души, столь же привлекательный, как для обоняния — хорошие дорогие духи. Я не люблю, когда все ясно и открыто — подобные вещи быстро надоедают. Пирожок хорош с начинкой, понимаете меня?

Наташа повернулась и быстро пошла, почти побежала к спасительному дверному проему — прочь, скорее, на улицу. Она уже почти была в коридоре, когда ее остановил голос Лактионова — глухой, растянутый, четко выговаривающий каждое слово.