Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

После встречи с Лактионовым и случая на дороге Надя пропала — не звонила, не заходила как обычно — уже неделю от нее не было никаких известий. Наташа звонила ей много раз, но дома трубку никто не брал, а на работе она всегда получала один и тот же лаконичный ответ: «На съемках». Отсутствие Нади, без разговора с которой раньше не проходил почти ни один день, огорчало Наташу, ей не хватало подруги, и это было единственным, что мешало ей спокойно погрузиться в работу. Лактионов звонил неоднократно, настойчиво добиваясь встречи, но Наташа отговаривалась отсутствием времени, и, судя по всему, Игорь Иннокентьевич понимал, что она отговаривалась, но попыток не прекращал.

— Толька, ну сделай ты нормальное лицо! Что ты как на похоронах?!

— А ты выпей, сколько я вчера, и тогда…

— Давай, мне работать нужно! Я хочу сегодня закончить.

Толян расплылся в болезненной похмельной ухмылке, и Наташа невольно вздрогнула.

— О, господи! Что ты рожи корчишь. Сиди как всегда сидишь! С повседневным лицом!

— Ладно, — ответил Толян, и с выражением его лица случилось что-то вовсе уж невообразимое. Наташа вздохнула и поменяла кисть, пробормотав: «Вот же послал бог Джоконду!» Мягко и успокаивающе тикали настенные часы (еще одно доказательство того, что с Пашей что-то случилось — взял и починил), создавая ощущение уюта, на кухне сердито бормотал кран, с улицы доносились собачий лай, шум машин, звон молочного колокольчика и детский крик — привычная звуковая ткань, не меняющаяся изо дня в день уже много-много лет.

— Все, Толя, я начинаю работать, — сказала Наташа как-то отрешенно, словно разговаривала сама с собой, и дворник вымученно застыл на стуле — из двухдневного опыта он уже знал, что теперь обращаться к Наташе бесполезно — все равно не услышит.

Нынешний процесс работы над картиной и удивлял, и завораживал Наташу. Если раньше она осознавала, что происходит вокруг, отвлекалась на посторонние звуки и события, могла прерваться на сигарету или какую-нибудь еду, просто пойти погулять, то теперь, когда она действительно уходила в работу, все окружающее исчезало. Она словно оказывалась в другом мире, состоявшем из двух частей — натурщик и оргалитная поверхность, и двигались только три вещи — ее глаза, ее рука и ее мысли — остального тела просто не существовало, будто она превращалась в некое иное существо, для которого вся жизнь была сосредоточена в том, чтобы увидеть и нарисовать. Рука становилась обнаженным нервом, чутко реагировавшим на прикосновение кисти к оргалиту, пропускавшим через себя мельчайшие частички зрительной информации и мысленных образов, и оргалит чудесным образом оживал под кистью. Теперь, работая, Наташа чувствовала себя богом, создающим человека. Она больше не видела в людях исключительно покупателей, теперь она видела в них ничто более глубокое — настолько глубокое, что это пугало ее. И приходилось старательно отбрасывать абсолютно все мысли о неволинских картинах, чтобы создавание не превратилось в подражание.

Время, как и все остальные физические измерения, исчезало тоже — она могла наблюдать за его движением только по перемещению теней и солнечных лучей. Наташа работала, забыв обо всем, и сообразила, что что-то не так, лишь, когда одна половина ее мира исчезла, и, вернувшись в реальность, она обнаружила, что Толян больше не сидит на стуле, а стоит рядом и трясет ее за плечо. Она вздрогнула, приходя в себя, и в ее сознание ворвался пронзительный телефонный звонок.

— Натаха! Ау! Телефон!

Судя по Толиному виду, он повторил это уже не раз. Наташа рассеянно кивнула, положила кисть и вышла из комнаты, дворник вылетел следом как ошпаренный, рванул дверь туалета и запер ее за собой с блаженным вздохом.

— Наташенька? Добрый день! — сказала трубка мягким вкрадчивым голосом Лактионова. — Вы так долго не подходили, я уж думал, снова не застану вас.

— День?! — Наташа изумленно взглянула на часы — да, действительно, шестнадцать ноль-ноль. Она проработала без перерыва почти восемь часов. Бедный, бедный Толян! И как еще он столько продержался?!

— Я оторвал вас от работы?

— Вообще-то да, — ответила Наташа не слишком-то любезно, недовольная тем, что ей помешали. Лактионов, очевидно, почувствовал это, потому что в его голосе зазвучали извинительные нотки:

— Я понимаю, что вы — девушка крайне занятая, поскольку мы так и не смогли с вами увидеться, — тут в голосе скользнула явная насмешка, — но все же я подумал, что мое предложение могло бы вас заинтересовать. Выставка сегодня работает последний день — послезавтра мы уезжаем. Может, вам захочется еще раз взглянуть на картины — вряд ли вам еще выпадет такая возможность, ну, разве что если вы приедете в Петербург, а мне отчего-то кажется, что в ближайшее время этого не будет… хотя… все зависит от вас.

— Послезавтра?! — воскликнула Наташа, пропустив шпильку мимо ушей. Только сейчас она осознала, как быстро пролетело время. А ведь она собиралась еще раз сходить в музей, и вот, теперь уже не получится. От разочарования у нее даже заныло в груди. — Послезавтра, — повторила она тихо. — Как жаль, я действительно хотела еще раз посмотреть.

— Так вы пойдете? — спросил Игорь Иннокентьевич нетерпеливо. — Не отказывайтесь сразу, подумайте. Может, вы меня боитесь? Напрасно. Я не нападаю на женщин, они сами идут со мной под руку, — и снова невидимая снисходительная улыбка. «Эге!», — подумала Наташа, но вслух сказала:

— Но ведь уже четыре. Музей скоро закроется.

— Ну и что? Для избранных многие двери очень долго остаются открытыми. Ну так что, Натали? Позвольте мне еще раз на вас посмотреть. Обещаю, я буду держать руки в карманах.

— В прошлый раз у вас карманов не было, — вырвалось у Наташи прежде, чем она успела прикусить язык, и Игорь Иннокентьевич засмеялся.

— Я заеду за вами через полчаса, — сказал он таким тоном, словно Наташа уже согласилась. — Скажите куда.

«В музей. Только в музей. Только туда и обратно. Все».

Наташа объяснила, как проехать к ближайшей к ее дому троллейбусной остановке (еще не хватало, чтобы ее у подъезда забрала шикарная машина — вот так было бы топливо для работы соседских языков!), быстро сказала «До свидания!» и так же быстро положила трубку, боясь, что тут же откажется. Неволин. Это из-за Неволина. Только ради него. Вернее, его картин.

Она вернулась в комнату. Толян с несчастным видом стоял в проеме балконной двери и курил, заполняя все вокруг тяжелым запахом дешевой «Примы». Одна его рука нежно растирала затекшую спину. Наташа посмотрела на него осуждающе, но взгляд пропал впустую. Тогда она подошла к стоявшей на этюднике картине, и тут ее словно ударило током — картина будто вспыхнула перед глазами — ощущение радостное, бурное и в то же время опустошающе-тяжелое. На мгновение она почувствовала себя пустой мушиной шкуркой, высосанной пауком.