Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

Машину Лактионова она увидела еще издалека — ее передняя пассажирская дверца была гостеприимно распахнута. Подойдя к «омеге», Наташа быстро скользнула на сиденье, подобрав длинную юбку своего выходного жемчужного сарафана.

— Еще раз добрый день, — Игорь Иннокентьевич выбросил недокуренную сигарету в окно, одновременно запуская двигатель. Глядя назад, он вывел машину со стоянки и выехал на трассу, крутя руль лениво и небрежно. — Что-то вы сегодня бледноваты. И тени под глазами… Что, переутомились? Много работы? Или плохо спите?

— Плохо сплю, — призналась Наташа, откидываясь на спинку сиденья и выставляя локоть в открытое окно. Ветер вцепился в ее волосы и трепал их, разбрасывая пряди во все стороны. — В последнее время снятся какие-то дурацкие сны. Их нельзя назвать кошмарами, но снится такая гадость, что я все время просыпаюсь. Возможно, это из-за жары.

— Да, возможно. Ваш климат никак нельзя назвать мягким. Хочется все время проводить в ванне с холодной водой. А над чем вы работали, когда я позвонил? Рисовали?

— Да, — Наташа снова вспомнила призрак в комнатном полумраке, от которого почти что струился тяжелый запах перегара, вспомнила улыбку редких желтых зубов. — Несмотря на жару, у меня период повышенной работоспособности.

Она почувствовала, как Игорь Иннокентьевич скептически ухмыльнулся, хотя не смотрела на него.

— Вы по-прежнему не хотите, чтобы я взглянул на ваши работы? По-чему вы их так тщательно скрываете? Они интимны в прямом смысле слова? Боитесь, что по ним о вас узнают что-то…

— Давайте-ка прекратим! — резко перебила его Наташа. — Я уже сказала вам, что пока не могу предъявлять свои картины кому-либо. Они еще для этого не готовы. Должна вас разочаровать — это единственная причина моего отказа. На картинах нет никаких эпизодов из моей сексуальной жизни, никаких иллюстраций тайных пристрастий, так что свои пошлые догадки оставьте при себе!

— Ого! — весело заметил Лактионов и резко ударил ладонью по сигналу, одергивая попытавшуюся его подрезать красную «мазду». — Кажется, дама начинает свирепеть? Хорошо, больше ни слова на эту тему. Если хотите, я буду нем до самого музея.

— Здравая мысль! — буркнула Наташа, начиная жалеть, что вообще согласилась поехать. Даже с закрытым ртом Лактионов удивительно ее раздражал, и, глядя на его надменно-насмешливое, загорелое, гладко выбритое лицо, которому изящные очки только придавали высокомерия, Наташа чувствовала себя как букашка под сильным микроскопом, которую внимательно изучают и откровенно потешаются над ее жалкими трепыханиями. Но почему подходящей букашкой оказалась именно она, что от нее нужно Лактионову? Если обычные примитивные развлечения, так в городе девчонок, которые клюнут на мужика с деньгами и машиной, что на дворняге блох.

Уже подъезжая к бордюру возле музея, Игорь Иннокентьевич, до сих пор честно молчавший, вдруг сказал:

— Вы так волнуетесь, словно я привез вас на лобное место. Что с вами, Наташа? Неужели я, — он усмехнулся, — так ужасен?

Наташа непонимающе посмотрела на него, но взгляд Лактионова был устремлен мимо ее лица, на прикрытые юбкой колени, на которых лежали ее руки. Она глянула туда же и только сейчас увидела, что пальцы мелко-мелко дрожат, словно у алкоголика. Жажда…

Жажда, да. Игорю Иннокентьевичу этого не понять. И он об этом не узнает, разумеется. Жажда, да. Снова жажда — работы. Что же это творится — она словно превратилась в какого-то наркомана, только вместо шприца ей нужна кисть. Да, ей страшно.

Гражданин Лактионов, а вы, между прочим, могли бы великолепно получиться на моей картине. Только вряд ли бы эта картина вам понравилась.

Игорь Иннокентьевич вытащил ключ из замка зажигания и потянулся, хрустнув суставами, потом нажал какую-то кнопку, и все окна в машине с легким жужжанием закрылись. Этот звук оторвал Наташу от размышлений, и она взглянула на своего спутника.

— Ну, выходите, мадам, — предложил он, открывая дверь со своей стороны. С каменным лицом Наташа последовала его примеру.

Музей был все так же удручающе пуст, и даже контролерша сегодня не сидела за своим столом. Большая люстра в холле не горела, и слабый свет исходил только от нескольких маленьких ламп в форме свечей, прикрепленных на стене вдоль лестницы. Когда Наташа сделала несколько неуверенных шагов вперед, тяжелая дверь позади нее с грохотом захлопнулась, и она, вздрогнув, обернулась.

— Прошу вас, на второй этаж, — сказал Лактионов. Он стоял сзади, точь в точь, как и обещал, засунув руки в карманы просторных светлых брюк, в которых он в сочетании с тонкой черной рубашкой выглядел более импозантно, чем в прошлом своем наряде. Выражения его лица, спрятавшегося в перехлесте теней, не было видно.

— А почему так темно? И нет никого? — с подозрением спросила Наташа, не двигаясь с места. Эхо ее слов растаяло под высоким сводом музея, отчего Наташе стало еще более неуютно. Она не боялась, что Лактионов заманил ее сюда с какими-то, как любят говорить в романах, «гнусными намерениями», чтобы наброситься на нее в каком-нибудь из темных уголков, хотя, он бы, конечно, судя по росту и сложению, с ней справился. Но, насколько она могла заметить, Игорь Иннокентьевич для достижения своих целей использовал не силу, а незаметное и умелое опутывание словами. Нет, она боялась не этого, но у нее было какое-то странное недоброе чувство, словно где-то в неосвещенном музее кто-то прятался, с усмешкой наблюдая за ними.

— Почему темно? Так все, музей свое отработал на сегодня, — Лактионов неторопливо подошел к ней. — А нам с вами и этого света хватит. Пойдемте. Или вы передумали?

— Нет, конечно нет.

— Тогда, — он вытащил одну руку из кармана и согнул ее в локте, — прошу, мадам, на бал эстетических наслаждений.

Помедлив, Наташа взяла его под руку и, придерживая юбку, начала вслед за Лактионовым подниматься на второй этаж, и вправду чувствуя себя заезжей гостьей на чужом балу, который бесшумно цветет где-то там, наверху, в темноте, и этой гостье следует быть осторожной, потому что в темноте может оказаться и пропасть.

Они прошли по короткому темному коридору. Ковровая дорожка заглушала их шаги, и среди полумрака, который Наташино воображение, в последнее время совершенно отбившееся от рук, уже старательно населяло привидениями, они тоже казались призраками, еще этого не осознавшими. Дверь в зал была закрыта. Лактионов отпустил Наташину руку, медленно отворил дверь, и та пронзительно заскрипела, дополняя этим мрачную обстановку. В коридор хлынул яркий свет.

— Ну, смелее, — Игорь Иннокентьевич легонько подтолкнул ее внутрь. Наташа вошла в зал и остановилась, не смея оглядеться — ей казалось, что если она посмотрит на все картины сразу, то сойдет с ума.