Искусство рисовать с натуры - Мария Барышева

— Значит, вы идете домой? Что ж, идите. А что вас там ждет? Прежний отработанный распорядок? — кухня, работа, выставлять бутылки на прилавок, упрашивать людей, которым на вас наплевать и которые видят в вас только часть магазина, купить ту водочку, подороже, а не эту; продукты, очереди — где подешевле, где еще дешевле… снова кухня, готовка, уборки, сломанные краны, ванна, полная белья — бесконечный быт и в редких перерывах — картины, которые никто кроме вас не увидит, которые никому кроме вас не нужны, а потом — постель, да — засыпать и просыпаться рядом с человеком, который вас не понимает и которого вы давно не любите, но вы будете просыпаться рядом с ним, потому что вам некуда от него деться, и так будет каждое утро, каждое утро…

Звучавший сзади голос обволакивал, затягивал, путал мысли, в голове становилось пусто, и все казалось бессмысленным, ненужным, а голос звучал все ближе и ближе, ближе и ближе…

— … и так по кругу, всегда по кругу, пока вы не свалитесь, как загнанная лошадь, — круг бесконечных дней, так похожих один на другой. Каждый день один и тот же мужчина, одна и та же подруга, которой вы будете жаловаться на свои одни и те же горести, одна и та же дорога на работу, и картины вас не спасут, вы забросите их так же быстро, как и вернулись к ним. Я бы мог хотя бы на несколько часов, а возможно, и на больше, все это изменить. Ну что ж, идите, возвращайтесь в свою никчемную жалкую реальность, в свой круг, оставайтесь в нем!

Последние слова хлестнули ее, словно плетью, и она вздрогнула. Занесла ногу, чтобы шагнуть через порог зала, но тут что-то, что оказалось сильнее, остановило ее, развернуло и стремительно швырнуло назад, и отчего-то губы Лактионова оказались так близко…

И снова за окном летит ночь, уже бледнеющая, угасающая, умирающая — неумолимо летит навстречу и назад, и звезд почти не осталось, а те, которые еще видны, — как старое нечищеное серебро, и тонкий лунный серп как тусклая бессмысленная улыбка сумасшедшего. Пусто, тихо, и ветер с едва уловимым холодком опять треплет спутанные волосы. Пусто, тихо, умиротворенно.

Умостив голову, в которой шумело от выпитого шампанского, на спинке кресла, Наташа курила и прислушивалась к своим мыслям. Странно, но она не чувствовала себя ни обманутой, ни опозоренной, ни рассерженной, ни виноватой — она вообще ничего не чувствовала. Она знала, что, скорее всего, никогда так толком и не сможет понять, что именно толкнуло ее к человеку, который ей даже не нравился и, несмотря ни на что, не нравится и сейчас — повинны ли в этом картины или бесконечное однообразие. Да и не все ли равно? Что случилось, то случилось и больше не повторится — и она это знает, и человек, который везет ее домой, тоже это знает. Это просто стало частью прошедшей ночи — как ужин, как вино, как город в огнях фонарей.

— Ты жалеешь? — неожиданно спросил Лактионов. Она повернулась и улыбнулась в ответ на его улыбку, отрешенно подумав, что, наверное, редко люди, которые совсем недавно были так близки, так холодно могут теперь улыбаться друг другу.

— Да нет. О чем тут жалеть? Разве жалеют о вкусном вине, о хорошо прожаренном куске мяса?

— Но и чувств к ним не испытывают, верно? — он засмеялся, слегка озадаченно. — Кусок мяса, а! Каково! Похоже, наше… м-м… тесное общение добавило тебе цинизма. Но в принципе ты права. Мы оба получили, что хотели. Согласись, и в примитивных животных инстинктах есть своя прелесть.

— Не соглашусь, — Наташа отвернулась и снова начала смотреть в окно. — Но и спорить не буду. Слава богу, у меня маловато опыта в этом вопросе. Давай больше не будем об этом говорить.

— А о чем будем?

— Ни о чем. Мы уже достаточно наговорились. Я устала и хочу спать. Просто отвези меня домой, хорошо?

— Сейчас прямо?

— Да. А потом направо.

На несколько минут в машине воцарилось молчание, потом Лактионов спросил:

— Ты все равно не покажешь мне свои картины?

— Нет.

— Почему? Перестань, я уверен, что они достаточно хороши, и я смогу что-нибудь придумать. Наталья, ты неплохой человек, ты мне понравилась, я хочу помочь тебе.

— Это вовсе необязательно.

— Уж не думаешь ли ты, что я пытаюсь с тобой расплатиться?! Глупости! Просто я хочу, чтобы у тебя все было хорошо.

Наташа вздохнула и выбросила сигарету в окно.

— Зачем тебе это нужно? Вряд ли ты на этом что-то заработаешь.

— Ну, ты меня вовсе уж каким-то камнем считаешь! — в его голосе зазвучало ненаигранное возмущение, и он повернул руль. За окном понеслись серые силуэты платанов, тихих и сонных в утренней дымке, и «омега» начала протестующе подпрыгивать на выбоинах старой дороги…

Дорога! Они же едут по дороге!

— Стой! — пронзительно вскрикнула Наташа, и Лактионов подскочил на сиденье, автоматически вдавив в пол педаль тормоза, и их резко швырнуло вперед. Платаны за окном остановились.

— Ты что, с ума сошла?! — зло спросил он. — Разве можно так кричать под руку?!

— Там дорога разрыта! Поворачивай! Ну скорей же!

— Да поворачиваю, успокойся ты! — проворчал он и начал разворачивать машину. — Зачем так кричать?! Ну разрыта и разрыта — можно ж было нормально сказать.

Увидев, как платаны неторопливо поплыли назад, Наташа немного успокоилась и начала приводить в порядок растрепавшиеся от ветра волосы.

— Останови здесь, не нужно дальше ехать, — вскоре сказала она, и «омега» послушно затормозила. Лактионов повернулся к ней и ухмыльнулся.

— Муж? Может, мне подождать, крикнешь, если что?

— И ты благородно кинешься на выручку? Не смеши народ! — Наташа открыла дверцу и начала было вылезать из машины, но Лактионов схватил ее за руку. Она повернулась, молча глядя на него в ожидании.

— Если б тебе действительно что-то угрожало, я бы не оставил тебя там в зале одну. Веришь, нет? — произнес он так быстро, словно боялся, что слова могут куда-то исчезнуть. Наташа покачала головой.

— Ладно, — он отпустил ее и снова повторил: — Ладно.

Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, и на мгновение между ними промелькнуло что-то быстрое, яркое, горячее, словно маленькая комета, словно обещание чего-то в будущем, даже, возможно, в другой жизни… но оно тут же исчезло без следа, и остались только их скрещенные взгляды, холодные, как лезвия мечей на стылом ветру.

— Пока, — негромко сказала Наташа, захлопнула дверцу и пошла к своему дому. Лактионов пробормотал ей вслед:

— Я еще позвоню. Мало ли что.

Но Наташа, погруженная в свои мысли, не услышала ничего, кроме шума отъезжающей машины.

Возле ее подъезда, на скамейке, сгорбившись и свесив длинные руки, понуро сидел Толян. Рядом, небрежно брошенный, валялся его инвентарь, и только увидев его, Наташа поняла, как уже поздно и как далеко она была этой ночью. Она быстро и встревоженно посмотрела наверх, на темные окна «Вершины Мира».