Чужой среди своих 2 (СИ) - Василий Сергеевич Панфилов

тряпку, расстеленную на полу в нашей комнате. Подсев рядышком, я молча взял её руку и начал разминать пальцы.

— Что… — растерянно сказала она, — А, делай… приятно…

Расслабившись, она некоторое время сидела молча, прикрыв глаза.

— Ох-х… — спасибо, Мишенька, — растроганно сказала она.

— Всё, всё, хватит! — остановила меня мама через несколько минут, — А то и работать не захочу!

— Представляете, — пожаловалась она, снова взяв тряпку, — для них важнее не чистота в уборной, а склоки по поводу очерёдности и всё такое…

— Представляем, — переглянувшись со мной, согласился отец за нас обоих.

— А-а… соседи! — слышу из приоткрытой двери сочный мужской басок, полный надежд и предвкушения жизненных благ, — Савеловы, так? Ну что, давайте знакомиться!

— Въехать не успели, а свои порядки заводят! — надтреснутым фальцетом сообщил всему дому склочный женский голос, остервенело нарывающийся на интересный скандал.

— Да нормально всё! — хриплым, узнаваемым голосом парировал сосед в наколках, — По-людски сделали! Что тебе не нравится? Что их баба в сортире приборку сделала, так, что ли⁈

— А я говорю… — и скандалистка понесла какую-то околесицу, мешая воедино обиды на давно съехавших Каримовых, Таньку, которая сука и разлучница, чтоб ей на том свете черти углей в пизду запихивали, и погорячей. Ну и чуть погодя — меня, который, хам и щенок, не успел приехать, а уже воспользовался чужим мылом!

— … и эта, — голос соседки набирает обертоны, — чистотка! Ишь, себя выше других ставит! Она, значит, приехать не успела, и вся такая себе чистюля, а мы, так получается, свиньи, и в грязи живём!

— … так проставляться надо! — горячо убеждает отца один из пришедших с работы мужиков.

— Да, сосед! — поддакивает второй, — Надо! С людями по-человечески надо! Ну что?

В ванной комнате кто-то шумно плещется, отфыркиваясь, отсмаркиваясь и отхаркиваясь, а с кухни тянет помойкой у китайского ресторана и скандалом, набирающим обороты отдельно от нашего.

Я вполне допускаю, что по отдельности все эти блюда — шедевры кулинарии, но полдюжины хозяек на коммунальной кухне, где одна жарит рыбу, вторая отваривает свиную голову для холодца, а третья кипятит бельё, — это Зло!

Переглянувшись с мамой, бросил тряпку, кое-как оттёр руки условно чистым куском мешковины и вышел в общий коридор, привалившись спиной к стене у самой двери, и обозревая весь этот человеческий зоопарк. В коридоре, натурально, час пик!

— Скотина такая… — у самой двери женщина, не выпуская из рук большую клеёнчатую сумку, с надрывом накручивает ухо отпрыску, воспитывая его на весь дом. Скотина, мальчишка примерно моих лет, со свежим фингалом и подранной на пузе рубашкой, стоически терпит, воспринимая такое воспитание как данность.

Не могу понять, что больше беспокоит женщину… но вскоре прихожу к выводу, что синяк — ерунда, а вот пострадавшая рубашка, в то время, как мать горбится на работе, чтобы он, скотина такая, человеком вырос…

— Володя! Володя! — слышу из распахнутой двери соседней комнаты, — Домой!

Непроизвольно представляю мальчишку младшего школьного возраста…

— … хватит с мужиками своими стоять! Опять, скотина, нажрёшься, а мне тебя потом по подворотням вылавливать! Алкаш чёртов!

' — Слишком много скотов на квадратный метр' — непроизвольно морщусь. Если человека долго называть свиньёй, через какое-то время он начнёт хрюкать… но попробуй, объясни…

— Вот! — пожилая скандалистка с пожёванным временем лицом, заметив меня, тычет пальцем, — Нахалёнок! Приехать не успел, а уже мыло чужое берёт! И рожи, рожи корчит! Ишь, не нравится ему!

— Мы вам новое дали, — ответила мать, не столько даже отстаивая позицию, сколько давая понять новым соседям, что мы не воры.

— Ну и что⁈ — не смущается противная баба, — Это что, значит, вещи чужие теперь брать можно⁈

— Да уймись ты, карга старая! — рявкает на неё один из мужиков, отвлекаясь от соблазнения отца совместной попойкой, — Вечно ты всем недовольна! Перед тобой хоть как пляши, а всё скрипеть будешь, и уксусом на всю квартиру вонять! Рот закрой!

Он усат, небрит, дороден, одет в расходящуюся на животе клетчатую рубашку и потёртые брюки, и явно не дурак пожрать, выпить и дать в морду. Судя по стесанным костяшкам, кому-то недавно и давал…

— Я-а! — с готовностью заорала баба, с придурошным азартом включаясь в противостояние с мужиками, — На заводе…

— Да мать вашу, сколько можно! — из своей комнаты вылетел мужик лет пятидесяти, с пожеванной беломориной в углу узкогубого рта, и замолотил мосластым кулаком в дверь туалета, — Регламент, мать вашу! Здесь все после работы, всем посрать нужно! Я вам щас, мать вашу, под дверь навалю!

Продолжая колотить, он свирепо жуёт и без того обмусоленный мундштук папиросы, и лицо у него такое, что непроизвольно верится — этот навалит! Не потому даже, что приспичило до крайности, а потому, что принцип!

В этот момент, кажется, загалдели все разом, и даже из-за двери ванной комнаты кто-то отбрёхивается.

Пытаясь анализировать всё происходящее разом, я, кажется, малость перегрелся, и стена стала насущной необходимостью. Не без труда отключившись от происходящего, через некоторое время пришёл в себя, постановив, что первое впечатление о соседях, это, конечно, хорошо… но так и до приступа себя можно довести!

За следующие полчаса нас ознакомили со всеми соседями, снабдив перекрёстными, часто противоречивыми характеристиками друг друга, из которых можно понять разве что то, кто против кого дружит! Если верить всем сразу, то выходит так, что окружают нас исключительно сволочи, уголовники и алкаши, да и мы сами — на редкость подозрительные и странные типы, которых надо проверить в милиции и КГБ! А потом выселить нас к чёрту на сто первый километр, потому что здесь, в квартире, есть люди заслуженные, настоящие потомственные москвичи, которые нуждаются в квадратных метрах!

— … по утрам в сортир три минуты, не больше! — свирепо просвещает нас работяга с беломориной, для которого это, очевидно, больной вопрос. Он ещё не отошёл от жаркой баталии с соседом, нарушающим правила общежития, — Вечером тоже не задерживайтесь, всем срать надо!

— … места общего пользования за собой убирать, — втолковывает маме сборная женщин коммунальной квартиры. Горы грязной посуды в мойках и на столах их не смущают, равно как и пол, который нужно не отмывать с порошком и мылом, и даже не отскребать, а кажется, стелить заново!

Пол на кухне дощатый, местами выкрошившийся, носящий следы падений тяжёлых кастрюль, бессмысленных и беспощадных соседских баталий, пропитавшийся прогорклым маслом и едой, изрубленный топором на мясо и щепки. Местами — свежие латки из досок, какие-то половички, и даже кусок линолеума, приколоченный гвоздями с загнутыми концами.

Само помещение длинное, широкое, с ободранными крашеными стенами. Вдоль одной из них три газовых плиты, засранных до такой крайности,