Чужой среди своих 2 (СИ) - Василий Сергеевич Панфилов

— В колхоз! — пронзительно выкрикнула с места желчного вида тётка в новеньком по виду, но отчаянно старомодном плюшевом жакете, с орденом Трудового Красного Знамени на груди, — Пусть поломаются, как мы! А то им страна — все возможности, а они — носы воротят⁈ Пусть поломаются в колхозах за трудодни!

Её слова нашли полное одобрение среди собравшихся, и общественность, оживившись, сделала ряд интересных предложений — начиная от высылки всех евреев в Биробиджан[iii], заканчивая запретом на обучение в университетах — не вообще, а без наличия рабочего стажа в несколько лет.

— А пусть за три копейки поработают! — восклицал дедок, вертясь во все стороны и яростно щеря то, что осталось от зубов, — В говне! А то ишь! Сплошь с образованием все, чистенькие!

Любителя говна остановили, но не сразу и довольно мягко, что как бы… сигнализирует.

— … я войну в составе фронтовой бригады прошёл, товарищи! — потел на сцене отец Льва, обвинённого, наряду со мной, в попытке создать молодёжную сионистскую организацию в школе, — Под обстрелами выступали! Ранение, две контузии…

— Я… — стоя на сцене, отец улыбнулся уголком рта, — чтобы на войну попасть, возраст себе прибавил, а после войны — в лагерь.

— Потом, — он усмехнулся уже открыто, — оказалось, что сидел — ни за что. Реабилитировали за отсутствием состава преступления. А теперь вот… сын.

— Всё проходит, — повторил отец, когда мы возвращались домой, — и это пройдёт!

— Плохо только, что в самом конце учебного года, — озабоченно сказала мама, — теперь школу новую искать.

— Вечерние школы есть, — отозвался отец, — возьмут, не могут не взять.

— Возьмут, — эхом отзываюсь я, вялый и уставший, как будто несколько дней не спал. Судилище это…

Собственно, ничего по-настоящему страшного не произошло. Антураж, это да… не совсем даже понятно — зачем? Вернее, понятно, что идут какие-то аппаратные игры.

Сионизм, открытое комсомольское собрание в стиле конца тридцатых… это, наверное, кому-нибудь нужно, а мы — просто щепки.

Но в целом — ничего особенного, а просто — исключили из школы. Не я первый, не я последний.

Даже сионизм в личное дело не стали заносить, очевидно, посчитав это излишним. Хулиганство, противоправные действия… но не сионизм!

Потому что в самом деле — не тридцать седьмой, и даже — не сорок восьмой[iv] годы, а сионизм, да в советской московской школе, это чересчур одиозно. Подарок для «Радио Свободы»… а этого ответственные товарищи никак не могут допустить!

А так… да ничего, в общем-то страшного…

… просто в ВУЗ мне теперь не поступить. Никак. Ни под каким предлогом.

Ну а отцу, вернее всего, придётся уходить с работы… и может быть «по статье».

А в остальном… ничего, в общем-то, по-настоящему страшного, обыденная советская действительность, изнанка Социализма. Но ничего страшного…

Не в лагеря же всей семьёй… сейчас всё-таки не тридцать седьмой! Оттепель!

[i] ГОРОНО — Городской Отдел Народного Образования.

[ii] «Секция № 200», она же «Стол заказов» — закрытый магазин для партийной элиты, высокопоставленных гостей из-за границы и выдающихся деятелей культуры. Для лучшего понимания — Гагарину дали пропуск в эту секцию ЕДИНСТВЕННЫЙ раз, после его знаменитого полёта.

[iii] Биробиджа́н(идиш ביראָבידזשאַן‎), ранее Биро-Биджан[3] — административный центр Еврейской автономной области (с 1934 года), город на Дальнем Востоке России.

[iv] С 1947 по 1953 гг (до самой смерти Сталина) велась компания по борьбе с Космополитизмом, по факту — просто антисемитская. В 1948 г, в рамках этой компании, началось «Дело врачей», где медиков (не только евреев, но преимущественно) обвиняли в том, что они «залечивали» видных деятелей Советского Государства. В октябре 1952 г Сталин дал указание применять «меры физического воздействия»

Существует версия, согласно которой громкий процесс врачей должен был стать сигналом для массовых антисемитских кампаний и депортации всех евреев в Сибирь и на Дальний Восток. На фоне провоцируемых советской пропагандой внезапно вспыхнувших антисемитских настроений среди населения, депортация должна была выглядеть как «акт гуманизма» — спасение евреев от «народного гнева», погромов и самосуда.